Волновало ли меня, что одна женщина отвечает за всех, кто был до нее?
Меня это не волновало. Я два дня ждал ее звонка, а она, видишь ли, чувствовала…
Видимо, я кричал слишком громко, обвиняя «вас всех». Потому что в себя я пришел от того, что метрдотель коснулся моего плеча рукой.
Я поднял глаза.
— Извините, — произнес он из-под примороженной улыбки. — У нас не принято выражать свои эмоции столь темпераментно. Простите еще раз. Вы мешаете другим посетителям «Здравствуйте!».
А я уже, собственно, все сказал. Хотя, конечно, изливая гнев на женщин, все сказать до конца невозможно. Однако удовлетворение ощутить вполне возможно.
Я виновато улыбнулся, глядя наверх.
И сказал Той, Которая Не Звонит:
— Все. Я не могу больше говорить. И больше никогда мне не звони, поняла? Не звони и не пиши.
— А может быть… — испуганно начала она.
— Не может, — перебил я, ощущая себя, наконец, хозяином той, которая хозяйничала надо мной полтора дня. — Ничего уже быть не может. Спасибо, как говорится, за все. И будь счастлива.
Я нажал отбой и буркнул метрдотелю:
— Извините.
— Ничего, — вздохнул он, будто вспоминая что-то свое. — Бывает.
Всё.
Всё-о-о-о-о!
Я больше не хочу иметь дела с теми, кому до меня нет никакого дела.
Я буду стараться жить так, чтобы никогда не ждать звонков от тех, кто не звонит.
Можно же попробовать так жить? Почему нет? Можно.
Просто, если не звонит, — я расстаюсь.
Всё.
Всё-о-о-о-о!
Хватит уже. Не мальчик. Совсем не мальчик.
Надо найти ту, с которой можно стареть. В моем возрасте у любовных отношений уже не может быть иной цели, кроме единственной: найти ту, с которой можно стареть.
А та, с которой можно стареть, не будет той, которая не звонит. Она не станет трепать тебе нервы. Она станет тебя жалеть. Она станет выполнять главный закон любви: делать все в связи с тобой. Она будет иметь тебя в виду.
И кто сказал, что я никогда не найду такую?
«Кто ищет — тот всегда найдет» — говорите? Хорошо. Но недостаточно.
«Кто что ищет — тот то и находит», — вот что важно.
Я не буду больше искать приключений на свою голову и другие части тела.
Я буду искать ту, с которой можно стареть.
И тут я увидел женщину, которая шла ко мне через зал.
Она не просто так себе шла. Она шла именно ко мне.
Я не сразу ее узнал.
Я вглядывался в нее, близоруко щуря глаза.
Юля.
— Банальная история. Но мне ж не легче от того, что банальная, правильно? Подруги вот тоже твердят: «У всех такое бывает, Анют, не волнуйся». Как не волноваться? Как? В общем, так. У меня есть муж. Вова. Мы с ним хорошо живем… Жили… У нас сын. Даниил. Восемь лет. Пора б уже и второго, правильно? Вот мы, значит, тоже решили: пора. И тут — мобильник. Ну, лежит мобильник мужа. Я в него никогда не заглядывала. Вот вам крест. Никогда. Не то чтоб неинтересно… А неинтересно, пожалуй. Не знаю почему. Не заглядывала, в общем.
А тут лежит. На кухне. И эсэмэска ему приходит. А эсэмэска, когда приходит, она высвечивается. Я мимо проходила как раз. И краем глаза глянула. Ну чисто по инерции. А там написано: «Спасибо тебе. Ирке и Славику каша очень понравилась». Я ничего не поняла. Какой-то бред! Какая-то ОНА — у него она была запомнена как ОНА… Какая-то ОНА благодарит моего мужа за кашу для Ирки и Славика. Вовка вообще неплохо готовит, но все равно как-то странно… И тут каша еще.
А муж в душе как раз. Ну, я, естественно, стала эту переписку с ОНА читать. Пароль у него стоял, конечно. Но я ж своего Вовика сколько лет знаю! Догадалась, что пароль — его день рождения. А что он еще мог придумать, чтобы точно не позабыть?
И вот я читаю и хренею. Извините за непарламентское выражение. Получается, что у моего мужа есть баба по имени ОНА, и у этой ОНА есть дети. Двое! Двое, можете себе представить? И опять же так получается, что они — от моего. Так, что ли, получается?
Я сначала хотела телефон этой ОНА набрать, выяснить все и высказать. Но потом думаю: нет. В идиотское положение только себя поставлю.
Поплохело мне, надо сказать, конкретно так. Но я как-то осознать все сразу не смогла. Только что он меня буквально в душ за собой тащил, извините, и тут — нате вам!
Выходит мой. Я ему телефон в морду. «Что за дела?»
Раскололся сразу. Растерялся и раскололся. Водки себе налил, рассказывает… И даже не то чтобы рассказывает — а прям-таки плачет. Да, плачет, есть у меня двое детей на стороне. Но это все — случайность и недоразумение. Тебя только, Анюточка, люблю… Ты мой в окошке свет… Фигня, в общем, всякая! И все время, главное, долбит:
— Случайность это, случайность… Спьяну да спьяну.
— А кашку ты своим детям тоже спьяну варил?
Это я его так спрашиваю.
— Дети ж не виноваты, — отвечает.
И плачет. Прям плачет слезами. Он вообще у меня плаксивый. Рыдает, даже когда команда, за которую он в футболе болеет, проигрывает. Так расстраивается. Но чтоб по жизни рыдал — впервые вижу. Нет, истерики у меня там, криков чтоб — не было этого. Ну, психика у меня вообще крепкая, иначе давно б в дурку попала, такая была жизнь. Я его спрашивала все время:
— Как ты мог, Вова, скажи мне? Как ты только мог так?
Он плачет и говорит сквозь слезы. Слов много произносит, но мысли основных две: «Все по дури случилось». И — «жить без тебя не могу». После этого стал как шелковый. Я ему сразу сказала:
— Ты, друг мой Вовка, решай, с кем жить будешь.
Он, вроде того, что чего ж тут решать, когда только с тобой.
Я жестко так поставила ему условие:
— С ОНА этой чтоб не встречался. Дорогу к дому ее — забудь. Будешь встречаться с детьми только на нейтральной территории — парки, кафе, зоопарк.
Он кивает, соглашается на все вроде как. Я ему сразу сказала:
— Все проверю.
Взяла адрес этой ОНА, попросила девушку там одну… из аптеки — денег ей дала, — чтоб проверила, долго ли он в той квартире будет? Он, действительно, вошел, детишек взял, погулял, вернул и домой поехал. Но проверять же так всю жизнь не будешь, правильно?
И вопрос-то мой какой?
В то, что жизнь так можно наладить, я верю. В конце концов, в жизни мужика всякое может быть, верно? Правда, это как-то уж больно круто: двое детей… По пьяни чтоб двоих? Ну ладно. Пять лет он с этой ОНА… Пять! Мозги мне пудрил. Дурой себя ощущать — хуже нет. Но, с другой стороны, он сразу извиняться стал, слова мне говорить про любовь, значит, не хочет с той-то — ОНА — жить, верно? А я без Вовки жизни не представляю. Думала отомстить. Ну, чтобы себя больше уважать. К нам в аптеку кто только не приходит. И я вам так скажу: если мужик сам за лекарствами идет, особенно за сердечными, он почти наверняка одинокий.
Короче, познакомиться-то можно. Баба я видная, верно?
Только вот не могу. Желания нет — и все тут. То есть представляю, как мщу ему. Ну, фантазирую. А как мужика вижу — нет желания, и все.
Но вопрос мой в другом. Я решила, что жить с ним, конечно, буду, что как-то все урегулируется. Я так поразмышляла и поняла, что с ним все-таки лучше, чем без него. Тем более что клятвенно он обещал, что с той у него — все. Только дети. Дети… Это я понимаю. Так. Вопрос у меня какой? Вопрос в том, что не получается его окончательно простить. Вот понимаю, что надо, а не выходит. Ему все время ее припоминаю. Бабу его. Даже в постели, а это уж никуда не годится. Он к ней, конечно, вряд ли уйдет. Да и она его тоже вряд ли примет после того, как он к ней ходить-то перестал.
Он мне теперь через каждый час звонит — докладывает, где он. Не забалуешь особо. Я не про то волнуюсь, что он уйдет. А что изведемся мы так, без моего прощения. Ну, если уж живу с ним, то — все. Надо жить спокойно.
А не могу. Иногда — временами — прям ненавижу его. Кричать на него начала. Раньше такого никогда не было.
Он опять вернулся к разговору о ребенке. Я — ему:
— Ну да, — говорю. — По деланью ребенков ты большой спец.
Опять про то же, понимаете? Как за язык кто дергает…
А сама думаю: какой, думаю, ребенок, если я его простить не могу?
А как простить? Я готова. Уговариваю себя. Понимаю, что жить без него не могу. А не получается. Прям иногда ненавижу его. Прям ненавижу, ясно? Ну и чего мне делать? Выход-то какой есть?
Это было очень давно. Так давно, что, кажется, то был не я, а какой-то другой человек, даже внешне мало напоминающий меня сегодняшнего.
Ее звали Люда. Она была невероятной. У нее были огромные глаза и крючковатый нос молодой Бабы Яги. Нос и глаза были настолько огромны, что мне все время казалось, что нос отражается в глазах. И это приводило меня в восторг.
Ее грудь помещалась в ладони, и от этого можно было сойти с ума. У нее были ровные, прямые, в меру пухлые ноги.
Главное! Да! Главное! Она умела смеяться радостно и свободно. Ее смех легкими шариками разлетался по комнате, по дому, по городу, по лесу, по любому пространству, где она смеялась.
Она тоже была челноком. И первый раз я ладонью измерил размер ее груди в туалете самолета.
Люда была чемпионом мира по созданию проблем. Проблемы были всегда, всюду и в огромном количестве. От постели до похода в кино ничего не решалось просто.
День, когда мы не поругались, считался счастливым, и мы пили за него вечером. Потом, правда, почти наверняка оказывалось, что я что-то не так сказал, и все заканчивалось криком.
Несколько раз в неделю мы расставались. Всегда — навсегда.
А потом мирились. Ах, каким сладким было примирение!
Как известно, лучший способ разрушить любые отношения — начать их выяснять. Мы выясняли отношения как проклятые. Мы работали друг над другом, как скульпторы, стремящиеся из грубого камня создать изящные фигуры.
Мы бесили друг друга. И не могли друг без друга.
В очередной раз, разойдясь навсегда, мы запирались в свои норы. Нас хватало дня на три. Потом кто-нибудь кому-нибудь звонил или под предлогом, или просто так, или чтобы досказать что-нибудь очень важное.