Так что через полгода вонь у края лагеря стояла такая, что слезы вышибало.
Русичи двинулись дальше, в скалы, где гуляли ветра и не так ощущалась близость несметной армии христианского Запада.
Оказалось, что они не одни такие умные. Ряды воинства изрядно расползлись за время осады. Спать вдали от освещенных и кишащих людьми укрепленных лагерей было опасно, но в числе дошедших до Антиохии хватало смелых людей. Когда лошади (еще один предмет вожделения спешенных рыцарей) добрались до развалин сожженной виллы, навстречу вышло сразу два отряда норманн.
Среди тех, кто вылез из зарослей кустарника, нашелся один вспомнивший, как Малышев и Сомохов дрались под Никеей. Викинги позубоскалили немного над малочисленностью их отряда и, пожелав не попасться в лапы тюркских разъездов, удалились.
Вилла была, конечно, занята. Как и развалины конюшни, и часовня, и здание монастыря. Но у стены, опоясывающей сад, еще оставалось достаточно места. Там и расположились.
Ночью лошадей попробовали украсть. Чуча, должный сторожить их после полуночи, прикорнул, воры подкрались за два часа до рассвета, увели стреноженных скакунов вглубь сада… И скакать бы трофейным лошадкам под новыми хозяевами, кабы не вышедшая под утро канадка. Верещание было слышно, наверно, и на стенах.
Пока Улугбек Карлович и осоловелый Игорь протирали глаза, Костя успел добежать до лошадей. Но парочка воров от его вида даже не смутилась. Уже не скрываясь, загорелые дочерна кнехты в промасленных куртках резали путы на ногах скакунов. В сторону подбегающего Малышева, одетого в майку и удобные тренировочные штаны, двинулись только тогда, когда Костя, размахивающий прихваченным из костра тлеющим поленом, начал звать на помощь. И их можно было понять. Меча Костя в спешке не захватил, доспехов тоже. Не угроза – так, заминка.
А вот у конокрадов оружие было… Блеснул клинок.
Костя отпрыгнул. Лезвие вспороло воздух там, где только что была его шея. Для взбешенного оруженосца это послужило последней каплей. Слова упрека замерли на языке, вместо них заговорил тупорылый пистолет-пулемет.
Два раскатистых выстрела, и на земле корчатся те, кто вряд ли уже доживет до окончания похода. Разбитые колени тут не лечат, отрежут ноги и скачи на костылях.
Один из раненых взмахнул рукой, Малышев пригнулся, но не достаточно быстро. Брошенный вором меч продырявил рукав и порезал мышцы. Боль пронзила предплечье левой руки. Еще выстрел! И еще один. Для верности… Раненый затих.
Второй из неудавшихся конокрадов, верещавший, что та сирена, испуганно умолк. Лицо покраснело, набычился, но не воет, не угрожает, не просит пощады.
Костя сжал зубы и присел. Из-за спины показались добежавшие наконец Клод, Флоран и Чуча.
Очень болела рука.
7.
Через пять минут к ним на шум прибежали норманны. Чуть позже появился незнакомый рыцарь из лагеря франков, оставшихся внизу. За ним топало человек двадцать грязных и злых кнехтов.
Начались разборки.
Оказалось, что Малышев не просто крестившегося цыгана или какого другого любителя халявных лошадей приметил, а отправил на тот свет целого опоясанного рыцаря из числа героев стычек под Никеей и сражений в горах. Самого рыцаря Фриенара из Постассона! Воина, снискавшего себе славу на глазах самого Гуго Великого, как нынче именовали Гуго де Вермандуа.
Костя, у которого от потери крови кружилась голова, на такой наезд даже не нашелся, что ответить. Франк же, не получивший должного отпора, разухарился.
По его словам выходило, что лошадей, из-за которых спор начался, люди Фриенара отбили еще неделю назад. В одной из схваток с конными разъездами сельджуков они подкараулили зазевавшихся степняков и побили их из засады. А лошадей взяли, как военный трофей.
Вчера, встав к заутрене, Фриенар не смог отыскать лошадей. Оставили их привязанными на выпасе, а по утру не нашли. Зато вечером нынче покойный рыцарь Фриенар легко опознал свои трофеи в руках приблудных слуг. Не желая устраивать свару в Христовом воинстве, он задумал в сумерках просто забрать то, что считал своим… И погиб.
Кровь героя пролили жалкие воры, люди без роду и племени, коих и в лагерь пускать не следовало. Видно, что чувствовали тати за собой вину немалую, раз не пожелали остановиться среди тех, кто в поход идет с рвением христианским, а не жаждой наживы влеком! Последние слова уже не так русичам предназначались, как подъехавшему военачальнику из норманн.
Вечером ни Улугбек, ни Костя не успели выяснить у норманн, чьи они. Тем радостнее было видеть рядом красный плащ самого Боэмунда, князя Тарентского. Один из самых авторитетных вождей похода всегда хорошо относился к Горовому, а, значит, должен быть благожелателен и к его оруженосцу.
Высоченный глава лангобардов успел к самому финалу обличительной речи франка. Но суть уловил и встревать в спор, развернувшийся вокруг лошадей, не спешил. Стоял, поглаживая щетину подбородка, переводил взгляд с одного говорящего на другого. Сомохов, попробовавший объяснить ситуацию, умолк, пасуя перед ором франков, и лишь с надеждой посматривал на князя.
При взгляде на Костю лицо норманна нахмурилось. Он поднял руку, требуя тишины. Гомон стих.
– Я тебя где-то уже видел, воин?
– Да, светлейший князь. Я – оруженосец легата епископа Адемара рыцаря Тимо из Полоцка.
Боэмунд удовлетворенно покачал головой.
– Верно… Вспомнил, – он подошел поближе. – У тебя достойный господин. Помню этого Тимо… Он славно сражался под Никеей, а под Гераклеей даже ранил самого Кылыч-Арслана. Славная была битва!
Стоявшие кругом викинги, вспомнив захваченные в том сражении богатства, оживленно загудели.
– В том бою вы превзошли моего господина своей храбростью, мой принц. Тюрки бежали от вас, как зайцы бегут перед волком.
Красивое лицо сицилийца перекосила гримаса.
– Ты льстишь мне, шевалье? Разве я поход на смазливую бабу?
Костя смутился, а Боэмунд внезапно расхохотался:
– Но лучше уж пускай мне льстят, чем поносят!
Малышев поклонился.
– Я был бы рад, если бы вы рассудили нас, достойнейший из вождей.
Принц думал недолго. Все происходило около его лагеря, норманны замешаны не были, так что обвинить в пристрастности их предводителя не получиться. И хотя, судя по выражению лица, ему не хотелось занимать себя мелочными разборками, уйти от обязанности, видно, не получиться.
Боэмунд повернулся к франкскому рыцарю:
– Как я понял, претензии, если они есть, должен выдвигать некий Фриенар… Он мертв, значит и обвинений быть не должно.
Франк упрямо задрал подбородок.
– Убитый рыцарь – мой двоюродный брат через мать. Ближе меня родственников у него здесь нет. И я, Алард из Спиниэ, требую от этих убийц полного ответа от лица моего убитого родственника!
– Твой родственник напал в ночи, не представившись. Он не дал противнику одеть брони или взять оружие. Его смерть – защита от вора, а не убийство рыцаря.
– Эти лошади его, значит, не славный Фриенар, а эти пришлые – воры!
Князь уселся в принесенное из лагеря кресло. Суд мог затянуться.
– Хм… Теперь ты обвиняешь их в воровстве?
– Да!
– Это серьезное обвинение. Ты готов доказать свои слова?
– Конечно!
Шум усилился. Собравшимся норманнам не нравился тон высказываний франка.
– Чем ты берешься доказать воровство? Кто видел этих лошадей раньше у твоего брата? – князь подозвал норманна, прошептал тому на ухо несколько слов. Викинг побежал к лошадям, ставших яблоком раздора, и увел их вглубь сада. – Может, ты скажешь, где у какой из них белые пятна или другие отличия? Чтобы мы убедились, что они знакомы тебе?
– Не дело воина забивать голову пятнами на теле скакуна!
Костя перехватил взгляд принца и уверенно произнес:
– У чалого левое ухо наполовину срублено, да на носу два белых пятна, как звездочки… У другого, гнедого, на крупе два шрама от сабельных ударов.
Принц повернулся к Аларду, ожидая его реакции. Франк еще выше задрал подбородок.
– Я не присматривался к лошадям своего брата.
Боэмунд развел руками:
– Если нет доводов…
Франк вспыхнул и схватился за рукоятку меча:
– Вот мой довод! Это лучший довод для двух свободных мужчин!
Гул вокруг стал одобрительным. Божий суд, когда два спорщика сходились в поединке, вверив свои судьбы милости Божьей, считался лучшим средством для разрешения затянувшихся споров.
Князь не спешил:
– Во время похода между принявшими крест всякие поединки запрещены.
Алард вскинул руки к небу:
– Кровь моего брата взывает к мести! Не будет мне места и покоя, пока его убийцы ходят по земле!
Выглядело это пафосно и натужно, но фальши большинство из собравшихся не заметило.
Костя с интересом присмотрелся к такому ярому защитнику чести убитого конокрада. Что ему нужно? Неужели ради лошадей этот хлыщ готов подвергнуться Божьему испытанию? В то, что такие схватки заканчиваются смертью одного из спорщиков и все, что происходит, случается лишь по Высшему пожеланию, тут верили. Те, кто сомневался в Боге, в поход не пошли. Так почему же Алард так жаждет сватки, из которой может… должен не выйти живым?
Разве что…
Боэмунд прервал нить размышления:
– Будет вам суд… Божий, если угодно… Но завтра!
8.
Переброшенный через провал расщелины корявый ствол служил мостом не первый год. Жители ближайшей деревни подрубили сучья, высекли в толстой коре удобную дорожку, закрепили камнями концы. Путь стал безопасен, если путник не пьян, шаг его тверд, а глаз внимателен.
Костя взмахнул древком копья. Отполированное дерево удобно лежало в руке. Сбалансированное, ровное, крепкое копье отлично подходило для доброй сшибки конных лав. Только вот лошади у него сейчас не было.
Напротив, через зев провала, переминался его противник. Серая холстина исподней рубашки так не соответствовала дорогому бархату снятого военного плаща! Глаза Аларда подозрительно блестели. Даже отсюда можно было оценить расширенные зрачки и некую нервную суетность поединщика.