И, если пораскинуть так умишком,
О многом эти цифры говорят.
Сто тысяч близких связей – это слишком,
Не лирика уже тут, а разврат.
Я на него смотрю с тоской и грустью,
Я строго сжал суровые уста.
Нет, никогда с подобным не смирюсь я,
Должна быть где-то красная черта.
Но, если вечный срок мотают люди,
То, значит, их и нету, красных черт,
Плевать тебе на всё, что есть и будет,
А это не бессмертие, а смерть.
Тут парадокса нет. Я в этом плане
Желаю объясниться до конца:
Чем меньше у тебя переживаний,
Тем больше ты похож на мертвеца.
И, глядя вдаль спокойно и бесстрастно,
Они без суеты и лишних слов
Заполонят собою всё пространство,
Пятнадцать миллиардов мертвецов.
Да, мой читатель, если будет создан
Волшебный против смерти эликсир,
То вместе с небом вздрогнут даже звёзды,
Увидев наш с тобою новый мир,
В котором сплошь, от севера до юга,
Похожие, как с грядки огурцы,
Колоннами гуляют друг за другом
Из плоти и из крови мертвецы.
Земля-то не резиновая, братцы,
И, если уж бессмертные не мрут,
То те, что вслед за ними народятся,
Вот как они приют себе найдут?
Куда их? В Антарктиду? На Меркурий?
Не знаю. Если честно, не бывал.
Бессмертие – погибель. Большей дури
Я никогда себе не представлял.
И не представлю. Некуда девать их,
Потомков наших, если смерти нет,
Ну вот я и тревожусь о собратьях,
Которые придут за нами вслед.
А, стало быть, с какого-то момента
Рождаемость застынет на нуле,
Ну, или на сотой доле от процента,
И хаос воцарится на земле.
И что мы с вами делать будем, братцы?
При том, что не воротишь время вспять,
Мы просто перестанем размножаться,
И как нас после этого назвать?
Да как угодно, только человеком
Из нас не назовёшь ты никого.
А кем тогда назвать? Отвечу: некем.
Был человек, и всё, и нет его.
…Нельзя сказать, что я других умнее.
Любой поэт немного дурковат.
Но предсказать мы кое-что умеем,
О чём обычно мало говорят,
Куда нас может вывезти кривая,
И я нагнал тут страха неспроста,
А просто рассказал, чего бывает,
Когда твоя сбывается мечта.
«А конструктив-то где?» – читатель спросит.
Где-где? Да у тебя на бороде!
Под носом, здесь, у нас, на сенокосе,
В деревьях, в облаках, в речной воде,
В друзьях, в делах, в дворовой старой песне,
В стихах любимых, в синеве небес,
В той женщине, с кем был когда-то вместе,
Чей голос вновь услышал, и воскрес.
(А борода – она как знак почёта,
Я потому беру ее в расчёт,
Что после сложной сделанной работы
Как раз по ней-то брага и течёт).
Читатель мой, я здесь хочу восполнить
Один пробел в суждениях своих:
Бессмертны мы, пока хоть кто-то помнит
И наши времена, и нас самих.
Обратно превратиться в обезьяну
Конечно же, опасность велика
Для всех для нас, как лечь в глухую яму.
У обезьяны память коротка.
Банально? Да. Зато предельно точно.
Есть память – значит, есть и человек,
В пустыне без неё слепцы точь-в-точь мы,
Она наш самый главный оберег.
И я себе не менее банальный
Вопрос про человека задаю:
Он на земле не вымер, что ж, похвально,
А как он жизнь планирует свою?
И в землю эту самую зачем он
Корнями впился, словно старый дуб?
Чего-то мне с его предназначеньем
Неясно, хоть я с виду и не глуп.
Он встал с колен, огонь добыл, а дальше?
Он взял дубину в руки, и чего?
Чем становлюсь мудрее я и старше,
Тем больше я тревожусь за него.
А ему хоть бы хны. В общем, много чего у меня
В стихотворные строки сложилось, пока я валялся
В той траве-мураве, монотонно мыча и бубня
Вот как раз то, что здесь я нормально сказать попытался.
Я потом на веранде за чаем всё это прочёл
Кольке вслух, наизусть. Он сказал: «Не печалься, братишка,
Я про это слыхал, что и впрямь человек обречён,
И, что как ни крутись, в перспективе каюк нам и крышка.
Неприятно, согласен. Но я тебе вот что скажу:
Тут психолог ко мне приезжал по весне, да, тот самый,
Что в ментовке ещё нам с тобой придавал куражу,
Он вот здесь, на веранде мне на душу тонну бальзама
Прямо взял так и вылил, он в этих сеансах силён
(Правда, я в него тоже нормально налил медовухи),
В чём бальзам? В том, что смерть – это мелкий такой скорпион,
Яда много, а сил – как у дряхлой ленивой старухи!»
«Ей не справиться с нами! – психолог мне всё объяснил, —
Если память жива о тебе, это значит, не зря ты
За любимую Русь жилы рвёшь изо всех своих сил,
Наши души бессмертны, – сказал он – дерзайте, ребята!»
«Я понял так, – Колян сказал, спасая
В стакане утонувшего шмеля,
Что не должна страна моя родная
Сквозь мрак лететь, как лодка без руля,
Путём своим особым, напрямую,
И хрен поймёшь, чего там впереди,
Но, раз уж выбрал линию такую,
Сперва свою особость подтверди!
К примеру, брось пустые разговоры,
Что мы о судьбах родины ведём,
Да и засей их, русские просторы,
Пшеницей, рожью, просом, ячменём,
Да всем подряд, я знаю, люди наши —
Они ведь все с руками, чёрт возьми,
Серёг, скажи, чего они не пашут,
Что с ними стало, с этими людьми?
Ну почему они не жнут, не сеют,
А кулаками в грудь себя стучат,
Как только рюмку хлопнут: «Эх, Расея!»
И всё, и ступор, пьют лишь и молчат.
И снова пьют. Конечно, не везде так,
Страна у нас большая – о-го-го!
А сколько было славных пятилеток?
А хлеба так и нету своего,
Чтоб всем хватало. Разве так и надо?
Десятки лет с других концов земли
Австралия, и Штаты, и Канада
К нам в СССР зерно своё везли.
А сами-то мы что? А то мы сами, —
Перенаправил Колька разговор, —
Что сталинскими чёрными усами
Народ наш очарован до сих пор.
Опять-таки не весь, но есть анализ,
Что полстраны вздыхает о былом:
«Да, не любили нас, зато боялись,
А что теперь? Один сплошной облом!»
А если все вокруг тебя боятся,
То можно и не сеять, не пахать,
А на крылечке тихо прохлаждаться
И за столом торжественно бухать.
И так ведь всё дадут. Несправедливо! —
Колян схватил стальную кочергу, —
Я эту землю сделаю красивой,
Я всё на ней посею, что смогу!
Вот так и надо самовыражаться!»
«Колян, а кочерга-то тут при чём?»
«А чтоб свои боялись, с кем сражаться
Я до конца, до смерти обречён —
Парад чудовищ – рейдерская свора
С пехотою задрипанной своей,
Прикормленные ими прокуроры
С огнём в глазах и паром из ноздрей,
Как у коней на скачках: «Вот сейчас мы
До цели наконец-то долетим,
И вот он, сладкий корм, и всё прекрасно,
Мы никому его не отдадим!»
Чего ещё? Да те же конокрады,
Народ, который травит рыб моих,
И далее по списку. Мне не надо
И думать-то особенно про них,
Про шушеру про эту, а на деле —
Война по всем фронтам, бардак и бред,
Поди расслабься, гнев клокочет в теле!
Душа у нас бессмертна, тело – нет.
Ты прав, Серёга, я с тобой согласен, —
Колюха штопор в пробку засадил, —
Не надо нам про вечность сладких басен,
Ты это дело верно рассудил.
Работать день и ночь должны башкой мы
И не витать в высоких облаках!»
… А жизнь вокруг текла себе спокойно,
И было всё как надо на местах —
Культурно расслабляясь на природе,
Найдя себе и якорь, и причал,
Жучок с какой-то мошкой колобродил,
Андрюха местных жуликов гонял,
И на сосне, на самой верхотуре,
Снегирь простую песенку свистел,
И шмель, стервец, сидел на абажуре
И улетать от Кольки не хотел.
И, как шпана из тёмной подворотни,
Повысыпали звёзды в небеса,
И с каждом тостом звонче, беззаботней
Звучали наши с Колькой голоса.
Да, не слишком короткою вышла глава у меня,
Но, читатель, мне надо, чтоб ты окончательно понял,
Что любовь к человеку для Кольки не трёп, не брехня, —
К нашим людям, когда они пашут на совесть, как кони.
А про вечность, про жизнь – тут на месте мозги у него,
Колька вдолгую хочет играть, так дела свои делать,
Так уметь передать их, чтоб после уже ничего
Не пропало из них, не рассыпалось в прах, не сгорело.