Тоболь засопел.
– Блин… Понимаю я все. Но тревожно как-то. Как подумаю, что со мной, с нами случиться, когда патроны кончаться и… Все не по себе.
Ученый снял очки, снова протер их, завернул в замшу и спрятал в футляр.
– А вы не волнуйтесь. Мы здесь и без патронов, думаю, не пропадем, – археолог подложил под голову рюкзак, поправил разложенную на земле попону, улегся. – Желали приключений и отдыха от обыденности – вот вам аттракцион под названием "крестовый поход"…
Голос его становился тише, дыхание замедлялось.
– Даст Бог, доберемся до Антиохии… Разыщем Тимофея… Кумира этого ожившемго осадим… Все у нас получится!
Игорь вздохнул:
– Ну да… мля…
– Что?
– Говорю "Хорошо бы"!
Археолог удовлетворенно кивнул, повернулся на бок и засопел глубже. Тоболь еще посидел у костра, ковыряясь веткой колючего куста в угольках и прислушиваясь к ночному концерту цикад.
– Я вот что еще спросить хотел, Улугбек Карлович… Улугбек Карлович?
Ученый спал.
Игорь глубоко вздохнул, почесался, сплюнул и побрел к телегам. Сторожить лагерь. На душе бизнесмена было невыносимо тяжко. И еще очень хотелось курить.
9.
Солнце, безжалостно выжегшее все вокруг, спряталась за край соседнего здания, подарив минуту передышки тем, кто искал укрытия от него в нишах претории. День еще только начинался, но уже обещал быть изматывающе долгим.
Облаченный в богато отделанную золотом лорику седовласый мужчина потрогал края развешанных в проходе холстин. Высохли! Значит, ни иссушающий ветер удержать, ни дать воздуху влаги они уже не смогут. Нерадивые слуги должны давно уже заменить полотнища на новые, но до сих пор не спешат это сделать.
Седовласый ее заметно нахмурился. Зря он предпочел доспехи легкой тоге. За спиной кашлянул гемилохит, ожидающий приказа. Пора было принимать решение.
Седовласый повернулся к тому, кто заставил его задержаться в душном приемном зале претории.
– Чудны твои слова, киликиец.
Черноголовый мужчина в потертом изношенном хитоне, ожидавший слов прокуратора в самом низу мраморной лестницы, ведущей в зал, покачал головой.
– Я один раз уже говорил тебе, уважаемый Порций, я – не киликиец. Видимо, ты не заметил?
Иудейский прокуратор Порций Фест сверился с записями.
– Но ты родился в Тарсе киликийском?
– Да, это верно… И, тем не менее, я римлянин. Как ты, Порций.
Порций Фест, немолодой, иссушенный походами воин, а нынче еще и правитель окрестных земель, задумчиво кивнул:
– А в придачу еще и габрей?
Человек в потертом хитоне виновато развел руками:
– Дети граждан становятся гражданами. Дети иудеев рождаются иудеями. Я не выбирал свою судьбу.
Прокуратор потянулся, прошелся до оконного проема и глянул на беснующуюся во дворе толпу.
– Что же ты сделал такого, римлянин с иудейской кровью, что даже спустя два года эти пустобрехи из синедриона требуют тебя распять? Слова первосвященника о покушении на веру… наивны, – Фест покачивался на пятках, заложив руки за спину, и пробовал новое слово на вкус. – Наивны? Кажется, или я таки подыскал нужное слово? Да. Пожалуй, да… Наивны… Значит, не относятся к правде. Ведь, ваших пейсатых фарисеев никак нельзя отнести к наивным.
Он почесал гладко выбритый подбородок, дошел до кресла и устало развалился в нем. Будь его воля, прокуратор бы предпочел стоявшее тут же ложе с подушками. Но приходилось придерживаться местных обычаев. Судья должен сидеть.
– Я много думал, но ничего толкового, способного объяснить их настойчивость, никак не приходит в голову.
Порций вгляделся в лицо собеседника, стремясь застать отпечаток новых эмоций. Но тот выглядел таким же усталым и бесстрастным.
Прокуратор вздохнул, взял с блюда и покатал в ладони зеленую оливку.
– Еще они требуют, чтобы ты отдал то, что Иешуа из Назарета выкрал в святилище вашего бога. По словам первосвященника Анании, теперь это в твоих руках.
– У меня один Бог, прокуратор. И ему нет нужды красть что-то в своем храме. Ему достаточно просто забрать нужное… Но Анания ошибается. Учитель не брал ничего.
Прокуратор склонил голову:
– Ты называешь его учителем? Не ты ли преследовал его и тех, кто считают себя его последователями? – Порций глянул в записи. – Тут указано, что ты был из числа фарисеев, искоренявших заразу новой секты и во вре…
Глаза иудея вспыхнули, он прервал прокуратора, отчего стоявший за спиной легионер тут же огрел допрашиваемого стилом. Но Фест сделал знак продолжать, и арестованный затараторил:
– Это правда. Я долго искал истину, а где лучше всего можно обрести зерно истока, как не в стенах храма, откуда в сердца людские течет река знаний? Я был фарисеем, книжником… И я был среди тех, кто подымал на смех новое учение, изгонял последовавших за светом… Я был безжалостен и истов. До тех пор… – он запнулся и бросил взгяд через плечо. – Впрочем, если ты так хочешь услышать из моих уст то, что наверняка записано в твоем свитке, то почему бы тебе ни пригласить к нам и того, кто скрывается и выслушивает мои речи за этим балдахином. Я устал за время пути. Говорить громко мне тяжело. А слова, сорвавшиеся с языка, надо еще и услышать. Непонятные же слова необходимо еще и правильно истолковать. А как это лучше сделать, если не можешь спросить ни о чем рассказчика?
Прокуратор нахмурился.
Ткань балдахина дрогнула.
Невысокий, дородный мужчина выступил из укрытия и, прошествовав через залу, уселся на ложе, стоявшее у кресла прокуратора.
– Мир тебе, царь Агриппа, – допрашиваемый склонил голову.
– И тебе… не болеть, Савл.
Допрашиваемый выдержал тяжелый взгляд и нашел в себе силы улыбнуться в ответ:
– Я рад тому, что дело мое будет разбираться тем, для кого справедливость не пустое слово. Тем, кто знает все тонкости и спорные моменты наших верований и учений.
Агриппа проигнорировал лесть. Царь иудеев знаком подозвал раба с подносом, выбрал себе сочную грушу и отвалился на спинку ложа.
Порций показал арестованному, что тот может продолжать. Савл поклонился и вернулся к повествованию:
– Я шел в Дамаск, чтобы выискать и покарать тех, кто проповедовал в городе слова Назаретянина, когда… Это тяжело описать… Я увидел свет. Свет, заливший всю дорогу, рощу, через которую она шла, меня и моих путников. Они дрогнули, побежали, а я… остался. И услышал голос. Голос, вопросивший меня: "Что ты делаешь, Савл? Почему гонишь меня и тех, кто верен мне?!", – иудей волновался. – Я спросил голос: "Кто ты? Кто ты – Господи?". И он ответил: "Я тот, кого хулят уста твои – Иешуа"… Голос проникал мне в сердце и… Я заплакал и бил себя в грудь, а он сказал мне: "Не для того явился я сюда, чтобы покарать тебя, но для того, чтобы сделать тебя глашатаем моим и верным мне. Пойдешь ты в земли дальние, к язычникам, не слышавшим голоса божьего. Ты понесешь свет тем, кто давно уже блуждает во тьме и кому без тебя нет выхода. Откроешь глаза им и выведешь из мира тьмы к свету небесному!"
Фест ухмыльнулся эмоциям, переполнявшим арестованного. Агриппа пожал плечами:
– Но ты пошел не в земли язычников, а в Дамаск и Ершалаим. Ты проповедовал и подымал больных именем своего бога? Говорят, ты даже воскрешал мертвых?
– Не я, но именем Его!
– Так было или нет?
Савл замолк. Потом кивнул.
– Первосвященник Анания говорит, что для этого ты использовал то, что тот, кого ты считаешь учителем, выкрал из храма иудейского.
– Я делал это именем Господа моего и только им!
Царь заиграл желваками. По лицу его было заметно, что упрямство собеседника раздражает его.
– Не лги!
К уху Агриппы нагнулся Фест:
– Мои информаторы проверили обвинения фарисеев. Он, действительно, делал все пустыми руками, без всяких ухищрений. И люди, спасенные этим безумцем, известны в городе. Они были больны, а теперь излечены.
Порций выпрямился в кресле, взял с подноса еще одну оливку и, покатав в ладони, отправил ее в рот.
Агриппа перевел тяжелый взгляд на арестованного.
– Как же твой бог, такой могущественный и великий, допустил, чтобы тебя связали и бросили в темницу? Хотя… Его же самого распяли?
Савл чуть согнулся, будто от удара, но ответил:
– Да, Господь принял мученичество… Но это был его выбор. Его смерть за всех тех, кто остался. За нас, за грехи наши! За мои и твои грехи царь!
Агриппа ощерился:
– Смотри! Смотри, как бы ученость твоя не довела тебя до палача или до палат, где держат помешанных!
Порций Фест подобрался:
– А может, действительно, позвать лекарей, чтобы проверить его вменяемость?
– Не сумасшедший я! Достопочтенный Фест, не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла. И знает царь, присутствующий здесь, что прав я.
В зал вошла стройная женщина в богатых одеждах. Витые золотые цепи охватывали точеный стан, край платья из драгоценной расшитой каменьями материи волочился по полу. Массивный обруч охватывал прическу, сделанную на манер римской.
Вереника, супруга царя иудейского, присела на его ложе, положив узкую ладонь на бедро супруга.
– Что так взволновало тебя, муж мой? Почему я слышу твой голос даже в синих палатах?
Фест еле заметно улыбнулся.
Агриппа почесал толстую щеку:
– Этот киликиец уговаривает меня стать последователем его пророка… или бога? Иешуа из Назарета.
– И?
– Пока не преуспел.
Глаза Вереники засмеялись, хотя вся фигура осталась строгой и официальной. Она молчала, зато подал голос Савл:
– Не вас, вернее, не только вас, но всех, кто еще не познал истины, горю я желанием вернуть на путь к свету Рая!
– Вот, вот…
Фест сделал знак и солдаты уволокли арестованного. Следом помещение покинули и слуги.
В зале осталось лишь трое. Патриций, царь иудейский и его супруга.
Несмотря на то, что они были такие разные, между ними было нечто, что объединяло собеседников.