— Их надо истреблять всех, как насекомых. — Вилли убрал в карман золото, внимательно посмотрел на тестя и добавил — Тебе пора, фати, входить в курс дела. Завтра я тебе кое-что покажу… Тогда тебе не захочется таскать в кармане этого зайца.
Оберштурмфюрер как-то странно рассмеялся.
Утром, когда садились в машины, Билли сказал официальным тоном:
— Ефрейтор Вилямцек, идите в машину, задание получите на месте.
— Яволь! — ответил Карл. Здесь никто не подозревал о его родственных отношениях с оберштурмфюрером Гнивке. Вилямцек не любил подчеркнуто холодного тона, которым говорил с ним Вилли на людях. Но приказ есть приказ. Ефрейтор послушно забрался в кузов.
Машины, раскачиваясь на ухабах, выбрались из леса, проехали по шоссе и снова свернули в лес. Метрах в двухстах от шоссе обогнали колонну поляков. Карл узнал их по квадратным конфедераткам и поношенной форме. Поляки шли под усиленной охраной немецких солдат.
Машины прошли дальше и остановились. Колонна поляков тоже остановилась в некотором отдалении. Часть солдат, вооруженных винтовками, оцепила лес, остальные прошли вперед, к большой куче глины. Когда подошли ближе, Вилямцек увидел глубокую яму, наполовину засыпанную землей. Привели первую группу поляков — человек десять. Командир батальона, оберлейтенант Арнес, отдал команду. Поляков поставили лицом к яме. Солдаты из штаба строительного батальона вытащили пистолеты. Вилямцек вдруг все понял и ужаснулся. Его стала бить дрожь. Раздались первые выстрелы. Кто-то попытался бежать, но ударим приклада его сбили с ног. Солдаты стреляли почти в упор.
Командир батальона стоял рядом с Вилли. Они курили и наблюдали за казнью. Когда привели вторую партию, Вилли приказал:
— Ефрейтор Вилямцек, действуйте!
Карл задохнулся. Неужели Вилли хочет заставить его… От одной этой мысли его стало мутить.
— Но…
— Ефрейтор Вилямцек, выполняйте приказание! — Вилли отвернулся.
Обер-лейтенант зло посмотрел на Карла, готовый вмешаться.
Вилямцек дрожащей рукой отстегнул кобуру, вытащил пистолет. Он подошел к молодому поляку, крайнему справа. Пистолет ходил из стороны в сторону. Вилямцек словно в тумане видел затылок и загорелую, неестественно длинную шею человека, которого он должен был убить. Рядом, будто над ухом, раздались оглушительные выстрелы. Карл все еще медлил, он никак не мог навести пистолет.
— Ну!.. — донесся до него окрик зятя.
Вилямцек выстрелил. Поляк повалился на бок, повернулся, словно оглядываясь и пытаясь узнать, кто стрелял в него сзади. Вилямцек увидел бледное лицо, глаза, полные мучительного недоумения, страха, и руки, судорожно впившиеся в рыхлую землю. Тонкие пальцы его сжимались и разжимались.
Вилямцек плохо соображал, что происходит. Почему его поляк не упал в яму, как другие, почему глядит на него такими глазами и что кричит ему Вилли. А зять, подскочив к Карлу, орал:
— Стреляй еще, черт тебя побери!.. Стреляй, говорю!!
Вилямцек выстрелил еще раз и опять не попал. Вилли двумя выстрелами прикончил поляка, подтолкнул его носком сапога, и убитый медленно сполз по насыпи в яму. Обер-ефрейтор Штринк спрыгнул следом и принялся растаскивать трупы. Несколько солдат засыпали их сверху землей.
Карл все стоял с пистолетом в руке, потом отошел к дереву, и тут его вырвало. Оберлейтенант приказал ему идти к машинам. Карл сидел на подножке, прислонившись спиной к кабине, сидел, пока все не кончилось.
После бани все пошли обедать. Карл не смог проглотить ни куска. Только пил водку, пил много, как и другие. Стало как будто полегче… Его позвал к себе Вилли. Начал ругать его, говорил грубо и резко. До сознания Вилямцека доходили только обрывки фраз.
— Я не посмотрю, что ты мой родственник! — отчитывал Гнивке своего тестя. — Может быть, ты и курицу не сможешь зарезать? Германский солдат должен…
— Но я не могу, Вилли. Это очень страшно…
— Тогда иди подставляй голову под русские пули… Я не потерплю, чтобы меня подводили… Имей в виду, завтра мы едем на Украину. Чтобы этого больше не повторялось!
Вилямцек, покачиваясь, стоял перед Вилли. Его совсем развезло.
— Да ты пьян! Иди спать. — Вилли выпроводил тестя.
Наутро оберштурмфюрер выехал на Украину, в Киев. Он продолжал инспектировать зондеркоманды, созданные по приказу рейхсфюрера Гиммлера.
В Тосканской провинции, населенной наивными хитрецами, крестьяне говорят так: «Если сосед пригласил тебя в гости и обращается с тобой почтительнее, чем обычно, значит, он хочет надуть тебя или успел уже объегорить…»
Галеаццо Чиано вспомнил об этой тосканской примете, приехав осенью 1941 года в полевую ставку Гитлера. Она была расположена среди глухих озер Восточной Пруссии и многозначительно называлась Вольфшанце — волчья яма. Куда только девался пренебрежительный, оскорбляюще-снисходительный тон фюрера, сопутствующий обычно подобным встречам! Гитлера словно кто подменил. Итальянского министра он встретил у входа в свое бронированное, приземистое жилище, пропустил вперед, выказывая ему всяческое внимание. И не только он сам.
В дороге Чиано немного простудился. Побаливало горло. Узнав об этом, Риббентроп прислал ему горячего молока, упрашивал выпить на ночь. А на другой день устроили прекрасную охоту. Организовали ее блестяще. Загонщиками служили четыреста солдат во главе с офицерами — целый батальон. Действовали они с такой серьезностью, словно прочесывали брянские или вяземские леса от засевших там партизан.
На ужин подали свежую оленину и фазанов, подстреленных на охоте. Запивали русской водкой. Бутылки из грубого стекла с этикетками «Московская водка» стояли на столе среди хрусталя, бронзы и серебра. Гитлер хвастался — теперь Германия обеспечена продовольствием. Из России на запад идут тысячи поездов. Геринг поддакивал. Он только что побывал на Украине и рассказывал о своих впечатлениях.
— Вы знаете, что я там ел? — восторженно говорил он. — Курицу со сметаной. Объеденье! — Рейхсмаршал причмокнул и закатил глаза. — Меня угостили наши солдаты в украинской деревне. Каждый держал по курице, разрывал ее руками и макал в ведро со сметаной. Я поступил так же. Божественно!.. Богатейший край!
Гитлер сказал:
— Через две недели я приглашаю вас в Москву. Сейчас мы накапливаем силы для решающего удара. Скажите, граф, не смогли бы вы послать еще десяток дивизий в Россию, чтобы сменить германские войска на юге. Они нужны под Москвой.
Чиано обещал передать Муссолини эту просьбу. Сам он решать не может. Это в компетенции военных властей, а Чиано только министр иностранных дел… Теперь он понял, почему так предупредителен Гитлер, — ему нужны итальянские солдаты. Значит, у немцев в России дела не так-то уж хороши.
В Риме, куда Чиано возвратился через несколько дней, Муссолини охотно согласился помочь союзнику. Наконец-то Гитлер нуждается в его помощи! В начале русской кампании было не так. Немцы надеялись управиться сами. Не вышло!
На русском фронте уже действуют несколько итальянских дивизий, но Муссолини все время казалось, что Гитлер умышленно ставит их на второстепенные направления. Дуче ревновал его к Антонеску и испанскому каудильо — к кому угодно. Антонеску выставил двадцать с лишним дивизий. Румынские войска дрались под Одессой. Теперь город переименовали, назвали именем Антонеску. Есть от чего прийти в мрачное состояние духа.
А ловкач Франко тоже его опередил. На русский фронт послал «Голубую дивизию». Она сражается под Ленинградом или где-то на русском Севере.
Когда под Минском дело застопорилась, Муссолини не скрывал своей радости, — видимо, немцы наткнулись на сильное сопротивление. Он повторил то же, что говорил раньше: «Я мечтаю, чтобы немцы потеряли на Востоке побольше своего оперения». Остался доволен и тем, что английские самолеты стали наконец совершать дневные налеты на германские города. Пусть немцы почувствуют, что это такое, на собственной шкуре. Муссолини злорадствовал, издевался над Герингом, передразнивал этого бахвала — «ни одна вражеская бомба не упадет на Германию…» Как бы не так!
Но британская авиация нападала не только на немецкие города. Подвергся бомбардировке Неаполь. Муссолини это не огорчило. Наоборот. Он высказал мысль — подобные испытания закаляют расу, так же как голод. Муссолини сократил хлебный паек до двухсот граммов в день на каждого итальянца. К весне пригрозил урезать еще. Пусть затянут ремни на последнюю дырочку. Муссолини восклицал:
— Наконец-то мы видим страдание на итальянских лицах! Это пригодится нам за столом мирных переговоров.
Итальянский диктатор продолжал бороться со своим народом, но и народ отвечал ему тем же. Муссолини был взбешен, узнав, что в последней битве на африканском побережье итальянские войска потеряли шестьдесят семь человек убитыми и десять тысяч пленными. Он скрипел зубами, слушая лондонское радио. Диктор издевался: «Захвачено в плен десять тысяч итальянских солдат и полторы тысячи мулов. Мулы оказали сопротивление…»
Чиано закончил доклад о поездке в Вольфшанце. Муссолини принялся строить новые планы. К весне на русский фронт надо будет послать еще не меньше сорока дивизий. Он отправит туда отборные войска.
— Вот тогда я буду спокоен, — мечтательно проговорил он. — Наши военные усилия будут отлично выглядеть в сравнении с усилиями немцев на Востоке. Я помешаю Гитлеру диктовать мне свою волю после победы. Мы вместе будем диктовать… побежденным народам.
Покинув кабинет диктатора, Галеаццо Чиано столкнулся с адмиралом Риккарди, человеком с выпуклыми, ищущими глазами и вкрадчивыми манерами. Адмирал дожидался аудиенции у Муссолини, расхаживая в полукруглом зале с синими портьерами, с гобеленами и тициановскими картинами на стенах. Чиано задержал его затянувшимся разговором с дуче. Но Риккарди, кажется, не был за это в обиде. Он разгуливал по залу, заложив руки за спину. В руках адмирал держал сводку о действиях морского флота. Завтра она должна появиться в газетах.