Я наспех моюсь в душе, а когда забираюсь в постель, то все мое тело стонет от удовольствия.
О Кроули, как же я скучал по этой кровати! Несмотря на то что она пыльная и неровная, а гусиные перья пролезают сквозь чехол, царапая в кожу.
Дома у меня огромная спальня. Нашей мебели сотни лет, и мне не разрешается что-нибудь вешать на стены или передвигать, потому что все занесено в реестр Национального фонда. Каждую пару лет приезжают журналисты из местных газет, чтобы написать про нас статью.
Там у меня громоздкая задрапированная кровать, и если подойти поближе, то можно насчитать сорок две горгульи, вырезанные на ней в качестве украшения. У изголовья раньше стоял стул-стремянка, потому что кровать была слишком высока, чтобы я смог забраться туда самостоятельно.
Но кровать в Уотфорде стала для меня более родной.
Я переворачиваюсь на бок, лицом к Сноу. Он спит, поэтому я могу посмотреть на него. Так я и делаю. Хотя знаю, что лучше мне от этого не станет.
Сноу спит, свернувшись в клубок: подтянув ноги к груди, сжав кулаки, приподняв плечи, вжав голову. Кудри рассыпаны по подушке. Лунный свет скудно освещает его золотистую кожу.
У тугодумов света не было. Бесконечная ночь боли, шорохов и крови.
Я мертв лишь наполовину. И обычно, когда у меня все в относительном порядке, я лишь наполовину чувствую себя потерянным.
Когда я лежал в гробу, приходилось делать над собой большие усилия.
Заставлять себя мысленно уйти…
Чтобы сохранить разум. Чтобы пережить этот кошмар.
А когда я улетал слишком далеко, то держался за единственное, в чем всегда уверен, – за голубые глаза…
Бронзовые кудри.
Тот факт, что Саймон Сноу – величайший из ныне живущих магов. И ничто не способно навредить ему, даже я.
Что Саймон Сноу жив.
И я безнадежно влюблен в него.
Глава 33
Ключевое слово – «безнадежно».
Как-то я понял, что одержи я победу над Саймоном, то сам же буду страдать больше всех.
Осенило меня на пятом курсе, когда Сноу ходил за мной по пятам, как собака на привязи. Когда не давал мне ни единой секунды уединения, чтобы разобраться в своих чувствах или избавиться от них. Что я попробовал тем летом. Безуспешно.
Лучше бы я никогда не осознал, что люблю его.
С тех пор моя жизнь превратилась в пытку.
Жить в одной комнате с тем, кого желаешь больше всего на свете, – словно жить по соседству с открытым огнем.
Он постоянно заманивает тебя. И ты подходишь ближе. Ты знаешь, что добром это не закончится – в этом нет ничего доброго, что из этого ничего не выйдет.
Но все равно шагаешь вперед. А потом…
Что ж. Потом ты горишь.
Сноу говорит, что я помешан на огне. Я же скажу, что это естественная реакция, ведь я легко воспламеняюсь.
То есть, наверное, все хорошо горят, но вампиры словно насквозь пропитаны нефтью. Мы горим как бумага для фокусов.
Самое жестокое в этой шутке – то, что я происхожу из древнего рода магов огня, даже двух: Гриммов и Питчей. Я потрясающе владею огнем. Главное не подходить к нему близко.
Нет…
Самое жестокое – то, что Саймон Сноу пахнет дымом. Сноу стонет во сне, его одолевают кошмары, нас обоих. Он переворачивается на спину, рука на секунду зависает в воздухе, а потом падает за голову. Его нелепые кудри вновь касаются подушки. Саймон обычно коротко стрижет волосы сзади и по бокам, но спереди красуется кудрявая шевелюра. Каштаново-золотая. Сейчас темно, но я все равно вижу этот цвет.
Я также знаю, какая у него кожа. Еще один оттенок золота, самый светлый. Сноу никогда не загорает, но на плечах у него веснушки, а спина, грудь, руки и ноги усеяны родинками. Три родинки на правой щеке, две под левым ухом, одна над левым глазом.
Мне от этого знания вовсе не легче.
Но и не тяжелее, наверное. Вряд ли может быть еще тяжелее, чем сейчас.
Окна открыты настежь: Сноу весь год спит с распахнутыми окнами, если только я не выказываю свое недовольство. Проще накрыться одеялами, чем жаловаться. Я уже привык к лишней тяжести.
Я устал. И сыт. Чувствую, как кровь хлюпает у меня в желудке, – возможно, придется вставать ночью в туалет.
Сноу вновь стонет и ложится на бок. Я дома. Наконец-то. Я засыпаю.
Глава 34
Сноу не заморачивается с тем, что может разбудить меня.
Ему нравится спускаться на завтрак первым, один Хомский знает зачем. Сейчас шесть утра, и Сноу носится по комнате, как заблудившаяся корова.
Окна по-прежнему открыты, внутрь струится солнечный свет. Я отлично себя чувствую на солнце – это еще один миф про вампиров, будто они его боятся. Но мне оно не слишком нравится. Оно немного жжет, особенно по утрам. Наверное, Сноу подозревает это, поэтому постоянно отодвигает шторы.
Кажется, раньше мы чаще ссорились из-за подобных вещей.
А потом я чуть не убил его, и препирательства из-за штор вдруг стали казаться чем-то нелепым.
Сноу станет рассказывать, что я пытался убить его на третьем курсе. С помощью химеры. Но в тот день я лишь хотел напугать его – хотел увидеть, как он намочит в штаны и заплачет. Вместо этого он взорвался, как водородная бомба.
Также он утверждает, что на следующем курсе я пытался сбросить его с лестницы. Мы и впрямь дрались наверху лестницы, и я нанес ему удачный удар, который отправил его кубарем по ступенькам. А когда тетя Фиона спросила меня, нарочно ли я столкнул Саймона Сноу с лестницы, я ответил: «Конечно, черт подери!»
Но на пятом курсе я действительно попытался одолеть Сноу.
Той весной я испытывал к нему непреодолимую ненависть. Не мог даже смотреть на него – мне не нравилось, какие это вызывало во мне чувства.
Когда Фиона сказала, что нашла способ убрать с дороги Наследника Мага, я был только рад помочь. Она дала мне карманный диктофон, древнюю вещицу с настоящей пленкой, и предупредила, чтобы я не разговаривал, когда тот включен: даже заставила меня поклясться на могиле матери.
Не знаю, какого эффекта я ожидал… Мне казалось, все будет как в шпионском фильме: я стою возле ворот и нажимаю на кнопку в кармане в тот момент, когда Саймон лишится самообладания.
Может, я думал, что поймаю его в ловушку…
Может, я думал, что причиню ему вред… или даже убью.
Может, я думал, что ничто не способно его убить.
Но тут, черт возьми, прибежала Филиппа Стейнтон, чтобы в очередной раз опозориться. В тот год она не давала Сноу прохода, хотя он не был заинтересован. Диктофон проглотил ее голос – она издала ужасающий писк, будто мышь, которую засосало в пылесос. Я нажал на «стоп», как только услышал… но было слишком поздно.
Сноу знал, что это сделал я, но ничего не мог доказать. Как и никто другой. Я не прикасался к палочке. Не произносил ни слова.
Тетю Фиону эта ошибка нисколько не тронула. «Филиппа Стейнтон – она же не из наших, так?»
Помню, как вернул диктофон, размышляя о хранившейся внутри магии. Тогда я поразился, откуда тетя взяла столько силы.
– Бэзил, не будь таким угрюмым, – сказала Фиона, забирая у меня диктофон. – Мы доберемся до Сноу в следующий раз.
Через несколько дней, на уроке волшебных слов, мисс Поссибелф заверила нас, что с Филиппой все будет хорошо. Но в Уотфорд та больше не вернулась.
Никогда не забуду лица Филиппы в тот миг, когда она лишилась голоса.
Никогда не забуду лица Саймона.
Больше я не пытался навредить ему. И это неизменно.
Я сыплю проклятия в адрес Сноу. Достаю его. Постоянно думаю о том, чтобы убить его, и однажды мне придется попробовать это сделать, но до тех пор – какой в этом смысл?
Все равно я проиграю.
В тот день, когда нам со Сноу придется сразиться.
Может, я и бессмертный. Может. Не знаю, кого спросить на этот счет. Но я из тех бессмертных, кому можно отрубить голову или поджечь.
Сноу же… другой.
Когда он выходит из себя, он скорее становится самой стихией, а не волшебником. Вряд ли наша сторона когда-нибудь сможет вывести его из строя или сдержать, но я знаю – правда знаю, – что мне придется выполнить свою роль.
Мы на войне.
Может, Тоскливиус и убил мою мать, но Маг собирается забрать магию у всей моей семьи. Просто ради показательного выступления. Он уже лишил нас влияния. Опустошил нашу казну. Очернил само имя. Мы лишь ждем того дня, когда он прибегнет к ядерному оружию…
А этим оружием является Сноу. Держа его на поводке, Маг всемогущ. Он может заставить нас сделать что угодно… Заставить нас уехать.
Я не могу этого допустить.
Это мой мир, мир магов. Я должен сыграть свою роль, чтобы отвоевать его. Даже зная, что проиграю.
Сейчас Сноу стоит перед шкафом, пытаясь найти чистую рубашку. Он вытягивает руку над головой, и я вижу, как перекатываются мускулы на его плечах.
Я только и делаю, что проигрываю.
Сажусь и сбрасываю с себя одеяла. Сноу вздрагивает и хватает первую попавшуюся рубашку.
– Забыл, что я тоже здесь? – спрашиваю я.
Широким шагом иду к своему шкафу и вешаю на руку брюки и рубашку. Не пойму, почем Сноу так возится, будто у него большой выбор одежды. Каждый день он ходит в форме, даже по выходным.
Я закрываю дверцу шкафа и вижу, что Сноу пялится на меня. Выглядит он расстроенным. Не знаю, чем я огорчил его, но по привычке я ухмыляюсь, закрепляя его мысль.
Переодеваюсь в ванной. Мы еще ни разу не одевались на глазах друг у друга: все дело в нашей взаимной паранойе. И слава змеям – мне и без того хватает мучений.
Одевшись и собравшись, я возвращаюсь в комнату. Сноу до сих пор стоит рядом с кроватью. На нем рубашка, пуговицы не застегнуты, с шеи свисает галстук. На голове еще больший бардак, чем сразу после сна, будто он рвал на себе волосы.
Он замирает и поднимает на меня взгляд.
– Что с тобой, Сноу? Язык проглотил?
Он вздрагивает. «Язык проглотил» – очень коварное заклинание, которое я дважды использовал против него на третьем курсе.