– Да что вы! – искренне удивлен его наивностью Раменков. – Мы таких охламонов проводили… А вы – это вы! Только предоставьте все мне.
– Вон как! – иронически приподнял брови Трубников.
Мелькнул колхозный двор, кузня, возле которой свалены поковки, однолемешные плуги, старые бороны.
Пожилой, в прожженном фартуке кузнец, отставив молот, поглядел вслед Трубникову и задумчиво погладил опаленные волосы.
– Ширяев… – повернув голову к Трубникову, говорит о кузнеце Раменков. – Единственный тут член партии.
– А ну-ка остановите!
Трубников соскакивает с мотоцикла и идет к кузнецу.
– Товарищ Ширяев, будем знакомы – Трубников.
– Да я ж тебя пацаненком помню, – отвечает кузнец.
– Тогда, дядя Миша, я тебя как коммуниста прошу; обеспечь, чтоб все трудоспособные колхозники пришли на собрание Не «кворум» формальности ради, а действительно все.
– Будет сделано, – спокойно отвечает Ширяев, наклонив кудлатую голову.
Трубников возвращается к Раменкову.
Унылый звук гонга разносится над деревней.
Мотоцикл скрывается вдали.
Маленькое, тесно набитое помещение конторы. За колченогим столом, крытым кумачовыми полосами – сквозь тонкую ткань можно различить перевернутые буквы каких-то лозунгов, – сидят Трубников и кузнец Ширяев. Раменков стоя держит речь. Собрание состоит сплошь из женщин, если не считать парня на деревяшке и двух-трех подростков.
– Товарищ Трубников ваш односельчанин. С юных лет связал свою судьбу с Красной Армией, – говорит Раменков. – Он участник боев в Маньчжурии, под Хасаном и Халхин-Голом, штурма линии Маннергейма, участник Великой Отечественной войны…
В дверях появляется дедушка Шурик и делает Трубникову какие-то знаки.
Трубников машет рукой, встает из-за стола и пробирается к выходу.
– Товарищ Трубников награжден четырьмя боевыми орденами и пятью медалями! Инвалид Великой Отечественной войны, пенсионер, он по собственному желанию поехал на работу в деревню! – с пафосом продолжает Раменков. Неожиданно он умолкает, глядя в сторону Трубникова.
Трубников вытаскивает из бокового кармана пол-литра и дает дедушке Шурику, тот радостно кивает.
– Первач… – шепчет с завистью парень на деревяшке.
– А ведь ты, дед, меня на жалейке играть учил, – говорит Трубников дедушке Шурику.
– Разве всех упомнишь, – равнодушно бормочет старик.
– …Товарищ Трубников член Коммунистической партии с 1921 года… – снова продолжает Раменков.
– Надо же, какой человек, – слышится насмешливый женский голос. – Вот и кончились наши страдания!.. – Это Полина Коршикова, средних лет, но еще миловидная женщина.
По собранию прокатывается невеселый смешок. Трубников, возвращаясь на свое место, тоже странно, медленно усмехается.
– Слово предоставляется товарищу Трубникову, – говорит Ширяев.
Тот повернулся к собранию лицом и вдруг увидел, что в дверях появилась женщина в белом платке. Они сталкиваются взглядами, и по-давешнему вспыхивают свежие скулы женщины.
По собранию проходит нетерпеливый шум – Трубников слишком затянул паузу.
– Я сперва отвечу Поле Коршиковой, – говорит Трубников тихим, спокойным голосом.
– Неужто узнал? – насмешливо и смущенно вскинулась Поля.
– Узнал… Ты всегда побузить любила. Так вот, Полина крикнула, что кончились, мол, ваши страдания… Нет, товарищи колхозники, ваши страдания только начинаются. Вы развратились в нужде и безделье, с этим будет покончено. Десятичасовой рабочий день в полеводстве, двенадцатичасовой – на фермах…
Раменков что-то торопливо пишет на бумажке и подвигает Трубникову. Тот читает: «Не то. Зачем запугивать?»
– Вам будет трудно, – продолжает Трубников. – Особенно поначалу. Ничего не поделаешь, спасение одно: воинская дисциплина Дружная семья и у Бога крадет!
– Товарищ Трубников, конечно, преувеличивает… – с неловкой усмешкой начал Раменков, но осекся под тяжелым взглядом Трубникова. Он смешался, нагнул голову.
– Вот чего я хочу, – продолжает Трубников. – Сделать колхоз экономически выгодным и для государства и для самих колхозников. Нечего врать, что это легко. Семь шкур сползет, семь потов стечет, пока мы этого достигнем. Первая и ближайшая задача колхозник должен получать за свой труд столько, чтобы он мог на это жить – конечно, с помощью приусадебного участка и личной коровы.
– Постой, милок! – крикнула старая колхозница Самохина. – Ври, да не завирайся. Ты где это личных коров видел?
– Во сне, бабка, мне приснилось, что через год у всех коровы будут, а мои сны сбываются.
– Вопросы можно задавать? – спрашивает молоденькая сероглазая бабенка Мотя Постникова.
– Валяйте.
– Вы, товарищ орденоносец, в сельском хозяйстве чего понимаете?
– Да! Знаю, на чем колбаса растет, отчего у свиньи хвостик вьется и почему булки с неба падают. Хватит?
Снова по собранию прокатывается невеселый смешок.
– Вы холостой или женатый, товарищ председатель? – кричит та же сероглазая бабенка.
– Товарищи, это к делу не относится! – пробует вмешаться Раменков.
– Почему же? – прерывает его Трубников. – Женатый.
– А чего вы жену с собой не взяли?
– Я-то брал, да она не поехала.
– Это отчего же? – интересуется Мотя.
– Охота ей бросать Москву, отдельную квартиру и ехать сюда навоз месить!
– Вы-то поехали! – это сказала женщина в белом платке.
– Я как был дураком, так дураком и умру.
Раменков схватился за голову, а по собранию прокатился негромкий добрый смешок.
– Нешто это семья: муж в деревне, жена в городе? – спрашивает Полина Коршикова.
– Нет! – с силой произносит Трубников и смотрит на нее. Вот я и считаю, что потерял семью, и глядите, товарищи женщины, как бы многим из вас не оказаться замужними вдовами. Война кончилась два года назад, а где ваши мужики?
– С плотницкими артелями ходят! – кричит скотница Прасковья.
– Аж до Сибири добрались! – добавляет парень на деревяшке.
– Полинкин Василий вовсе в райцентре дворником! – едко замечает Самохина.
– А твой помойщиком! – огрызнулась Полина.
– Ври больше! Он в конторе утильсырья! – с достоинством парирует Самохина.
Трубников поглядел на женщину в вязаном платке… Но та не принимает участия в споре, эти дела ее не касаются.
– Тише! – Трубников хлопнул по столу рукой. – У кого мужья на стороне рубль ищут, отзывайте домой, дело всем найдется, и заработки будут, аванс гарантирую в ближайшее время.
– Это верно!.. Давно пора!.. Избалуются мужики! – слышится со всех сторон.
И снова Трубников, давно уже ставший единовластным хозяином собрания, наводит тишину.
– Вот что, товарищи, всего сразу не переговоришь, завтра вставать рано. Ставлю на голосование свою кандидатуру. Кто «за» – поднимите руки…
– Ты что, спишь, бабка?
Бабка встрепенулась, подняла руку.
– Так. Против?.. Нет. Воздержавшихся?.. Нету… Теперь пеняйте на себя.
Семен ест пшенник из алюминиевой миски, запивая молоком. За столом сидит и старший сын Семена, Алешка.
Прислонившись к печке, стоит Трубников. Похоже, что его не пригласили к столу.
– Раз у Доньки грудняки, не имеешь права ее на работу гнать, прежде ясли построй, – говорит Семен, снимая с ложки волос.
– Придет время – построим.
Входит Доня с охапкой березовых чурок и сваливает их у печки, чуть не на ногу Егору. Снова выходит.
– А тебе тоже младенцев титькой кормить? – спрашивает Семена Трубников.
Рука Семена задрожала, выбив дробь по краю миски. Семен отложил ложку и стал торопливо расстегивать нагрудный карман старого френча.
– Як тяжелой работе не способный. Меня потому и в армию не взяли. Могу справки предъявить…
– Калымить и барахолить ты здоров, а в поле работать больной? Ладно, найдем тебе работу полегче.
– Не буду я работать, – тихо говорит Семен.
– Будешь! Иначе пеняй на себя.
Трубников сказал это негромко, обычным голосом, и сразу после его слов в избу ворвалась Доня с красным, перекошенным злобой лицом – знать, подслушивала в сенях.
– Так-то вы за хлеб-соль благодарите! Спасибо, Егор Иванович, уважили! Спасибо! – говорит она, отвешивая Трубникову поясные поклоны. – От детишек, племянничков ваших, спасибо!
– Хватит дурочку строить, – холодно говорит Трубников. – Какая тебя работа устраивает? – спрашивает он Семена.
Семен молчит, потупив голову.
– Может, нам и дом прикажете освободить? – ядовито-вкрадчиво спрашивает Доня.
– Дом тут ни при чем, – поморщился Егор. – Никто на него не претендует.
– Я в ночные сторожа пойду, – разбитым голосом говорит Семен.
– Ладно, будешь сторожем. По твоим преклонным годам самая подходящая должность.
– Ты насчет дома правду сказал? – тем же больным голосом спрашивает Семен.
– Конечно, – пожимает плечами Трубников.
– Тогда, – глаза Семена окровенились бешенством, – катись отсюдова к чертовой матери, чтобы духу твоего поганого не было!
– Ловко, братуша, – одобряет Трубников, – молодцом! – Он берет с лавки вещевой мешок. – Племянник мой старший пусть завтра вовремя на работу выйдет, иначе штраф. – И захлопывает за собой дверь.
На улице темно, но не так, как в прошлую ночь, когда Трубников впервые ступил в Коньково. На западе дотлевает закат, небо в еле видных звездах еще не набрало черноты.
Трубников медленно бредет по улице. Отделившись от плетня, с придавленным нутряным рычанием на него кинулась собака. Но вдруг, слышно поведя носом, завиляла хвостом.
– Неужто признала? – ласково говорит ей Трубников.
Он идет дальше. Собака, будто привязанная, тоже идет за ним.
Во всех уцелевших домах горят коптилки, керосиновые лампы, люди ужинают.
Трубников неуверенно поглядывает на освещенные окна.
С мятым, ржавым листом железа под мышкой ковыляет парень на деревяшке.
– Слушай, кавалер, это ты замочным делом промышляешь? – осененный внезапной идеей, спрашивает Трубников.