– Нитроглицерин. Срочно, на кухне.
И Валентин побежал.
Дрожащими руками он вытащил аптечку, неловко опрокинул ее на себя – на пол хлынула блестящая лавина блистеров, бойко запрыгали пузырьки с настойками. Валентин упал на колени и стал мелкими быстрыми движениями переворачивать лекарства: аспирин, аскорутин, анальгин. Аллохол. Бетасерк. Борная мазь. Валерьянка. Валидол. Валентин старался не слушать собственное сердце, от ужаса ломающее грудную клетку изнутри (глицин, димедрол, звездочка).
Наконец он нашарил невзрачную пластиковую баночку, закатившуюся под буфет, и бросился к дивану, на ходу вытаскивая зубами тугую пробку. Холодными пальцами Лев взял два шарика, ловко бросил их под язык и закрыл глаза.
– Слушай, – сказал Валентин. – Я сейчас тебя вылечу. Ты сиди, а я буду лечить.
Лев молчал; было слышно, как во рту драже бьется о зубы.
– В общем, ты сейчас почувствуешь тепло, – подумав, решил Валентин. – Когда почувствуешь – скажешь.
Робко подошел ближе. Подышал на ладони, растер их до красноты, поднес к лицу Льва, как к печке, и стал ждать. Лев дышал тише, теплый воздух из его носа легко щекотал пальцы (как колючки на крыжовнике, подумал Валентин; пусть бы все прошло, пусть бы все прошло сейчас, пожалуйста). Казалось, что ладони по-настоящему раскалились, от них, как от двух утюгов, повалил жар, и теперь было важно не обжечь лицо Льва, которое наконец чуть-чуть порозовело (пожалуйста, пожалуйста). Валентин потерял счет времени и в принципе не очень понимал, что делает, но совершенно точно знал: сейчас все у него в руках.
– Ну, как? – через миллионы лет с надеждой спросил Валентин.
– Порядок. – Лев поднял большой палец – тяжело, будто кисть была чугунной.
За окном хлопнула дверь машины. В дом вошел мужчина и застыл на пороге с карикатурно вытянутым растерянным лицом.
– А вот и Сашка! – фальшивым бодрым голосом сказал Лев. – А ты знаешь, что Валентин у нас хилер? Ну, без полостных вмешательств пока, но надо же с чего-то начинать.
Валентин сжал щеки обожженными ладонями, сел на пол и разрыдался.
А потом – ночью, уже в городе, он лежал в постели, сонно ковырял вафельный узелок обоев и слушал, как за стенкой молодая женщина с мелким злобным стуком кромсала что-то хрусткое большим ножом и сдавленным голосом говорила – Саша, ты с ума сошел, что значит молодец, ему всего девять, а если бы что-то действительно случилось, и плакала – наверняка от лука, да, точно от лука, решил Валентин и немедленно уснул.
Александра ЗволинскаяNovember Charlie
«На билетах» Чарли всегда стоял сам, хотя ему каждый раз предлагали найти билетера. Отказывался даже не потому, что клуб, в котором он выступал, был скорее музыкальным баром, настолько маленьким, что платить хоть кому-то лишнему было бы слишком дорогим удовольствием: всегда можно найти какого-нибудь студента, который за возможность пройти на концерт полчаса постоит на входе.
– Я должен сам встречать свою публику, – говорит Чарли хозяину клуба перед очередным выступлением, и, в общем, почти не врет.
Действительно, лучше встречать самому. Иначе запросто проглядишь, сломаешь статистику, бегай потом, ищи, переживай. Ну его. Лучше приехать пораньше, проверить инструмент, настроить звук, погонять чаи с бессменным звукачом Ленни, с которым знакомы уже три тысячи лет, порассуждать на философские темы с новеньким, но вполне толковым барменом, ожидая, пока начнет подтягиваться народ, а потом планомерно проверять одного за другим.
Лето, как и любой «широко известный в узких кругах», Чарли проводит на фестивалях, привозя с них в осенний город солнце, воздух и способность жить дальше, которой готов делиться. Городской же сезон он всегда открывает в последний день октября и всегда здесь.
– Ну наконец-то! Привет! – верная поклонница и давно уже подруга Гвен с разбегу повисает на шее, верещит что-то восторженное и только потом, успокоившись, протягивает заранее купленный билет, чтобы Чарли оторвал от него полосочку со словом «контроль». – Что-то я в этот раз еле-еле тебя дождалась. Долго ты.
– Это не я, это время, – без смешка отвечает Чарли.
Время нынешней осенью и правда идет очень трудно, еле-еле успеваешь в нем не теряться, да и то нельзя быть уверенным, что на самом деле успел, а не бежишь за ним, спотыкаясь и неумолимо отставая все больше и больше, а может и вовсе давно свернул не в ту сторону.
Зато чем труднее, тем легче пишется и тем больше можно принести тем, кто придет его слушать. Долгая вахта осенней ночи с песнями вместо сигнальных огней.
– Здравствуйте, – вежливо произносят за спиной, и Чарли, мгновенно навострив уши, тут же отправляет Гвен занимать столик. Потрепаться можно и после, сначала работа.
– Добрый вечер. У вас уже есть билет?
Гость, непробиваемо спокойный молодой мужчина, молча качает головой:
– Можно?
– Конечно. Сто пятьдесят.
Мужчина достает из кошелька сотенную купюру, долго копается в кармашке для мелочи, выуживая оттуда «десятки», толстые и золотистые, как из пиратского сундука. Последнюю монету, шестую, он достает из кармана брюк, завершая ей аккуратный столбик в ладони.
«Новенький», – понимает Чарли, принимая деньги. Верхнюю монету быстрым движением прячет в кулак, протягивает билет и кивает на зал, выбирайте, мол, место по вкусу. Поговорить пока не дадут – за спиной новенького уже маячит жизнерадостная физиономия горного эха по имени Гэри.
– Чааааа-а-а-арли! – грохочет обвал, и каменные глыбы, сметая все на своем пути, уносятся в пропасть.
– Привет, Гэри. Можно я не буду орать, как ты?
– Можно, – великодушно соглашается старый друг и протягивает горочку мелочи. – На вот тебе. Сдачи не надо.
– Сразу за прошлый год и за этот не выйдет. Пропустил – сам дурак.
– Ну Чарли, ну я же хочу в твой альбом!
– Ты пришел, значит, в этом году будешь. Не ной.
Одна из монет Гэри кочует из кулака в карман джинсов вслед за монетой новенького. Вторую такую же, с красивым диковинным реверсом, Чарли возвращает владельцу, остальное идет в кассу клуба.
Интересно, сколько их сегодня придет? В прошлом году было всего пятнадцать, и Чарли это изрядно пугало: с каждым годом все меньше. Черт с ней, с коллекцией, не в этом же дело. Дело в том, что не знать, почему они не приходят – страшно. Хорошо, если им это просто не нужно, потому что все складно. А если нет?..
Гэри на правах старожила шутить про альбом можно и даже нужно. Во-первых, его монет там уже больше десятка, а во-вторых, кроме прошлого года он не пропустил ни один. Много часов они просидели здесь же, за баром, после концертов и просто так, наперебой рассказывая свои и чужие истории о жизни без «той стороны». О том, кто как адаптируется и в чем находит себя, о тех, кто, разочаровавшись, уходит обратно. Таких на удивление почти не было до последнего времени, но, судя по тому, что некоторые куда-то запропастились, Чарли предстоит узнать много нового.
«Нового»! Точно, надо новенького порасспросить!»
Не сейчас, а уже потом, после концерта. Обычно те, кто приходит с монетой впервые, сами остаются поговорить.
В итоге из полного зала их всего восемнадцать. Лучше, чем в прошлом году, но намного меньше, чем, например, пять лет назад. Чарли бережно прячет монеты в карман гитарного кофра, к альбому, в котором их нужно будет вечером разложить по специальным ячейкам. Все подписать, подвести статистику, решить, кого уже нужно искать, а кого лучше пока не дергать. Иногда они не приходят просто потому, что опекун им больше не нужен, а дружбы не получилось. Чарли таким раскладом тоже вполне доволен: знать бы только наверняка, что все хорошо, а там можно скучать, сколько душе угодно, тихо, в углу, с бутылкой, гитарой или кем-нибудь из старинных друзей. Дело сделано, а уж если успел привязаться – это только твои проблемы.
Чарли глубоко вздыхает, запирает карман кофра на маленький замочек с кодом, зацепив его за сходящиеся бегунки молнии, и поднимается на сцену – крохотный помост в торце зала. Гитара, голос и очень тяжелое время – вот и все, что на самом деле у него есть. На сегодня, на полторы сотни горящих осенних сердец и, наверное, навсегда, но об этом совсем не обязательно думать прямо сейчас. Успеется.
– Скажи-ка мне, друг Йоханнес, а не знаешь ли ты, где у нас второй год пропадает Юджин?
Йоханнес, щуплый белобрысый буран на целую голову ниже Чарли, морщится и отхлебывает темного нефильтрованного из прозрачной кружки.
– Давай в другой раз, ладно? Я к тебе загляну через пару дней, тогда поболтаем, а сегодня здесь слишком людно.
Чарли кивает, усилием воли сдержав ехидный смешок: мрачные друзья поопасней врагов, лучше сейчас не лезть.
Йоханнес пришел к Чарли одним из первых. В тот вечер Чарли лениво попивал пиво за маленькой конторкой у входа в клуб, не рассчитывая на наплыв желающих послушать его еще никому не известную музыку. И билетера ему не предлагали, и вообще еле-еле терпели странного парня с пронзительным голосом, наводящим тоску и непонятную трескучую боль. Все, кроме хозяина заведения, который лично откопал пару выложенных в Сеть треков и пригласил «молодого и подающего надежды музыканта» в «молодой и подающий надежды клуб» играть время от времени концерты. «Вам для опыта, а мне для оживления обстановки». На том и сошлись. Уже потом грузный солидный Ник честно признался, что, случайно послушав одну из песен, впервые за долгое время сумел заплакать. «Мне это было так нужно, ты даже не представляешь, – говорил он, сильно нетрезвый, раскрасневшийся, отозвав Чарли в сторону после того первого выступления. – И сейчас я стоял в дверях, слушал и понимал, что наконец-то снова живой. Оставайся здесь, сколько захочешь, играй, что хочешь, только играй».
И Чарли играл.
Реверсом монеты Йоханнеса был волк, спящий в сугробе. Шерсть запорошена снегом, приоткрытые глаза смотрят внимательно и не очень-то добро, Чарли даже пробила дрожь. И тут же пробила еще раз, когда он разглядел эти глаза на сосредоточенном бледном лице нового гостя. Горло в тот вечер то и дело перехватывало промозг