А. МИТРОФАНОВ: Он прочитал 70 %, поэтому не может…
С. ДОРЕНКО: Докуда?
А. МИТРОФАНОВ: Не дочитал до этого момента.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вы ничего не хотите сказать, нет?
С. БЕЛКОВСКИЙ: Ну раз пришел, придется говорить. Других вариантов просто нет. Нет, ну, на мой взгляд… понимаете, уже подходя к 71-му проценту книги Сергея Леонидовича, я понял для себя простую вещь – что, видимо, эта книга станет действительно кульминацией всего, что написано о В. В. Путине как в публицистике, так и в художественной литературе. Действительно, Путин стал невероятно популярен среди писателей и публицистов буквально с первого дня своего воцарения в Кремле. И вдруг вот где-то на 71-м проценте, пресловутом и роковом, я ощутил какую-то невероятную внутреннюю усталость – наверное, понял, что ни я не смогу больше никогда писать о Путине, ни многие другие не смогут писать, потому что критическая масса накоплена. На самом деле Владимир Владимирович как реальный персонаж отнюдь не так интересен. Это всего лишь мелкий клерк, который был поставлен с задачей выполнить определенную цель, а именно, легализацию итогов приватизации 90-х гг., его историческая миссия в этом смысле исчерпана, никакого проекта у него нет. Он человек глубоко несчастный, потому что находится не на своем месте. Именно поэтому мне кажется, что уже не следует дальше ковырять его болячки и раны. Да, он Акакий Акакиевич, просто в шинели не простого чиновника, а в маршальской.
А. МИТРОФАНОВ: Здесь я позволю себе не согласиться очень серьезно.
С. БЕЛКОВСКИЙ: И, наверное, мы подходим, действительно… всемирное историческое значение, как было принято говорить во времена нашей юности на кафедре обществоведения – к книге Сергея Леонидовича в том, что она действительно превысила – по закону Архимеда вода выплеснулась из ванны – некий предел насыщения, пресыщения, может быть, но оно действительно достигнуто, и мы должны посмотреть на него как на нечто уходящее в туман истории, очень простую, маленькую величину, которая просто освобождает огромное пространство, которая она искусственно занимала, и ставит, скорее, вопрос – что потом и вместо.
А. МИТРОФАНОВ: Я хочу сказать. Вот не согласен абсолютно. Кем бы ни был Путин до своего воцарения, это все прошлая жизнь. Она может быть разной. Большой он там был человек или у него был проект, или нет. Но как он вошел в этот кабинет, в этот корпус номер один – все. С этого момента он – великая историческая личность, потому что он руководит великой страной, простирающейся на 17 млн квадратных… что бы мы ни говорили, какой бы у него ни был интеллектуальный уровень – это не имеет значения. Если вы уважаете свою страну и видите, что она колосс, вы понимаете, что он по-любому великая историческая личность.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: То есть он – неприкасаемый, да?
А. МИТРОФАНОВ: На время работы. Потом – можно. Я даже вот в Думе выступал, может, кто-то помнит, чтобы руководители его калибра не занимались спортом. Чтобы не могли там сломать себе ногу, и так далее. Они должны заниматься… Потому что они суть функция. Они не люди никакие. И они должны это осознать. Они не имеют права много в себе прав таких не имеют…
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Алексей, но он себя называет нанятым менеджером. И даже если бы он так себя не называл, могу ли я это понять? Я опять же с формальной точки зрения, потому что мне надо просто понимать критерии – я их не понимаю. Значит, пока он работает, мы даже не можем обсуждать то, что он делает?
А. МИТРОФАНОВ: Нет, по делам – можем. Имеем право критиковать его, по политике, говорить, что нет проекта – это правильно. Но в личном плане его не трогать. Потому что мы трогаем таким образом свое государство. И тем более его личную жизнь, его личные какие-то отношения, Александровку, еще его костюмы, и прочее. Зачем его дискредитировать? Зачем? Мы себя дискредитируем тем самым.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: А это дискредитация?
А. МИТРОФАНОВ: Если вы говорите про своего отца, что он пьяница был, то вы дискредитируете себя, скажут – ну, сын пьяницы. Понимаете? Вот это же простая история. Любо кавказец простой, который сидит за столом, у которого отец был чабан – он вам расскажет такие истории про своего отца – что они из рода там прямо к Магомету восходят – всегда. Но русские всегда – ну, как махнет стакан, скажет – ну черт его знает, матери не помню, отец был пьяницей, или наоборот. Ну —, нельзя так делать. Это та же история.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Евгений Алексеевич, есть комментарии?
Е. КИСЕЛЕВ: Ну какие-то заметки по ходу. Во-первых, есть одна вещь, которая мне в показаниях подсудимого показалась очень здравой и рациональной.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Это г-на Доренко?
Е. КИСЕЛЕВ: Да, я про г-на Доренко, который здесь предстал перед высоким судом. Если бы вещь касалась абсолютно отвлеченной материи, которая не существует в реальной жизни – а в реальной жизни существует проблема передачи власти, проблема выбора преемника, проблема 2008 г. – и мы видим, что она не решается, то плевать бы всем было на эту книгу. А книжка оказалась очень своевременной – помните, как сказал В. И. Ульянов-Ленин про книгу М. Горького «Мать» – «очень своевременная книга». Ее надо было придумать, если бы она не появилась. Реально существует проблема 2008 г. Мы видим, как Путин каждую неделю, по-моему, последнее время ритуально заявляет о том, что он не собирается менять Конституцию. Давайте будем исходить из презумпции искренности президента, в конце концов. Если он не собирается менять Конституцию, значит, он должен решать для себя вопрос – а кто после него? Я в слово «преемник», «преемственность власти», идею преемничества, в данном случае не пытаюсь вкладывать никакого отрицательного смысла. Любой политик – с поправкой на конкретные традиции, на давность этих традиций в истории страны, на зрелость политических институтов – все равно думает о том, кто после меня. Мы же видим, что эта проблема не решается. Или решается на вот таком вот уровне, который, я думаю, является плодом творческой фантазии.
С. ДОРЕНКО: Не в публичном поле решается.
Е. КИСЕЛЕВ: Абсолютно не в публичном. Не так, как это решаться должно было бы, на мой взгляд, великими историческими личностями. Я, кстати, с Алексеем Митрофановым совершенно не готов согласиться. Мы если вспомним даже нашу отечественную историю, то увидим, что далеко не всегда у руля нашей великой страны находились великие исторические личности. При всем моем уважении к государю-императору Николаю Второму, Николаю Александровичу, который был человек интеллигентнейший, милейший, образованный, мягкий, хороший муж и семьянин – ну не был он великой исторической личностью. И страна, кстати, за это очень дорого заплатила. А Черненко Николай Устинович?
А. МИТРОФАНОВ: Отличный был руководитель.
С. ДОРЕНКО: Ну вот при нем бы кто-нибудь о Распутине написал бы…
А. МИТРОФАНОВ: Я сталкивался с ним, и я вам скажу. Особенность Черненко – его еще вспомнят – Черненко не забывал ни одного поручения, которое ему давал даже на салфетке Брежнев. Я знаю некоторые поручения, которые касались моей семьи.
Е. КИСЕЛЕВ: Он был эффективный аппаратчик.
А. МИТРОФАНОВ: Скажите одно слово ему – все, тема закрыта, навсегда. Понимаете? Сейчас такого не найдешь. У нас очень много умных, но ни одного такого Черненко не найдешь.
Е. КИСЕЛЕВ: Эффективный аппаратчик.
А. МИТРОФАНОВ: Он помнил поручения и разговоры, которые 7 лет назад были. Понимаете? И согласно этим разговорам действовал.
С. ДОРЕНКО: Ну, если бы о «распутинщине» начали говорить, как только появилось это явление – возможно, не пришлось бы потом топить старца Тобольского. Вот ведь в чем дело. Потому что если для общества это все закрыто, то это и доходит до своего предела, как трактует «тай-дзи» в китайской трактовке – то есть, все доходит до предела и превращается в противоположность. Так если бы начали говорить, когда только явление началось, то соответственно, не дошло бы до предела.
А. МИТРОФАНОВ: А кто против говорит… я наоборот действительно за то, чтобы мы вели политический разговор. Но девушку Ларису зачем описывать в объятиях Путина? Я понимаю, но зачем это, ну зачем?
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Кстати, об объятиях…
А. МИТРОФАНОВ: По бабам – ни слова, не надо трогать эту историю.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Здесь 150 тысяч вопросов. Вот г-н Митрофанов, вы поднимаете подобные вопросы, сделав порнофильм, где у вас Юлия Тимошенко – с кем она там обнимается? С Саакашвили. А мне действительно это странно. Я, честно говоря, от этого разговора ожидал какой-то горячей дискуссии. Хочу сказать – вяло, господа. Но я должен как ведущий что-то интенсифицировать, а мне как-то совершенно это неинтересно. Потому что чего вы говорите вдруг о том, что он там вспомнил о каких-то платьях, если вы то ли продюсер, то ли кто… то есть, это я просто удивляюсь…
А. МИТРОФАНОВ: А что вы удивляетесь? Это что, моя страна? Саакашвили – это мой президент? У них же другое мышление. Зачем я буду рушить свой дом? Я свой дом должен обустраивать, а все остальные пошли к черту. Понимаете? И Саакашвили, и Тимошенки, и все остальные. Зачем мы своего будем рубить? Подрубая его, я рублю себя – я так понимаю это. Потому что скажете обо мне – да что там Россия, там вот этот вот сидит, там какой-то, а это какой-то Митрофанов еще. Такая же и Дума у них… они козлы там…
С. ДОРЕНКО: Алексей инкорпорирован в правящую коалицию, которая заинтересована в том, чтобы мы жили как азиатская сатрапия. И действительно, подрубая его, он подрубает себя.
А. МИТРОФАНОВ: Абсолютно.
С. ДОРЕНКО: А я, находясь в публичном поле, позволяю себе думать и создавать, генерировать некие образы. Потому что подрубая его, я себя не подрубаю Я-то думаю о своей стране, о моей стране, не в контексте обязательно путинского правления – вот в чем дело. Поэтому он действительно подрубил бы себя, а я не подрубаю себя. Потому что я нахожусь в общественном поле, а он – во властной корпорации. Это разные, вообще говоря, истории. Когда мы едем по Кутузовскому и видим, как вот эта шайка-лейка… извини, я личных претензий к тебе не имею, но классовые – безусловно, да. Когда вся эта шайка-лейка несется, расталкивая нас, со своими мигалками, и мы знаем точно, что не на пожар и не по оперативному поводу, и точно, что это не скорая помощь, а что это очередную депутатскую задницу везут на картошечку или по девкам – значит, мы должны все расступиться и пасть ниц немедленно – мы, граждане Москвы, России, и нам еще при этом говорят – вы о них не говорите, потому что это авторитет великой страны немедленно заденет. Вот это история.