– когда этот мальчик был маленьким, он тоже думал,
что драконов нет.
что все это сказки.
все дети думают, что драконов нет.
а когда он вырос, он узнал, что драконы есть на самом
деле.
что и вправду есть злые волшебники и ведьмы.
– и кощей?
– тоже.
– это все не сказка? они есть на самом деле?
– да.
– нет! я знаю, что их нет.
– и он был уверен, что их нет.
а оказалось – есть.
– и изумрудный город?
– да. и он есть.
– и живая вода?
– да.
– и мертвая?
– да.
дети думают, что сказки – это выдумка.
а вырастая, понимают, что это правда.
– я тебе не верю.
– я и сам себе не верю.
слушай!
он боялся дракона.
– почему он не хотел победить его?
– он был труслив.
– папа! ты боишься дракона?
– почему ты решила, что речь обо мне?
– а о ком?
– мы же договорились: когда мальчика позовут,
ты узнаешь его имя.
– ну хорошо. продолжай.
– мальчик не боялся дракона.
он боялся, что дракон похитит его раньше времени.
– раньше какого времени?
– пока он не совершит что-то великое.
– подвиг?
– да. например.
– ну вот и убил бы дракона.
– во‐первых, его научили, что убивать нехорошо.
– но это же дракон!
– ну и что?
и потом у него была мечта…
– какая?
– он мечтал сам стать драконом.
– зачем?
– он хотел, чтобы его боялись.
– зачем?
– тогда ему самому не было бы так страшно.
тот, кто хочет, чтобы его боялись, – тот просто очень
боится сам.
– чего?
– других. и дракона.
– а если бы он стал драконом, он бы стал бессмертным?
– нет.
– почему? ведь тогда дракон не похитил бы его.
– на каждого дракона находится рыцарь.
– почему же он не хотел стать рыцарем?
– потому что он не был рыцарем.
– а почему он не стал драконом?
– потому что он не умел летать. увы.
Аня уже засыпала. и папа тоже.
Аня совсем уже спала.
папа поцеловал Аню.
она не просыпалась.
только улыбнулась.
он тихонько поднялся с кровати и пошел.
ведь надо было еще поработать.
вдруг сзади раздался голос: “папа!”
папа вернулся к Ане.
нагнулся и тихонько сказал: “ты звала меня?”
– да. просто не уходи. побудь со мной.
– я здесь. спи.
Когда приходит болезнь, приходит детство
воспоминаниями.
Погружаешься в него как в подушку.
В эти минуты и часы –
Жизнь поддержана памятью, как тело в море поддержано
солью.
Походы на каток. Шнуровка тугая коньков. Буфет
с горячим чаем.
Трещины во льду, куда попадало лезвие иногда.
Боль от падений.
И как девочка, которая нравилась, – вдруг,
когда мы стояли в очереди за чаем, приподняла мне
шапку,
приблизилась губами к уху и что-то сказала.
Горячее ее дыхание помню.
“Смерть в Венеции” вовсе не о любви.
О детстве.
О безнаказанности.
я боюсь написать: я хочу жить
– Мама, как ты поживаешь?
– Так как-то.
– Хорошо выглядишь.
– Потому что я умерла рано.
– Зачем? Зачем ты ушла так рано? Я так тосковал.
– Потому что я женщина. Потому что я не хочу стареть.
Потому я спряталась.
– Спряталась? Ты просто спряталась?
– Конечно. Но спряталась так, чтобы никто и никогда
меня не нашел! Ты играл в прятки?
– Да.
– Тогда ты знаешь, что такое смерть.
– Что?
– Смерть – это спрятаться так, чтобы тебя никогда не
нашли. Хочешь попробовать?
– Да.
– Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кто не спрятался –
я не виновата.
– Мне одиноко, мама.
– Ты несчастлив?
– Нет.
– Почему?
– Я не знаю, зачем я живу.
– Как же ты постарел. Ты очень постарел.
– Потому что я живу, мама…
Лето. Иду по улице.
В легких штанах.
Новой футболке приятной.
Жарко.
Все застыло-оцепенело. Вдруг слышу:
радостно-частое, будто ленточка на ветру, биение воздуха.
Вижу: кошка в зубах несет голубя.
Голубь жив и крыльями бьет, пытается вырваться.
Кошка цепко держит голубя за туловище. Бежит.
Я продолжаю движение.
В памяти:
шелест – глаза кошки – в зубах держит тушку голубя –
биение крыльев об асфальт.
Глаза голубя не видел. Заворачиваю за угол.
Вижу храм вспотевший.
Думаю поговорить с господом.
Но уже не о чем.
Да и Господа разморило явно.
Жарко.
Хотя бы кошка азартна.
Ныряешь летом
А вынырнешь осенью
Из-под воды
Когда все облетело
И сразу холодно
И сразу холодно
Зачем?
Одиссей уехал на лето
Поход, костры, разбитые в кровь коленки
Одиссей не вернулся
Никто не вернулся
С Троянской
С Родной
Была такая – Родная Война
Никто
Из лагерей
Летних и других – морозных
Потому что проволока колюча как мороз
Никто не вернулся
Даже вечером после работы
Даже вечером после работы
Приходил домой другой человек
А тот что уходил утром
Исчезал навсегда
Ничего не повторяется
Это надо крикнуть
Это надо вбить гвоздями в кисти рук
Рук которые
Ослабили объятие
Ничто не повторится
Никто не вернется
Но если никто никого не отпустит – не будет пустоты
А пустота – лучший курорт
А ветер – Бог
А Бог – это ветер
Когда же когда
Побегут нарисованные облака по сводам храмов
Когда же когда ворвется Он и задует свечи
И скажет: “спите уже наконец, спокойной ночи”
Я ухожу
И все
Выбираются
Из своих
Доселе
Наглухо заколоченных
Комнат
Прощаться
Мама:
“Там
Неизвестно
Холодно
Или тепло”
Кладет мне в чемодан
Футболки и шерстяные носки
“Там
Неизвестно
Светло
Или темно” –
Сестра
Дарит мне
Фонарик карманный
И солнцезащитные очки
Жертвует мне
PSP
И диск с последней игрой
Племянник:
“Там неизвестно
Весело или тоскливо”
А папа просто
Обнимает
И прижимается
Щекой небритой
К моей щеке,
На которой
Щетина так и не выросла
За все
Тридцать с чем-то лет
Я беру чемодан
И выхожу за дверь
Всем пока
(я думаю я еще вернусь)
Из комнаты ни звука –
Не потому что спит мальчик,
А потому
Что мальчик в могиле.
И щетина на его зубной щетке ссохлась
Я открываю глаза.
Чуть скрипнуло веко.
И больше ни звука.
Три часа тридцать три минуты ночи.
Тихо-тихо встаю и одеваюсь.
Тихо-тихо выхожу из дома.
Тихо-тихо спускаюсь с крыльца деревянного.
Тихо-тихо иду по снегу колючему.
Тихо-тихо смотрю по сторонам и тихо-
Тихо спускаю штаны.
Какаю тоже бесшумно.
Ватой подтираюсь, чтоб тишину не нарушить.
Освободившись от груза дня минувшего,
Черным метеоритом бесшумно ушедшего
В мягкую белую чистую прохладу подо мною,
Освещенный лунным сиянием,
Я неподвижен сижу, смотрю на звезды,
По небу темному
Тихо-тихо пролетает объект неопознанный.
Тихо-тихо обратно домой возвращаюсь,
Залезаю под одеяло, засыпаю скорее.
Покойник будто лист бумаги.
Высыхая,
От тепла он сворачивается трубочкой,
А еще на нем можно писать, как на свитке.
И вот зажигаю свечу,
Поуютней устраиваюсь за деревянным столом,
на котором лежит мертвое тело,
Обмакивая перо в жидкость дезинфицирующую,
Погружаю его в кожу.
Приставив зеркало к этой мысли,
Увидим писателя за работой.
Вот берет он лист бумаги белый как восковая кожа
покойника.
Вот окунает перо в благие мысли.
Вот надрез совершает,
И из надреза сочится жидкость.
Собственно говоря, на этом
Все мое рассуждение и заканчивается,
Будучи, подобно всякому дебилу,
Крайне ограниченным в возможностях саморазвития.
Аминь.
Сцедил я мысль свою унылую
Из сосков головы своей набухшей.
Сегодня – среда. Мы с беременной Дарьей отдыхаем под Одессой. Тихо. Интеллигентная публика, в основном мамы с маленькими детьми. Много таких же, как Дарья. Чистый пляж, куда есть доступ только жителям окрестных домов да обитателям небольшого частного пансионата. А еще – парк с прудом, в глубинах которого, говорят, живет большая белая рыба. Сегодня на пляже появилась группа детей под предводительством пожилой женщины. Они пришли вместе, держась плотной группой, так же и уходили. Только купались по очереди. Точнее, купала их эта женщина. Все дети в той или иной степени с задержками в развитии – скажем так. Две девочки и четыре мальчика. И все они слепы. Они были похожи на каких-то диковинных насекомых.
Вот один, толстый, радостно прыгает у кромки воды, двумя ногами отталкиваясь от песка – солдатиком, только вверх. Это, видимо, выражает высшую степень восторга. Другой нашел раковину. Раковина оказалась самая убогая (мидия), но счастье было огромным. Потом обнаружил неистребимую вонь под ногтями (разлагающиеся моллюски тошнотворны) и столь же яростно пытался песком смыть, оттереть приклеившийся запах. Девочка в синем купальнике с неразвитым телом, лицом дауна и как будто выжженными огнем глазницами сидит на лежаке и качается как метроном. Другая девочка (веселая и упитанная) дерется с мальчиком – самым юным из всех. Драка была нелепой. Похожие на младенцев, когда те пытаются ухватиться за маму и папу, но руки не слушаются, они смеялись. При этом зрачки у мальчика закатывались, и белки вместо глаз вместе с беспорядочно лапающими воздух руками создавали эффект слегка театральный. Так здоровые подростки вампиров и зомби изображают. Толстый мальчик зачем-то стал щипать пожилую женщину. Она гневно спросила: “Зачем ты щипаешься?!” Чернявый мальчик смеялся, обнажая десны и как-то похабно.