Он смотрит на женщину — и не исключает.
Нет, он не бросается, не хватает, не извергает потоки слов, не заламывает свои и чужие руки…
Он просто не исключает.
И женщина это видит. Это видит любая женщина, если только захочет присмотреться.
Мужчина как бы открывает дверь и спрашивает:
— Зайдешь?
Как они чувствуют эту открытую дверь, я не знаю. Но они чувствуют ее всегда.
И они всегда могут отличить бабника, который хочет всех, от мужчины, который не исключает.
Мужчина, который не исключает, готов к истории, готов к протяженности.
Он открывает не дверь спальни, а дверь мира.
— Зайдешь?
Она сомневается, конечно, вдруг все-таки только в спальню зовет. Она не верит своим ощущениям.
Люди вообще нелепы: они мыслям верят больше, чем ощущениям, хотя мысли часто обманывают, почти всегда, а ощущения — редко, почти никогда.
Но она чувствует: вот мужчина, который не исключает. Может случиться история, протяженность может возникнуть.
Потому что и она, и он больше всего на свете хотят не просто сильной, но протяженной любви.
Когда любовь приходит, больше всего радует, что пришла, и больше всего пугает, что будет не протяженной.
Но любовь приходит, только когда есть мужчина, который не исключает, и женщина, которая хочет протяженностью уничтожить свое одиночество.
Тот, кто исключает, — не бабник, совсем не бабник.
Бабник — это мужик, который ждет от женщины удовольствия. Тот, кто не исключает, ждет от нее протяженности. Вот в чем дело. И вот в чем разница.
Я уже много лет не исключаю. Я мечтаю встретить такую, которая заставит меня исключить…
Такое весьма назойливое появление Ирины-такистки было хорошо уже хотя бы потому, что я забыл про Ту, Которая Не Звонит.
Ну правда же, нелепо помнить про человека, который не звонит, не пишет, вообще не дает о себе знать.
Но именно о таких, черт возьми, мы думаем больше всего и именно таких-то и помним, именно такие нас и изводят, заставляя думать о себе.
Они, собственно, не звонят и не пишут именно для того, чтобы мы о них думали и помнили. И добиваются своего, разумеется.
Ира закончила свой рассказ. Рассказ был неожиданный и увлекательный — что уж тут говорить?
И предложение заманчивое. Все равно ведь я хотел куда-нибудь пойти. Почему не в этот клуб?
— То есть это какой-то особенный клуб? — спросил я. — На другие не похожий?
Ирина чиркнула зажигалкой. Она много курила. Что косвенно свидетельствовало о том, что она мало целовалась. А может, и нет.
— Да это не клуб никакой. Обычный ресторан. Вкусный. Недорогой. Там музыка играет тихая. Вы ведь не любите, когда музыка грохочет?
Я удивился:
— Откуда вы знаете? У меня это что на лице написано?
— У человека вообще все написано на лице. Надо только захотеть прочесть. — Ира улыбнулась, как ей, наверное, казалось: доверительно. — Обычный ресторан. Там просто посетители необычные. И посетительницы. Вы же хотите с кем-нибудь познакомиться, правильно я понимаю, Пушкин?
Я не знал ответа. Я хотел протяженности. Но я абсолютно не был убежден в том, что протяженность начинается в ресторане.
— А что я там должен делать?
— Вы придете, закажете еду и выпивку… Судя по тому, что вы не за рулем — вы хотите выпить. Судя по тому, что вы вызвали такси, а не своего водителя… У вас ведь есть водитель?
— До фига.
— Я так и подумала. Ну вот. Судя по тому, что вы это до фига не вызвали — поездка получилась экспромтом. Судя по выражению вашего лица и общей нервозности — экспромт был не по поводу радости, а по поводу печали.
— Ирина Куйбышева, вы подрабатываете Шерлоком Холмсом?
— Я учусь на психолога. Платно. Ради этого и рулю тут. Судя по тому, что вы не поинтересовались, почему я работаю в таксопарке, я вам не очень-то интересна.
Это было настолько правдой, что я не нашелся, что ответить.
Ира продолжила:
— Еще вы могли бы спросить: «Не страшно ли такой красивой девушке водить такси?» Все спрашивают. Но у вас нет сил даже делать вид, будто я вам интересна. Вы ж, наверное, привыкли заигрывать с девушками?
— Я не исключаю, — почему-то ответил я.
— Я вижу. — Ира ответила так, будто и вправду понимала, о чем идет речь.
Она замолчала и посмотрела в окно машины.
Я тоже посмотрел.
За окном своей бессмысленной жизнью существовал город.
Все куда-то двигались: пешком, в машинах, в автобусах… И от каждого человека на километр разило суетой и бессмысленностью.
По-прежнему глядя в окно, Ира поинтересовалась:
— Вы же не знаете, куда вам идти?
— Если честно, то нет. Но это не проблема.
— Разумеется. Но ведь это не та проблема, которую надо решать, правильно? — Ирина говорила серьезно и как-то очень настойчиво. — А я вам помогу ее решить. Подвезу прямо к дверям. Там, кстати, очень хороший сервис. Вежливый. Я сделаю с вами то, что, собственно, и должна женщина делать с мужчиной.
— А именно?
— Я лишу вас необходимости выбора. Согласитесь, что это классный подарок.
Когда Та, Которая Не Звонит, — не звонит и когда ты все время вспоминаешь свою жизнь как эпизоды любовных похождений, совсем не хочется думать и строить планы на ближайшие время. Вот совсем. Ира и тут была права. Хотелось превратиться в дощечку, которую несет поток.
Я спросил, чтобы что-нибудь спросить:
— Вам-то это зачем?
Я уже знал, что, конечно, пойду в этот ресторан. Хотя то, что рассказала о нем Ира, было странно. А может быть, как раз именно поэтому я туда и пойду.
Ира ответила просто:
— Я деньги так зарабатываю. Наша поездка стоила бы рублей четыреста, я возьму с вас две тысячи. Кроме того, ресторан платит мне за каждого привезенного клиента. Вот и все. Бизнес. — Ира внимательно оглядела меня. — Мне кажется, что две тысячи для вас — не деньги.
— Не деньги, — согласился я.
— Ну вот. Послушайте, Пушкин, вы же уже готовы туда ехать. Вам же интересно.
— А у вас точно все хорошо с личной жизнью? — неожиданно для себя спросил я.
Ира усмехнулась, завела мотор и сказала:
— Вы хотите пригласить меня в ресторан? Я вам отвечу: «Не могу. Я работаю». Вы спросите: «Какая у вас выручка самая большая?» И потом скажете эдак небрежно: «Я заплачу вам две ваши выручки, если мы пойдем в ресторан вместе». Так?
К сожалению, эта девушка становилась мне все более интересной.
Ира даже не сделала паузы — она совершенно не нуждалась в моем ответе.
Она продолжила:
— Нет, Пушкин, у меня с личной жизнью так хорошо, как редко бывает, — машина отъехала от тротуара. — Едем?
Как всякая настоящая женщина, она не дожидалась ответа. Она жала на газ.
— Извините, что я к вам… Стыдно прямо. Неудобно. И вопрос у меня — дурацкий, детский какой-то… Идиотский. А мучает все равно… В общем, так. У меня муж. Василий. Васька мой. Пятнадцать лет живем, двое детей — погодки — сын и дочь, двенадцать и тринадцать лет. Жили хорошо. Не скандалили почти никогда. Называется — душа в душу. Образцовая советская семья, как говорится. Я подозревала, что так не может быть… Ну не может так быть вечно, какая-то гадость должна произойти. У всех же случается? Ну вот, и у нас должна. Может, предчувствовала, может, накликала. Не знаю. Мы вообще из Великого Новгорода. Меня позвали в Москву, в клинику серьезную, да и мы решили, что лучше будет, если дети станут учиться в Москве. Они в хорошей школе, в престижной, шесть человек в классе, не то что у нас было… Я Ваське благодарна была, когда он на переезд согласился, потому что весь бизнес его в Новгороде остался. Да что бизнес — друзья, связи. Все там. Но мне обязательно надо было переезжать, потому что в Москве, конечно, совсем другие деньги и совсем другие возможности.
А Васька на два города живет. И, опять же, я чего-то чувствовала, но отгоняла от себя предчувствия.
Короче, когда Васька сказал, что он полюбил и уходит из семьи, для меня прям такого шока не случилось. То есть я расстроилась, конечно, плакала по ночам. Но, с другой стороны, такое ощущение возникло, словно предчувствие сбылось и даже словно легче стало.
Ушел он к нашей общей знакомой, Оксанке. Я ее знаю прекрасно. Баба как баба. С двумя мужьями разошлась, решила с третьим попробовать. Не сказать, чтобы красавица — так. Карьеру не сделала. В общем, ничего плохого о ней сказать не могу.
Дети уже достаточно взрослые, я им, конечно, все объяснила. Они обиделись на отца сильно. Я их пыталась успокоить, объясняла, что такое любовь, себя корила — мол, если папа от меня ушел, значит, наверное, я ему чего-то недодавала.
Вообще дети Ваську очень любили, особенно пацан. Там — рыбалка, футбол, вообще у них были какие-то свои отношения, и поэтому парень особенно страдал. Девочка — та полегче. Но она вообще скрытная, и что у нее на самом деле на душе происходит, не разберешься никогда.
Говорит быстро-быстро, будто скорее хочет отделаться от этой истории. Почти без пауз. Как пулемет.
— Год где-то мы так жили. Васька деньги давал исправно. Приезжал с детьми пообщаться. Они не хотели, но я настаивала — отец все-таки. Зла я на него не держала почему-то. Даже не знаю почему. Обидно было, да. Новую жизнь в одиночку строить ужасно трудно — тоже так.
А вот чтобы злилась, чтобы чего плохого ему желала — этого не было.
И себя очень сильно ругала. Меня еще родители так воспитывали, что я все время была виновата. А тут — муж ушел. От хорошей жены не уходят же? Значит, чего-то недодавала ему, в Москву, опять же, увезла… Зря, может. Но как-то за год стали мы постепенно свыкаться с такой жизнью.
И вдруг он однажды приезжает… Ночью и без звонка. Он вообще-то звонил всегда из Новгорода, предупреждал, что едет. Иногда с дороги звонил. Ехать часов семь-восемь, я всегда успевала подготовиться… А тут прям без звонка. Поздно, часов в одиннадцать — звонок в дверь. А врачи — они всегда рано ложатся.