ертворожденный.
Облетает вишня. Отцвела.
Звук растает и плодов не будет.
В сердце моем — прошлого печать.
…До чего ж смешные эти люди:
Так боятся звуки приручать.
Это я написал задолго до того, как с Юлькой началась вся эта фигня. Очень задолго. Когда еще мы жили так хорошо, что было страшно прикоснуться к счастью каждого дня, чтобы не спугнуть.
Я вот думаю: может, поэты не предчувствуют будущее, а приближают? Может, Бог посылает на Землю поэтов, чтобы они создавали жизнь? А кто еще? Пророки и поэты. Да и такая ли уж большая между ними разница? Разве Христос не был поэтом? Может быть, стихи и проповеди — это план жизни? Кто знает…
Впрочем, какой я поэт? Это меня Юлька убедила стихи писать. Я чего-то там пописывал, но стеснялся.
Однажды прочел ей.
Она не выразила никакого восторга или даже радости. Сказала просто:
— А еще есть?
И посмотрела своими глазами.
И я стал писать стихи.
Издавать их никогда не собирался, хотя это копейки стоит.
Нет, вру. Собирался. Хотел Юльке на какой-нибудь круглый день рождения подарить. Назвать «Стихи для Юльки» и подарить.
Слишком долго собирался. Не успел.
И тут позвонил телефон.
Я посмотрел на него, как бы спрашивая:
— Она?
Телефон звонил.
И я понял… Нет, почувствовал ответ:
— Не она…
Надо было протянуть руку и посмотреть на экран. Современные технологии: даже «алло» нет необходимости говорить, чтобы понять, с кем говорить…
Я вздохнул и протянул руку к аппарату.
— Мне изменяет муж…
Нет, не так.
Муж сказал, что нашел другую женщину и готов к ней уйти. А готов остаться. Как мне будет лучше.
Это крах, понимаете? Капец, как говорит наш сын. Сенька, это муж, — единственное, что у меня было неизменное, навсегда. Сын еще. Но это другое. Понимаете? Я была в нем уверена, как в себе. Больше, чем в себе, понимаете, да?
И тут…
Он, главное, пришел и спокойно так говорит… Сенька старше меня на семь лет. Мы пятнадцать лет вместе, и я представить себе не могла, что он когда-нибудь… Я была уверена, что он только меня любит, что вообще больше не замечает никого.
Он удивительный человек, удивительный.
Преданный абсолютно. Это не просто слова… Он даже Сашке моему помогал, когда тот заболел.
— Сашка — это сын?
— Не сын. Это вообще не имеет отношения к делу, ну да ладно. Надо про все рассказывать?
Уверенный взгляд. Абсолютно уверенный. И тени растерянности нет.
— Три года назад я влюбилась. По дури. Он ведущим работал в «ящике», да вы его знаете, наверняка. А я на его программу пришла работать. Денег еще решила подзаработать, дура. А он в этот момент как раз с женой разводился, надо было кому-то рассказать. Нашел во мне собеседника. Ага — собеседника. Ну и закрутилось все.
Я Сеньке, понятно, не говорила ничего. А потом Сашка в больницу попал — обширный инфаркт. Довела его благоверная. Я ночами с ним сидела, пришлось Сеньке все рассказать.
И он понял меня, представляете? Стал врачей искать хороших. Сашке лекарство понадобилось дефицитное — Сенька нашел.
Знакомиться, правда, не хотел. Но я понимаю: Сенька — натура тонкая, настоящая. В общем, он Сашку только в гробу увидел. Не смогла наша медицина его вытащить. И вот, представляете, я такая стою перед гробом, где лежит мой любимый, а за спиной Сенька, обнимает меня за талию. Представляете, в какой я ситуации? Ужас один!
Я после Сашкиной смерти долго не могла очухаться. Себя винила… Знаете, как в таких случаях бывает?
А Сенька меня успокаивал. И ни слова упрека, ни разу! Можете себе представить?
Я даже хотела, честно говоря, Сеньку в «ящик» вытащить. Ну, рассказать нашу историю. Сашку вспомнить… Ну и чтобы люди увидели: как муж может любить жену и все ей прощать. Договорилась уже со всеми. За деньги, заметьте, не бесплатно.
Но Сенька отказался. И даже обиделся, по-моему. Скромный он потому что.
А потом как-то все успокоилось. Устаканилось, как говорится. Стали себе жить спокойно. И тут — такое! Приходит и прямо с порога заявляет… Никак не ожидала, понимаете?
— А как у вас обязанности дома распределены? Хозяйством кто занимается?
— Обязанности… При чем тут это? Да у нас нет никаких обязанностей. Какое хозяйство? Хозяйство — это куры, утки, две свиньи, как у нас было в деревне. А в Москве — что? Убираться женщина приходит и она же готовит раз в неделю. Когда кончается ее готовка, прикупим что-нибудь… Сейчас же это не проблема. Вы что, думаете, Сенька из-за этого, что ли, на сторону? Да вы что! Он к быту вообще равнодушен. Знаете, есть такие мужики. У нас как? Бумажка какая упадет… Квитанция там ненужная… Так и будет лежать, пока Галя — это уборщица — не придет. Он и не заметит. Нет, дело не в этом. В чем-то другом… Может, я мало ценила его отношение? А как надо ценить? Не знаю. После Сашки я верность блюла. Так… Разная ерунда… Телевидение — такая история… Но это не считается. Да и Сенька не знает ничего.
Я вечером дома. Секс если ему — пожалуйста. Иногда приготовлю что-нибудь вкусненькое, бывает. Хожу с ним повсюду. И вот он говорит:
— У меня есть другая женщина. Говорю тебе честно. И ушел.
А я одна теперь, представляете?
И вот я думаю: как бы вернуть его, а? Такой вопрос. Есть же наверняка какой-нибудь способ, а?
Попробовала приворожить его, к гадалке ходила — не сработало. Ерунда это все. Надо как-то по-умному. А как, я не знаю. Может быть, вы посоветуете?
…Родители, наверное, меня любили: почти не били, кормили, одевали, ругали для порядка, но не очень сильно.
Любили, в общем. Только я им был совсем не интересен. Они вообще со мной не разговаривали: то ли времени у них не находилось, то ли желания, то ли просто не видели необходимости разговаривать с мелюзгой.
В тот день, когда я стал мужчиной и вышел на улицу, переполненный ощущением, что я теперь такой же, как все, настоящий взрослый, — как же мне хотелось рассказать об этом маме или отцу!
И не то чтобы я боялся, что меня будут ругать или не поймут. Этого как раз я не опасался. Просто я знал, что родителям на все это абсолютно наплевать и мне потребуется куча времени и сил только для того, чтобы заставить их на мне сосредоточиться.
Поэтому я рос с ощущением, что я а) плох и б) в связи с этим абсолютно никому не интересен.
У человека, который растет с таким ощущением самого себя, есть два пути: либо становиться все хуже и хуже, либо все-таки стараться выглядеть лучше.
И это не то чтобы выбор человека — это скорее выбор Бога: одних он склоняет к первому пути, других — ко второму.
Я всегда боялся, что все поймут, какой я плохой, и изо всех сил старался выглядеть лучше. И к женщинам относился с тем же страхом. Можно даже сказать, что этот страх меня вел.
Всю жизнь я панически боялся, что они решат, будто я знакомлюсь с ними только ради секса. Поэтому я всегда долго выгуливал их, вел какие-то бесконечные разговоры, обнимал, целовал, даже трогал за выступающие части тела.
Но — и все. Дальше — ни-ни.
«Я — хороший, я — духовный, — как бы намекал я. — Вы мне интересны как личность. Как человек, а не как источник наслаждения».
Почему-то я считал, что такой подход к женщинам меня возвышает, то есть делает лучше.
Некоторые из них начинали комплексовать. Некоторые думали, что у меня проблемы с потенцией, другие — что с ориентацией.
Никому на свете, даже самому себе, я бы не признался, что всю эту философию идиотскую я придумал только потому, что в моей жизни была Инна.
Сейчас, когда перевалило за полтинник, — чего уж врать? Из-за нее эту идиотскую философию, страхом продиктованную, я придумал. Из-за нее только.
Всю жизнь я тратил на то, чтобы позабыть урок, который мне преподала Инна.
Я пытался сделать вид, что уроки, которые они преподают нам, можно забыть. Ерунда! Нельзя их позабыть. Невозможно.
Вот ведь какая штука: каждая следующая женщина отвечает за всех тех, кто был до нее. Она их и знать-то не знает, видеть не видела, но отвечает за них, за все, что они сделали.
Уж коли ты расстаешься с женщиной, значит, роман был неудачный, даже если до расставания вы жили в стране Эльдорадо. А если роман был неудачный, то он обязательно породил какой-нибудь страх, и в следующие отношения ты вступаешь с этим страхом. И чем больше отношений, тем больше страхов живет в тебе. Сегодня я облеплен ими до такой степени, что надежде трудно сквозь них прорваться.
Некоторые — редкие страхи — исчезают, стертые новыми отношениями. А иные идут с тобой через всю жизнь, заставляя придумывать всякие жизненные философии. Потому что придумать философию — это вроде как круто, а жить со страхом — вроде как нет.
Инна была мало того что красива, так еще и актриса. Она только что снялась в детском, но очень популярном фильме. Она была звезда, хотя тогда и не было такого слова.
Я познакомился с ней случайно в какой-то компании. Не влюбиться в нее было невозможно.
Мне было двадцать с чем-то лет. Я понимал, что на конкурсе ненужных и никчемных людей я был бы членом жюри, настолько я не нужен и никчемен.
Но у Инны были длинные ноги, большая грудь и глаза с поволокой.
Я взял у знакомых ее телефон и позвонил. Прямо на следующий день после встречи. У меня хватило смелости сделать это быстро, потому что в противном — очень противном — случае я бы долго решался и сходил с ума.
Инна меня узнала. И обрадовалась. Или сделала вид, что обрадовалась. Мы говорили долго.
Мы вообще говорили по телефону много. У нас был телефонный роман.
Говорили, говорили, говорили… Потом встретились. Пошли гулять.
Инна была старше меня лет на восемь, но это не имело никакого значения. Ее узнавали на улице, и это сильно поднимало меня в собственных глазах.