Теперь это стандартное прощание Фионы. Меня оно ужасно раздражает.
До бала еще несколько часов, поэтому я иду прогуляться по холмам за стенами школы и собираю букет ксириса и ирисов. Потом возвращаюсь по подъемному мосту в опустевшую Часовню.
Спускаюсь в Катакомбы, не зажигая факела. Прошли годы с тех пор, как я там заблудился.
Я иду не спеша и по дороге осушаю всех встречных крыс. Когда я уеду, школу, наверное, наводнят грызуны.
Гробница моей матери находится внутри «Le Tombeau des Enfants». Это каменный проем в туннеле, усеянном черепами, а отмечен он бронзовой табличкой.
Меня бы тоже похоронили здесь, вместе с ней, если бы в тот день я погиб. В смысле, по-настоящему умер.
Сажусь рядом с дверью – здесь нет ручки или замка, это лишь каменная плита, врезанная в стену, – и кладу цветы.
– Кое-что из этого тебе знакомо, – говорю я, доставая текст своей речи. – Но я добавил и своих выражений.
Из угла на меня поглядывает крыса. Решаю не обращать на нее внимания.
Дочитав речь до конца, я прислоняю голову к камню.
– Я знаю, что ты меня не слышишь, – произношу я спустя пару минут. – Знаю, что ты сейчас не здесь… Ты пришла, а я пропустил твой визит. А потом я сделал то, чего ты хотела, поэтому, наверное, ты больше не придешь. – Я закрываю глаза. – Но… я просто хотел сказать тебе, что я буду двигаться вперед. Таким, какой я есть… Сколько бы я ни размышлял об этом, я не вижу сценария, в котором ты позволила бы мне продолжать в том же духе… Но думаю, на моем месте ты поступила бы именно так. Ведь ты никогда не сдавалась. Никогда.
Я резко выдыхаю и встаю.
Потом поворачиваюсь к двери и наклоняю голову, говорю я тихо, чтобы не услышали другие усопшие:
– Знаю, обычно я прихожу сказать, что мне жаль. Но думаю, сегодня я хочу сказать, что со мной все будет в порядке… Мама, надеюсь, я не стану причиной того, что твоя душа не упокоилась с миром. У меня все хорошо.
Несколько мгновений я жду… на всякий случай. Потом выбираюсь из Катакомб, стряхивая пыль с брюк.
Этот выпускной особенно мрачный. Те немногочисленные друзья, которые были у меня в Уотфорде, пришли с парой или избегают меня. Дэв и Нил так и не простили мне дружбу с Саймоном. Дэв сказал, что я потратил впустую их детские годы, заставляя строить против него заговоры.
– А чем бы вы тогда еще занялись? – спросил я.
Дэв не потрудился ответить.
В итоге я стою рядом с чашей пунша, разговаривая с директрисой Банс о латинских префиксах. Это очень увлекательная тема, но не уверен, что ради этого стоило надевать черный галстук.
Наверное, профессор Банс огорчена, что здесь нет Пенелопы. Думаю утешить ее тем фактом, что даже останься Пенелопа в школе, то, скорее всего, сбежала бы с бала, но директриса уже идет к противоположной стороне зала, чтобы проверить почту.
– Я надеялся, тут будут сэндвичи, – бормочет кто-то.
Игнорирую его, потому что не собираюсь заводить в Уотфорде друзей и не настроен на светскую беседу, особенно на выпускном.
– Или хотя бы торт.
Я поворачиваюсь – с другой стороны столика для пунша стоит Саймон Сноу. На нем костюм и галстук, а волосы аккуратно уложены на одну сторону.
Странно, что сейчас он может подкрадываться ко мне подобным образом, но теперь пахнет он иначе – чем-то сладким, шоколадным. Нет больше запаха горящей древесины и серы.
– Как вечеринка? – спрашивает он.
– Почти как похороны. Как ты сюда попал?
– Прилетел.
От удивления я распахиваю рот, и Сноу смеется.
– Конечно нет, – говорит он. – Меня подвезла Пенни. И пропустила сквозь ворота.
– А где твои крылья?
– Все еще здесь. Просто невидимые. А кто-то уже споткнулся о мой хвост.
– Я же говорил заправлять его.
– Тогда на мне смешно сидят штаны. – (Я усмехаюсь.) – Не смейся надо мной, – просит он.
– А над чем же еще мне смеяться?
Сноу закатывает глаза, потом нервно косится в сторону Белой Часовни.
– Тебе не обязательно быть здесь, – говорю я.
– Нет, – поспешно отвечает Сноу. – Обязательно. – Он прокашливается. – Не хочу, чтобы твой выпускной прошел без меня.
Саймон Сноу совершенно не умеет танцевать.
Да еще этот хвост. Левой рукой я обхватываю кончик и наматываю его на запястье, прижимая к спине Сноу.
– Нам не обязательно это делать, – говорю я, когда мы подходим к каменному патио, где танцуют все остальные. – Не обязательно, чтобы кто-то об этом знал.
– Знал о чем? – тихо спрашивает Сноу. – О том, что я схожу по тебе с ума? Поезд уже ушел.
Не отпуская хвост, я прижимаю левую руку к спине Сноу, а правой беру его за ладонь. Он поднимает в воздух руку, потом роняет ее, будто не знает, что с ней делать.
– Положи мне на плечо, – говорю я. Он так и делает. Я изгибаю бровь. – Разве Веллбилав не учила тебя танцевать?
– Пыталась. Сказала, что я безнадежен.
– Устами младенца…
По крайней мере, песня не безнадежна. Играет Ник Кейв. «В моих объятиях». Одна из любимых песен Фионы. Мелодия такая медленная, что мы едва шевелимся.
Сноу одет в дорогой костюм. Черные брюки, черная жилетка и галстук, а еще роскошный бархатный пиджак – темно-синего цвета с черными лацканами. Наверное, принадлежит он доктору Веллбилав. На плечах эта вещь сидит довольно плотно, но я не вижу, где Сноу прячет крылья. Кто-то наложил на него заклинание чистоты и опрятности.
Я же стою, распрямив плечи. Все смотрят на нас…
Все, кто танцует. И стоит в зале, попивая пунш. тренер Мак, Минотавр, мисс Поссибелф – все замерли с бокалами пунша.
– Они узнают, – говорю я. – Станут нас обсуждать.
– Что? – Сноу будто за миллион миль отсюда. В последнее время он всегда такой.
– Они узнают, что мы геи.
– Как же мне теперь быть с моей карьерой, – равнодушно говорит Саймон. – И что же скажут родственники?
Не уверен, в чем шутка.
Сноу смотрит мне в лицо и раздраженно вздыхает:
– Баз, на самом деле я могу потерять лишь тебя. Если прилюдные проявления привязанности не заставят тебя возненавидеть меня, то мне все равно.
– Мы просто танцуем. Вряд ли это проявление привязанности.
– Танцы сами по себе гейское занятие, – ворчит он. – Даже когда танцуют не парни.
Я хмуро смотрю на него:
– Еще есть Банс.
– Для танцев?
– Нет. Еще ты можешь потерять Банс.
Саймон меняется в лице.
Я прижимаю его сильнее.
– Нет. В смысле, кроме меня, у тебя еще кто-то есть. У тебя есть Банс.
– Она переедет в Америку.
– Может быть. А может, и нет. В любом случае не прямо сейчас. И кроме того, Америка – это не амнезия. Она по-прежнему будет твоим другом. У Банс всего-то два с половиной друга, вряд ли она откажется от тебя.
Сноу хочет что-то сказать, потом качает головой и смотрит себе под ноги. Ему на лоб падает пара кудряшек.
– Что такое? – спрашиваю я, пожимая ему руку.
Как же я привык к его рукам. Пока, встречаясь с Саймоном Сноу, я не наслаждаюсь тем празднеством ласк, о котором мечтал, – мы подолгу сидим молча и смотрим друг на друга так, словно находимся за тысячи ярдов, но почти все время держимся за руки. Сноу словно ребенок, который боится потеряться в супермаркете.
Он пожимает мою руку в ответ, но головы не поднимает.
Решаю, что не нужно на него давить. Вопреки всему он здесь. При галстуке, да еще танцует. Это уже что-то.
Прислоняюсь лбом к его голове, но он резко поднимает ее, почти задевая мой нос. Я выпрямляюсь.
– Кроули, Сноу!
Его лицо покраснело.
– Просто… – Он стискивает мое плечо.
– Просто – что?
– Вам не обязательно так вести себя.
– Как?
Сноу прищуривается и скрипит зубами. Свет от гирлянд, развешенных по залу, скользит по его волосам.
– Просто… ты… не…
– Саймон, скажи уже, в чем дело.
– Вы с Пенни не обязаны вести себя так со мной. Я не… Я не такой, как вы. И никогда не был им. Я фальшивка.
– Это не так.
– Баз. Я не волшебник.
– Ты потерял свою силу, – возражаю я. – Пожертвовал ею.
Его хвост соскальзывает с моего запястья. Когда Сноу огорчен, тот виляет из стороны в сторону.
– Не думаю, что она когда-либо принадлежала мне, – говорит он. – Не знаю, как Маг сделал это, но вы с Пенни все время были правы: волшебники не бросают своих детей. Я нормал.
– Сноу.
– У меня ничего не получалось в магии, потому что мне не суждено было владеть ею! Сегодня, когда я пришел, даже ворота не открылись. Пенни пришлось впустить меня.
К нам подплывает парочка, очевидно подслушивая, – Керис и ее чертова пикси. Я презрительно усмехаюсь, и они удаляются.
Сноу сжимает мою руку и плечо. Я не сопротивляюсь, хотя я намного сильнее его.
– Саймон. Прекрати. Ты несешь чушь.
– Да неужели? Вы с Пенни печетесь о магии больше, чем кто-либо в мире магов. Вот что вы видели во мне – силу, а теперь она пропала. Это был не я.
– Нет, ты! – говорю я. – Ты был самым могущественным волшебником, который когда-либо ступал по земле. Все было по-настоящему.
– Я был жалким подобием мага, сколько раз ты сам мне это говорил?
– Я просто завидовал!
– Что ж, теперь тебе нечему завидовать!
Я отпускаю его:
– Зачем ты говоришь все это?
Саймон сжимает кулаки, ссутулившись и набычившись:
– Потому что я устал ждать!
– Чего?
– Когда вы все перестанете жалеть меня!
– Я никогда не перестану тебя жалеть!
Это правда. Он лишился магии, что всегда будет разбивать мне сердце.
– Но я не хочу этого! – сквозь зубы говорит он. – Я больше не подхожу тебе.
– Неправда, – отвечаю я, снова беру его за руку и приобнимаю. – Горнило свело нас вместе.
– Горнило?
– Мне было одиннадцать лет, я лишился матери и своей души, а Горнило дало мне тебя.
– Оно сделало нас соседями по комнате, – говорит Саймон.
Я качаю головой:
– Мы всегда были чем-то бóльшим.
– Мы были врагами.
– Ты был центром моей вселенной. Мир вращался вокруг тебя.