Ну, в общем, целый диспут провели мы,
Я даже приобиделся слегка,
Писатели вообще народ ранимый,
Чтоб получать пинки от паучка.
Ведь мы с ним даже толком не знакомы,
Я вовсе не хочу попасть впросак
Перед каким-то мелким насекомым,
Я всё же литератор, как-никак,
Поэзию ношу в душе и в теле,
Гоню свою особую волну,
Я, хоть пока ещё не Солнце в этом деле,
На астероид всё-таки тяну!
Я был готов и письменно, и устно
Сказать, что паучки не доросли
До красоты высокого искусства,
Ну просто не смогли, не доползли.
«Пока, дружок! Окончена сиеста.
Привет твоим ползучим корешам!»
«Системный сбой в башке у Вас, маэстро!» —
Он лапками в ответ мне прошуршал,
Мол, человек с его серьёзной форой,
С возможностями общими его,
Ни с фауной не дружит и ни с флорой,
Он нас в упор не видит никого!
Когда Фортуна пялится в лицо вам,
Глазами, как софитами, слепя,
Не следует с упорством бестолковым
Выёживаться много из себя!
Вот и тебе, я вижу, не по силам
Освоить эту тему на щелчок!
Но ведь нельзя же полным быть дебилом —
Не паучок я вовсе, а жучок!
А ты хоть и поэт, но ты мудила,
Ну, будь здоров! Всего тебе! Пока!
Иди вперёд, чтоб всё нормально было,
И отличай жучка от паучка!
Да, вот ещё: представь, мой славный малый,
Что я тебя не с Пушкиным сравню
Из вредности своей, а с кем попало,
Чтоб ты зачах от злости на корню!
Ведь это соблазнительно чертовски
Тебе идею вбросить, словно мяч,
Что ты не Киреев ты, а Исаковский,
Или, к примеру, Лебедев-Кумач!
Вот как тебе, приятно это будет?
А то, и, может вовсе паучком
Назвать тебя, как ты меня, чтоб люди
Тебя всю жизнь дразнили дурачком!
Да, он меня, хотя и фигурально,
Но мордой по траве-то повозил,
Я парень уважительный, нормальный,
И я в проблему вник, сообразил,
Что с высоты орлиного полёта
Отныне и потом, сейчас и впредь,
Не следует, глазея на красоты,
От общей крутизны своей балдеть!
Читатель, я отнюдь не с перепою,
А с трезвых глаз не знаю до сих пор,
Вот как их различать промеж собою —
Панаму, Гондурас и Эквадор?
Да, сложный он вопрос и хитромудрый,
А, значит, и они нас почём зря
С пустыней будут путать, с лесотундрой,
И то, и это им до фонаря!
Ну, так ли, нет, за спорные решенья
Я иностранцев строго не сужу,
Я просто под свои предположенья
Логическую базу подвожу.
Жучок тот, парень строгий и забавный,
Мне устаканил внутренний раздрай,
Мол, знай, дружок, что ты не самый главный,
И больше кверху нос не задирай!
И он легко и ловко прыгнул, с шиком,
В сторонку, вбок, и в голосе металл
Я слышу у читателя: «Скажи-ка,
А что ты там в траве ему читал?
Чего там интересного-то было,
Что он терпел аж целых полчаса,
Пока ты бормотал свой стих унылый
И пялился спросонья в небеса?»
Да, стих и вправду мой не очень весел,
Едва ли от подобной ерунды
Большущие начальники из кресел
Поднимут свои толстые зады
И побегут дела большие делать,
Чтоб не кончался он, наш мирный труд,
И чтоб земля вокруг тебя звенела,
Да никуда они не побегут.
У них, у сытых, полная беспечность,
И я, конечно, братцы, не для них
Балладу написал про бесконечность,
Про нашу жизнь. Да вот он, этот стих:
Если все мы умрём, если жизнь, словно пламя свечи,
Полыхнёт и исчезнет, мол, ладно, делов-то всего-то,
Что нам делать сейчас – просто лечь и лежать на печи,
Или всё-таки встать, засучить рукава и работать?
Так ли, этак посмотришь, понятно, что дело – труба!
Нам гульбу подавай вместо скучных безрадостных буден.
Чтоб мозги не ломать, мы пируем, не помня себя,
Мы гуляем вовсю и не ведаем, что́ с нами будет.
А потом – прах, забвение, тлен, как компот на десерт, —
Дурень, умник, трудяга, лентяй-ротозей, да хоть кто ты,
Если нет вечной жизни, а есть только вечная смерть,
То и надо ли мучить себя этой самой работой?
От вопросов башка разрывается – трах-тарарах! —
Канонада звучит там как будто, и нету покоя
Человеку от них. Да и я вот об этих делах
Помню, в юности как-то задумался, было такое.
Я в коммуналке жил, в восьмой квартире,
И номер её крепко так висел
На двери – пятый дом, этаж четыре,
Но невзначай как будто окосел!
Однажды так плясали мои гости,
И мой сосед мне в стену колотил,
Что от таблички ржавый старый гвоздик,
Где цифра «восемь», взял да отскочил.
Восьмёрка та, застыв горизонтально,
Вдруг стала бесконечностью, и я
Вопрос себе задал вполне нормальный,
Хреновину какую-то жуя
Навроде сухарей солёных к пиву:
А если миллиарды тысяч лет
Вот взять так, и прожить неторопливо,
Нормально это будет или нет?
Как только я представил эти числа,
Мне общий вывод крышу просто снёс,
Что в бесконечной жизни нету смысла,
А есть ли он в конечной – вот вопрос.
Основы изучить решил сперва я,
Философов читая всех подряд,
От большинства из них охреневая,
И понял: бесконечность – это ад.
Тут сложного-то нету ни черта ведь:
Бессмертие – сплошное баловство.
Когда всегда есть время всё исправить,
То ты и не исправишь ничего.
А вот когда финал вдали маячит,
И очень даже есть чего терять,
То ты предельно собран. Это значит,
Что по-любому надо проверять,
Куда ты, для чего и с кем шагаешь,
И много ли успел уже пройти,
И часто ли ты стены прошибаешь,
Когда ты их встречаешь на пути,
Выходит, тут и спорить не солидно:
Бессмертие, скажу я вам, друзья,
Предполагает, это ж очевидно,
Бессмысленность земного бытия.
И всё равно никто из нас не хочет
Уйти навек, пусть даже в свой черёд,
Во мне и то душа моя клокочет,
А вовсе не танцует и поёт,
Когда я вспомню, где мы все однажды
Окажемся, и ты, и я, и он —
Лесник, речник, печник, любой из граждан,
Как ни крути, для всех один закон.
В специфике такого поворота,
Уж если поразмыслить широко,
Мне видится психическое что-то.
Всё верно. А кому сейчас легко?
И как-то я сказал: «Ну что, ребятки, —
Когда мы воблой били по столу,
Разгадывать подобные загадки,
Пытаясь в старом баре на углу, —
Я вам продемонстрирую умище,
Он будет выше всяческих похвал,
Я только воблу быстренько дочищу
И всё вам расскажу». И рассказал.
…Ну вот, мой друг читатель, жизни ветер
Нас побросал немало с того дня.
Бессмертие и смерть – две темы эти
Всё так же на повестке у меня.
И этот непонятный лес дремучий
Я обойти не в силах стороной,
Я логику свою тебе озвучу,
Ту, что друзьям озвучивал в пивной.
Какие у бессмертия приметы,
Те, что навскидку сразу не видны?
Я здесь для понимания предмета
С лирической зашёл бы стороны.
Представь, что дама сердца, для примера,
Тебе сказала: «Шёл бы ты отсель!
Другие есть, получше кавалеры,
С кем закрутить лихую карусель
Намного перспективней, чем с тобою,
Они меня на яхте увезут
Туда, где вечно небо голубое,
И устрицы на гриле подают!
А для тебя вояжи и круизы
И пальмы на далёком берегу —
Всего лишь только бабские капризы,
Обычное затмение в мозгу.
А, значит, ты любовь мою угробил,
Была, и нету, вот и получай!»
И, что бы ты в ответ ей ни буробил,
То всё равно ты хуже палача
Предстанешь, зуб даю, в её словах-то!
Там будет шум на тыщу децибел,
Что ты под белым парусом на яхте
Вояж ей обеспечить не сумел
И устрицы зажал! И свой бумажник
Подальше умудрился заховать!
Не спутник жизни ты, а саботажник!
Ты продолжай, читатель, представлять,
Как ты в сторонке скучно и уныло
Стоишь и повторяешь невпопад:
«А вдруг уже всё раньше это было,
Три миллиарда лет тому назад?»
Уж если тебя бабские предъявы
Успели многократно прожевать,
Как жернова, пусть даже и по праву,
То и зачем тогда переживать?
Ведь если объективно так прикинуть,
То ты сто тысяч раз, как ни крути,
За этот срок вторую половину
Сумел себе, конечно же, найти.