— А чё делать? — зачем-то спросил я.
— Одну найди и держись за нее. Вот просто держись и не отпускай. Тоже какая-нибудь ерунда может быть. Но все-таки — от одной. А так — от многих. От многих хужее, правильно?
Я не знал, что отвечать. Я был занят. Я старался изо всех сил не думать, что надо будет делать, когда Инна откроет дверь. Сразу броситься на нее? Расцеловать? Или начинать срывать одежду?
Потому что если придумать план, он обязательно не сбудется.
В те годы не было навигаторов у таксистов, и они хорошо знали город. Он остановился у нужного дома.
Сказал на прощание:
— Все равно счастливо тебе, парень. Хотя ничего у тебя хорошего не получится. Извини. Из любви никогда ничего хорошего не получается…
И я не понял — почувствовал, что этот ночной водила прав.
Но у меня были еще и другие чувства. И они, конечно, победили.
Инна открыла мне дверь.
Из одежды на ней были только ярко-красные тапочки.
Я вспомнил Ольгины туфли. Я понял, что тапочки — это красный сигнал светофора. Стоп! Нет дальше хода.
Вдруг раздался автомобильный гудок, совершенно оглушительный среди ночи.
Мне показалось, что это водила зовет меня обратно.
Передо мной стояла абсолютно голая и абсолютно прекрасная женщина. При чем тут какие-то знаки и предчувствия?
— Заходи, — буднично сказала Инна.
Я бросился на нее и стал целовать…
…Я знал, что вернусь из Турции и сразу сделаю ей предложение.
Правда, только у нее дома выяснялось, что у Инны есть муж — режиссер. Удивительно, что во всех наших предыдущих разговорах мы как-то умудрились обойти эту тему.
Муж был в экспедиции. Это полдела. Главное, что он был нелюбимый. Инна сама прямо так и сказала:
— Если тебе интересно, муж у меня есть. Но я его не люблю. Вообще.
И поэтому я вернусь и предложу ей выйти за меня замуж.
В автобусе меня не укачало. В самолете спать совсем не хотелось. Дела все совершались быстро и ладно.
Меня ждала в Москве прекрасная женщина, которая встречает меня у двери голой.
Жизнь повернулась ко мне лицом и улыбалась радостно и счастливо.
Мне было двадцать с небольшим. И я тогда еще не понял: жизнь — очень самостоятельна. Она не любит, когда решают за нее. И всегда в самый неподходящий момент жизнь проявляет свою самостоятельность: ты думаешь, что она пойдет по одному пути, а самостоятельная жизнь решает совершенно по-другому.
— Приветствую. Здесь прям будем говорить, что ли? А у вас что — кабинета нет?
— Есть. Но я предпочитаю беседовать в кафе, чтобы люди не ощущали себя пришедшими на прием. Просто сидим, разговариваем…
— Да я не знаю, как разговаривать. О чем… Просто не могу больше с этим. Не, правда, не могу… Десять лет все-таки… Делать-то чего надо? Вопрос свой задавать или историю рассказывать? Как себя вести?
— Как вам удобнее… Давайте с истории вашей начнем.
— Ну так а чего? Поженились десять лет назад. Лена ее зовут. Жену. Влюбился безумно, с ума сошел. Я всегда знал, что женюсь раз и навсегда. У меня родители прожили вместе шестьдесят три года и умерли с разницей в две недели. Если у них так может быть, то почему у меня — нет?
Поженились. Все хорошо. Три месяца прошло! Три!
У нас друг мой ночевал ближайший. Утром говорит: «Ленк, давай я тебя до работы доброшу?» Она: «Отлично». Я без подозрений: лучший друг.
Ну, уехали. А я ключи не могу от дома найти. Думаю, может, Ленка взяла? Звоню ей. Она говорит… Не помню чего… Она забыла телефон отключить… Просто забыла на кнопочку нажать — не до того, видно, было. И я все слышал, как они в машине… С другом… Слышал все, понимаете? Все звуки эти… Когда они в машине этим занимались… На друга даже обиды не было особой: я в бизнесе работаю, у нас предательство — норма. Послал его, за десять лет не видел ни разу, понятно. Но чтобы я прям умирал из-за несовершенства мира? Не было этого. Ленка не отпиралась. Не объясняла ничего. Сказала только:
— Слушай, мы послезавтра в Турцию собрались. Не отменять же? Съездим и разойдемся. Не вопрос.
Вообще разумно. А я люблю разумные решения. Помню, устал я ужасно. И на море хотелось. После Турции Ленка забеременела. А я ее не простил, нет. Я не могу ее простить, в этом — проблема.
Родила девочку. У вас есть дети?
— Есть.
— Что такое дочка для отца понимаете? И я решил: дочка начальную школу окончит, и я уйду. Потому что не простил я. Не мог простить. Звуки эти… Все время слышал. Но дочку решил до школы довести. Решил так. Вот. Ленка спокойно так себя вела. Я бы сказал: податливо. Поддавалась всему, что я делал и говорил.
— У вас всего сколько детей?
— Один сын, Серега. Три года. Очень на меня похож. Дочка утонула в бассейне у Ленки на глазах. Жарко было, Ленка прикорнула у бассейна и не заметила, как дочка… Вот. После похорон говорит мне:
— Ну все. Уходи. Чего тебе теперь со мной оставаться?
А как я уйду от нее после такого горя? Как вот так взять и уйти от женщины, которая дочь потеряла, да еще и винит себя за это? Она потом долго по ночам плакала, Ленка. Потом Сережка родился. И я снова решил: вот он начальную школу окончит, и я тогда… Потому что не простил. Не могу простить. Вот не могу — и все.
Мне сколько раз за эти десять лет снилось, как они там в машине… Я прям не то чтобы представлял, а видел это все детально.
— Послушайте, вы что, не понимаете, что та женщина, которая вам изменила с другом, и сегодняшняя Лена, которая столько пережила, которая похоронила дочь, — это совершенно разные люди? Вы что, не понимаете этого?
— Думаете? Я тоже так считаю. Только не помогает. Простить не могу все равно.
Я так считаю: если она раз изменила так подло, наверняка еще изменит. А как с человеком жить, если все время ждешь от него измены?
Вот окончит Серега начальную школу, перейдет в пятый класс…
— А ведь вы ее любите, Ленку свою.
— Думал об этом… Не знаю. Только это все не важно.
Я не верю ей, понимаете? И поверить не смогу. Раньше ревновал очень, хотя она поводов, если честно, вообще не подавала. Она все больше дома сидит: сначала с дочкой, нынче вот с сыном.
А теперь не ревную. Вообще. Не знаю почему. Простить не могу. Слышу звуки эти. Снятся все время.
Логически все понимаю. И то, что вы говорите. И вообще. А простить не могу.
Сережке три сейчас. Через четыре года — школа. Потом еще четыре года. Мне будет сорок четыре. Много, конечно, но ничего.
И я уйду. Ленка знает про мое решение. Но мы про это не говорим. Живем себе просто. Ждем. Но фигня какая-то в этом есть. Чувствую. Но не понимаю. И чего делать?
Инна стояла на пороге одетая.
Джинсы там, футболка… Не помню точно. Главное, она была одета.
Я улыбнулся, вошел. Обнял ее, попытался поцеловать.
Она не ответила. Тупо не ответила. Не открыла рот.
В моей жизни было всего несколько женщин, которые не отвечали на мои поцелуи.
Я поворачивал их лицо к себе, открывал рот и… упирался в зубы.
Я помню все эти лица, потому что нет ничего более оскорбительного, чем неотвеченный поцелуй.
Инна отошла и спросила:
— Чаю хочешь?
— Я хочу другого, — попытался я пошутить по-взрослому.
— Значит, кофе, — усмехнулась Инна и пошла на кухню. Я поплелся за ней.
Мне было двадцать лет, и я еще не знал: если тебе нужно, чтобы женщина пришла к тебе, отойди от нее. Отойди на такое расстояние, чтобы она тебя видела, но не ощущала. Чтобы она тебя чувствовала, но не слышала. Чтобы она о тебе думала, но не могла прикоснуться.
Мне было двадцать лет, и я совершал естественную ошибку юности: мне казалось, если ты продемонстрируешь женщине свою любовь, она непременно ответит тебе тем же.
А это не работает ни в конкретной ситуации, ни в выстраивании отношений. Это не работает никогда.
Я обнял Инну сзади. Я был уверен, что она сейчас повернется ко мне и тогда окажется, что поцелуй без ответа — это просто недоразумение.
Инна продолжала варить кофе. На мои объятья она не отреагировала никак. Это было почти так же противно, как неотвеченный поцелуй. Второе место, серебряная медаль по противности.
Я отошел. Я не знал, что делать. Я был молод и нетерпелив. Я не знал такого глагола — «дождаться», я знал глагол «выяснить».
Человек взрослеет от удивления — к пониманию, от неясности — к скуке.
В детстве удивительно все. В старости все скучно. Таков путь.
Юность ближе к детству, и поэтому в ней еще много чего удивляет. И, главное, жизнь еще кажется неясной. А потому так раздражает каждая конкретная «непонятка».
И я начал выяснять.
— Что случилось? — задал я самый идиотский из возможных вопросов.
Инна, естественно, на него не ответила.
Она доварила кофе, налила его в белую красивую чашечку и поставила передо мной.
Потом открыла дверцу шкафчика, достала конфеты. Потом открыла другую дверцу, достала вазочку с печеньем.
«Почему у нее конфеты и печенье лежат в разных шкафчиках?» — совершенно некстати подумал я.
Потом Инна взяла тряпочку и вытерла капли кофе, которые умудрились выпрыгнуть из чашки.
Она все делала совершенно спокойно, без эмоций. Так, словно меня тут не было.
— Я могу знать, что случилось? — повторил я.
Инна осмотрела стол, раковину, плиту, будто проверяя, все ли в порядке, села напротив меня и не сказала — вздохнула:
— Можешь.
Помолчала немножко и выдохнула:
— Мы с тобой не подходим друг другу.
— В каком смысле?
— В физиологическом.
Она улыбнулась, как ей, наверное, казалось, по-доброму, поднялась, подошла ко мне и унизительно поцеловала в макушку.
— Ты — хороший мальчик, очень хороший. — Инна продолжала говорить не словами, а выдохами. — Но так бывает: мужчина и женщина не подходят друг другу. Мне с тобой плохо в постели. Я это сразу поняла. Я пыталась приспособиться, но это невозможно. Я — чувственная натура. Для меня секс очень важен. Поэтому наши с тобой отношения невозможны. Они будут мучительны и для тебя, и для меня.