Нил, густой осенний туман. Ушел, потому что дома стало невыносимо.
– Знаешь, как будто все время куда-то гонят. Там, конечно, и вообще совсем не так спокойно, как здесь, все постоянно меняется, перетекает одно в другое. Не знаю, как правильно объяснить это человеку…
Нил морщит лоб, подбирая слова.
– Не объясняй, ничего не получится. Ты не первый, кто пробует.
– Да? Тогда хорошо, потому что я все равно не знаю, как это сказать. Так вот, может, это только у нас так, но я решил посмотреть, что происходит здесь. Говорят, некоторые бывают здесь счастливее, так, может быть, и я тоже?..
– Конечно, может, – улыбается Чарли. – Можешь пока пожить у меня, если хочешь, а когда освоишься, придумаем, чем тебе заниматься. Познакомлю тебя кое с кем. Один из старожилов у нас тут недалеко в музыкальном магазине работает, другой занимается системами противопожарной безопасности, один даже ведет программу на радио… В общем, найдем тебе дело по вкусу, в человеческом мире без этого скучновато, хотя и не всем. Со временем сам разберешься.
– Хорошо. Я тогда пойду еще поброжу, посмотрю, что к чему, ладно? Перед рассветом к тебе загляну. Или ты будешь спать?
Надо же, какой спокойный и самостоятельный, все бы так. Чарли улыбается, представив, как в дверь ему в пять утра звонит сонный туман, и где-то внутри разливается то самое тепло, которое «а вот теперь наконец-то все правильно».
– Очень постараюсь дождаться.
В просторной подсобке, заменяющей в том числе и гримерную, Чарли выставляет на замке цифры кода и достает альбом. Восемнадцать новых монет занимают свои места в прозрачных ячейках пластиковых страниц. На три больше, чем в прошлом году: один новенький и еще двое давно не ходивших. Неплохо. Только Юджина снова нет, и это Чарли беспокоит уже серьезно.
Многие появляются только раз в год, чтобы напомнить о себе, переброситься парой слов с остальными и снова пропасть по своим делам. Это обычно те, кто легко прижился среди людей и таким вот нехитрым и ни к чему не обязывающим способом поддерживает связь с «домом», просто на всякий случай, мало ли что. Так люди раз в год посещают какое-нибудь большое семейное сборище: семья же, надо хоть иногда отмечаться, мол, я где-то тут. Вроде бы.
Юджин же до недавнего времени принадлежал к тем, кого Чарли мог в любой момент обнаружить у себя дома читающим книжку из обширной библиотеки или попивающим пиво во время очередного концерта, которых «в сезон» у него случалось немало.
«Надо бы все-таки его поискать».
Достав из позапрошлого года монету с горящей веткой, Чарли убирает альбом, вешает замок и взваливает кофр на плечо. «Какой же он тяжеленный! Давно пора для альбома отдельный рюкзак завести, еще ведь в прошлом году собирался…» Прощается, выходит в уже откровенно морозную ночь и зажимает монету Юджина в кулаке.
«Ты очень мне нужен».
Тишина.
Обычно, когда зовешь хозяина монеты, в течение пары минут понимаешь, куда тебе нужно пойти, чтобы его обнаружить. Может привести и на другой конец города, и вообще черти куда, но вне зависимости от расстояния направление всегда очевидно.
– Ты не Юджина ищешь? – Йоханнес застал сосредоточенного Чарли настолько врасплох, что тот вздрогнул и выронил монету. – Так он еще в прошлом году исчез.
Юджин, дух кострового пламени, вечные метания между правдой и правдой. «А может, домой? Или остаться? Кажется, никому я здесь, кроме тебя, не нужен. А там, наверное, и совсем никому». Сколько ночей они пробродили по всем окрестным лесам, сколько костров Юджин зажег от руки, чтобы согреть озябшего друга. Чарли давно задавался вопросом, есть ли разница между умершим духом и умершим человеком. Теперь он знает ответ: техническая может и есть, хотя бы в том, что совсем ничего не осталось, а вот моральной лично для него – никакой.
– Почему ты ничего не сказал? Я же спрашивал.
– Не хотелось тебя расстраивать.
Йоханнес впервые не смотрит Чарли в глаза. Не насмехается, не язвит. Йоханнес стоит, сжав кулаки, и молчит.
Дружить с теми, кто не похож на людей, по большей части намного проще. Им не нужно объяснять, что ты чувствуешь – они и сами все видят, и часто лучше, чем можешь увидеть ты сам. Они не знают, что может быть «уместно» и «неуместно», «прилично» и «неприлично», «вовремя» и «невовремя». Со временем учатся различать и учитывать, но, если знают, что тебе это так же не важно, как им, чувствуют себя только лучше. Один минус: они совсем не принимают человеческой привычки по кому-то скучать.
– Понятно.
Чарли подбирает монету, прячет ее в карман и не садится в как раз подошедший автобус, рассудив, что сорок минут пешком по морозу – ровно то, что ему сейчас нужно, чтобы прийти в себя.
Смотритель не принимает решений. Его задача – адаптировать и потом раз в год проверять, все ли в порядке и не нужна ли какая-то помощь. Все решения подопечные принимают сами, и они вполне вольны исчезать навсегда, если им так захотелось, молча и без объяснений.
– Зачем тебе друг, от которого не получается радости? – спросил как-то Юджин, выслушав долгую и пространную жалобу Чарли на давнего школьного друга, который чем-то обидел по мелочи, уже и не вспомнить, чем.
– Не всегда же не получается. А люблю я его всегда.
Явно не согласившийся Юджин пожал плечами, но ничего не ответил, чтобы не спорить. Знал, что спорить Чарли не любит, а любит он книжки, костры и долгие ночные прогулки. А еще лошадей и собак. А еще смотреть на летние звезды с балкона. А еще… Надо же, сколько всего про него знал этот странный друг, простая чистая сила огня и света. Как пришел, так и ушел, даже ничего не сказав. Что же, наверное, имея дело с чудовищами, нужно просто это учитывать. Даже музыка может уйти, что уж тут говорить обо всех остальных.
– Спасибо, что был со мной, – шепчет Чарли, прежде чем скрыться в подъезде. Будто бы где-то в этой ночи кто-то может его услышать. Хотя в этой – в этой, пожалуй, да.
Туман собирается за окном девятого этажа ближе к рассвету. Вежливо ожидает, что его впустят, пытается постучаться, чертыхается и пролезает в приоткрытую форточку.
Чарли уснул прямо там, где упал «полежать всего пару минут»: на краю дивана, в неудобной позе, в обнимку с тяжелым гитарным кофром. Йоханнес, всего на мгновение раньше Нила просочившийся через дверь, уже накрыл Чарли одеялом и теперь пытается осторожно приподнять его голову, чтобы просунуть подушку.
– Вроде не разбудил, – шепотом произносит он, выдыхая. – Надо бы последить за ним какое-то время. Совсем умотался, бедняга.
– Да уж. Значит, завтра приду пораньше.
– Ага, и я тоже.
Александра ЗволинскаяКлуб любителей жить
– Когда я сплю, мой ангел-хранитель играет на банджо, – сказала Бет в их самую первую встречу и изменила мир навсегда.
Ник потом долго расспрашивал: почему именно банджо? Странный все-таки инструмент для ангела, ему бы что повозвышенней – арфу там, флейту. На худой конец, гитару. Благородное что-нибудь.
– Банджо, – торжественно заявила Бет и отправилась доставать из серванта парадные чашки. – Потому что ему так нравится. И мне нравится. Если стану ангелом, обязательно тоже буду.
Когда Ник впервые попал в гости к Бет, она еще ходила сама.
Ленни привел его тогда практически за руку. Грузного, неопрятного, с потухшими глазами – развод, пустой дом, зима. Жить не хочется, хочется провалиться, куда – не суть важно.
– О, – присвистнул Ленни, с которым они тогда вместе играли легонький рок в любительской группе. – Ну-ка идем-ка, хочу тебе кое-что показать.
Дальше был контрольный звонок:
– Бет, к тебе можно? Да, у меня тут… Ну, как всегда. Да нигде не беру, сами приходят. Не иначе как тебя ищут, – усмехается, на несколько секунд замолкает. Смеется в голос, добавляет: – Да, сока прихвачу, а чего еще? Да, да, хорошо. Жди минут через сорок.
Ник ожидал увидеть кого угодно: девушку Ленни, какую-нибудь красотку, небесплатно утешающую пропащих, психотерапевта, гадалку, в конце концов. Но не это.
В квартире у Бет пахло цветами, в меру сладко, совсем не навязчиво. Очень легко.
Здесь и вообще все было легко, особенно сама Бет.
При росте метр пятьдесят пять и фигуре, крайне далекой от худобы, Бет умудрялась буквально летать по дому, почти не касаясь пола. Никаких шаркающих тапочек и тяжелых шагов, а чьи это костыли пристроены за дверью в прихожей так, чтобы их почти невозможно было заметить? Да кто же их знает. Точно не ее, факт. Все, что здесь есть тяжелого, – не ее.
– А вот его ангел, – Бет тыкает пальцем в Ленни, – предпочитает играть на трубе. Очень по-ангельски, ты доволен?
Ник оторопело кивает. Ленни заливается краской. Бет снимает с плиты засвистевший чайник.
– Бет, ну не так же сразу. Первое правило клуба, забыла?
– Никому не рассказывай, – смеется Бет, не сводя с Ника глаз. – Не забыла, конечно, но для чего бы еще были правила, если не для того, чтобы их нарушать?
И в этом вся Бет.
Ей семьдесят девять, и ее тело, очень долго державшее оборону, начинает сдаваться. Врачи говорят, возраст, сколько же можно летать? Бет говорит, что еще полетает, и провожает любой самолет жалобным взглядом, который никто не увидит, потому что, обернувшись, Бет опять улыбнется.
В пилоты Бет так и не взяли, хотя она очень хотела. Спохватилась поздно, ближе к пятидесяти, и, конечно, не прошла медкомиссию. Но обожала летать пассажиром, не пропускала ни одного летящего над ней самолета и время от времени звонила Майку, не без влияния ее беззаветной любви ставшему профессиональным пилотом. Майки, мол, возьмешь меня посмотреть? И Майки выпрашивал для нее пропуск на летное поле. Бет могла часами наблюдать, как прилетают, грузятся и улетают самолеты, пока Майк, бывший двоечник и балбес, любивший только Бет и ее уроки литературы, не приходил извиняющимся тоном сообщить, что начальство просит его убрать наконец с поля постороннюю тетку. Мол, погуляла и хватит.