Тогда каждый уважающий себя подводник, от матроса до командира, имел блесну, и не одну: из медной, латунной или мельхиоровой трубки диаметром 10 мм, длиной 10–12 см, на конце которой стальной проволокой закреплялся тройник (маленькая кошка). Проволоку пропускали через трубку, и всё это заливали свинцом, и присоединяли к миллиметровой леске-жилке длиной около 30–50 метров (предпочиталась японская жилка). Трубки были начищены до блеска, и снасти всегда находились наготове.
Перед постановкой на якорь командир и штурман выбирали место, наиболее рыбное и подходящее по глубине (25–35 метров). С приходом на якорную стоянку, после суматохи постановки на якорь все хватали свои рыболовные снасти из укромных мест, и вмиг кормовая надстройка (она ближе к воде) превращалось в место рыбалки. За какие-то полчаса палуба покрывалась трепещущей треской, а недовольный кок, кажется, единственный на лодке, который не радовался улову, бродил среди «рыбаков» и ворчал: «опять мне рыбу чистить и готовить!». На что старпом с явным недовольством (он тоже среди всех крутит своей блесной над головой, чтобы подальше её забросить и с первой попытки вытащить треску за хвост) отвечает: «Да не ной, неси лучше лагуны, мы тебе всё сделаем, а ты иди на камбуз и готовь уху, жаркое и прочее…».
Рыбалка была отличной разрядкой после трудного дня ныряний и отработки задач. Автор сам испытал незабываемое удовольствие от такой рыбалки. Единожды мне повезло, и я вытащил зубатку (около 9 кг). При таком улове требуется искусство – ни разу не ослабить натяжение жилки. Только миг – и блесна навсегда уйдёт гулять по морю в губе этой вкусной и зубастой рыбины. Сколько раз зубатки уходили уже прямо с борта субмарины, как только у восхищённого моряка-рыболова от радости заходилось сердце, и слабела рука.
Наиболее уловными в губе Эйна были латунные, несколько хуже – мельхиоровые блёсны-трубки. На каждой лодке были свои умельцы, способные из бросового куска трубки сделать сувенир. Был и у меня такой до недавнего времени, а тут исчез и остался только тройник – кошечка, да и тот куда-то подевался. Но воспоминания о тех трудных и приятных днях пропасть не могут.
Если из-за непогоды или непредвиденных авральных работ порыбачить с лодки не удавалось, выручали рыбаки. По просьбе сейнеры всегда подходили к борту, и рыбаки предлагали свои полные трюмы – выбирай, чего душе угодно. Конечно, подводники не злоупотребляли этим добрососедством и взамен дарили жестяную банку (10 кг) или две галет «Арктика» – непременный и избыточный атрибут пайка подводников. Тот, кто не знал, что в каждой галете 49 дырочек, не мог считаться настоящим подводником.
Наша лодка «С-344» проекта 613 с бортовым номером «13» всегда привлекала рыбаков, и они часто, даже без просьбы с нашей стороны, подходили и предлагали свои услуги. Почему? Известно о суеверии моряков и их негативном отношении к понедельникам, числу 13 и прочим приметам. Поэтому их, как бы, между прочим, интересовал вопрос, как нам служится-живётся под таким нелестным бортовым номером. К слову, лодка, проходив под этим номером более трёх лет, ни разу не имела даже малейшего ЧП. Сейчас лодок этого проекта, имевших значение для флота такое же, как танк «Т- 34» для сухопутных сил, уже во флоте не осталось, и только шведы оставили, купив у нас, «Шведский комсомолец» («С-363» бортовой № 137) как память потомкам. А мы? Очень жаль, но у нас отсутствует интерес к своей истории. Сейчас в Санкт-Петербурге по частной инициативе тоже открыт музей «Подводная лодка 613 проекта», стоит у набережной лейтенанта Шмидта. Есть ещё патриоты нашей истории.
С каждым подходом сейнеров к нашему борту глубокоуважаемый Викторий Иванович Сергеев, командир, которому по уставу принадлежало первое слово, задавал всегда один и тот же вопрос капитанам: «Пинагорки есть? Парочку икристых бы!». После этого вопроса капитаны сейнеров с ещё большим уважением относились к нашему командиру и почтительно вели с ним беседу. Оказывается, про пинагора знали только истинные полярники, разбиравшиеся в северной жизни и знавшие толк в рыбе. Треску знали все, а вот пинагора, редкую рыбу северных морей, мало кто. А между тем в Баренцевом море есть мыс Пинагорий: или он получил название от рыбы, или рыба от него – пока загадка топонимики.
Вот в те годы первый и, наверное, единственный раз, мне удалось отведать икры пинагора, приготовленной нашим командиром. Уже тогда пинагоры были редкостью, а сейчас их и в «Красной книге» не сыщешь.
Я стоял вахтенным офицером на мостике лодки, рядом курил командир – Викторий Иванович был заядлым курильщиком, больше всего уважал сигареты без фильтра «Шипка». Сейнер, шедший мимо в дальний угол губы
Эйны, попросил разрешения подойти к борту лодки. Командир дал «добро» и велел спросить о пинагоре. С сейнера ответили, что затем и подходят – они наш бортовой номер и командира давно знают.
Сергеев сам поднялся на сейнер, поговорил с капитаном и через полчаса вернулся с двумя толстыми рыбинами, отдалённо напоминающими крупных морских бычков. Был весьма доволен. Приказал вызвать на мостик вестового и, вручив ему рыб, сказал: «Приготовь две миски, соль и марлю. Жди меня, я сам займусь всем». Выкурив ещё пару сигарет и рассказав, каким деликатесом завтра угостит нас, направился вниз, а за ним и я, сменившись с вахты.
Осторожно надрезав живот пиногорок у заднего нижнего плавника, Викторий Иванович, как из вымени, выжал в миску икру. Из двух рыбин получилась полная флотская алюминиевая миска, а объём её немалый. Посыпав икру солью, командир перевалил её в другую такую же миску, вновь посолил и, повторив эту процедуру несколько раз, оставил икру в одной миске, в которую была положена марля, накрыл её другой и поставил в холодильник, настрого приказав вестовому, чтобы без него к ней не прикасался никто.
Через сутки командир отделил отставшую слизь. Икра была похожа на кетовую, но крупнее. Немного выжав в марле, он выложил её на блюдо. Аппетита икра не возбуждала. Командир предложил всем сделать бутерброды. Первым деликатес попробовал штурман и сразу принялся сооружать второй бутерброд. Действительно, вкус пинагоровой икры был необычен и очень приятен. За минуту блюдо опустело.
А командир, участник Великой Отечественной, рассказал нам, молодым офицерам, историю, как его научили делать эту удивительную закуску в годы войны. Пинагора ценили далеко за пределами Баренцева моря, но обитал он (пишу в прошедшем времени, потому что давно не слышал о нём) в основном в этих водах.
В 70-х годах прошлого века, когда ещё господствовало сталинское положение, что «Мы не должны ждать милостей от природы. Взять у неё всё – наша задача!», зародилась мысль развести в Баренцевом море дальневосточного краба. Я тогда уже служил в штабе Северного флота, и этот вопрос активно обсуждался среди штабистов. Почему? Да, потому что Полярный институт (ПИНРО), курирующий биологию северных морей, был озадачен решением этой задачи и просил военные самолёты для быстрой переброски крабовых производителей в Кольский залив с Дальнего Востока.
Крабы были доставлены и выпущены в губы и заливы Баренцева моря. Но через три-четыре года они исчезли, и прошёл слух, что эксперимент не удался, другие говорили, что крабы уползли в Норвежские фиорды. И вдруг, через десятилетия, впервые в наших СМИ появились сообщения в 2001–2002 годах о том, что Норвегия импортирует крабовое мясо. А в 2004 году стали появляться сообщения и о том, что всё Баренцево море кишит крабом, и он уничтожил всю флору и фауну полярного бассейна. Была даже показана
Териберка (губа и посёлок к востоку от острова Кильдин, на берегу Кольского полуострова – В.К.), заваленная отходами краба. Его мясо явилось пищей для выживания жителей-рыбаков посёлка, брошенных властью в рынок дикого капитализма. Цивилизованная Норвегия извлекла прибыль из нашего эксперимента, а мы, как всегда, забюрократились так, что рыбколхозы умирали, а их обвиняли в браконьерстве краба, а квот на вылов краба не давали. Эх! Страна моя Россея от океана до океана! Сидим на золоте, а свой народ морим голодом.
Одним словом, дальневосточный краб уничтожил северного пиногора…. Не присматривались и не присматриваемся к природе, а пытаемся её переделать, что не всегда идёт во благо.
Мне повезло. Я на всю жизнь запомнил тот ужин, когда командир потчевал нас пиногоровой икрой собственного приготовления. Удивительный её вкус иногда возникает даже через много лет. А вот удастся ли мне попробовать крабового мяса из Баренцева моря? Очень сомневаюсь в этом.
О пользе насекомых
Таракана смело можно назвать насекомым – подводником. Как известно, домашние животные типа кошек и хомяков, в море продолжительное время жить не могут. Гибнут и крысы. Им, как и кошкам, чрезвычайно не нравятся перепады давления. Мух, комаров, блох и клопов или каких-нибудь бабочек вроде моли на подводных лодках в море отродясь не видели, разве в ремонте, когда открыты съёмные листы. Другое дело таракан рыжий, или «Стасик» по-нашему, рождён подводником! А что? Тепло, сыро, укромных мест и щелей навалом, пищи хватает, Естественных врагов, кроме корабельного доктора, нет. Но битву с доктором он давно выиграл. Смирился док с его неистребимым племенем. Не будет же доктор под водой в отсеках ядовитые жидкости распылять. Не поймут его подводники, мягко говоря.
Так и существуем вместе. Привыкли. Не кусаются тараканы, не воняют, не нахальничают. Иногда, правда, в булочку к коку попадут, и станет она как бы с изюмом. К слову, согласно легенде, именно так булочки с изюмом и появились. Знаменитому булочнику Филиппову – поставщику Московскому генерал-губернатору, тот указал сурово однажды на подозрительный тёмный комочек в сдобной булке. И, похоже, с лапками!
– Ерунда! – мгновенно нашёлся Филиппов. – Это изюм! – и не задумываясь съел «изюмину» вместе с лапками.
Иногда тараканов заносит в бак со щами. Но на подобные мелочи внимания никто не обращает. Разве что по молодости. Не забуду, как на курсантской практике, на плавбазе подводных лодок «Фёдор Видяеев» хлеб с корабельной пекарни получали. Получим, разломим и удивляемся щедрости коков. Ни в одной булочке или кексе ни до, ни после этого я не видел такого изобилия «изюма».