Скользкий тип. Скользкий и неприятный, несмотря на всю свою лощеность. Я всегда старался держаться от таких подальше. Открытым текстом я ему этого, конечно, сказать не был готов, но решение выпроводить его возникло во мне окончательно. Я вскинул голову, готовясь объявить о своем отказе, и вдруг увидел Мартынова. Он выглядывал из-за приоткрытой двери и подавал недвусмысленные знаки, призывая ответить гостю согласием.
— Итак? — склонил голову набок мой гость, разглядывая меня с заинтересованным прищуром.
Мартынов сделал зверское лицо.
— Я подумаю, — сказал я, давая понять своим тоном, что почти согласен.
— Думать уже некогда, — скупо улыбнулся Константин Евгеньевич. — Времени у нас не осталось вовсе.
Я видел, что Мартынов в своем укрытии совсем извелся.
— Ну хорошо, — сказал я. — Что от меня требуется?
— Я знал, что мы договоримся.
Прозорливый тип. Какую-нибудь минуту назад я сам еще ни в чем не был уверен.
— Мне будет нужен ваш паспорт, Евгений, и фотографии для загранпаспорта.
— Это завтра, — предложил я, выгадывая время.
Константин Евгеньевич запротестовал, но я был непреклонен.
— Хорошо, — пошел он на попятный. — Но в первой половине дня, не позже.
Это я пообещал с чистым сердцем.
— Что еще?
— Пока больше ничего, — ответил он. — Я все сделаю за вас. На этой неделе вылетите в Германию.
У меня не было ни малейшего желания отправляться в Германию, но я не стал возражать, потому что видел лицо замершего в ожидании Мартынова. Мое молчание Константин Евгеньевич расценил как согласие. Поднялся из кресла и пожал мне руку. Он был очень скрытным человеком, и зачастую нельзя было понять, что именно он чувствует, но сейчас у него явно упал с души камень. Я, похоже, сильно его выручил, дав согласие.
— Вы говорили о каких-то книгах, — вспомнил я. — Еще тогда, в прошлый раз. С ними я и полечу в Германию?
— Да. Я передам вам их перед вылетом.
— Но чтобы все было законно! — проявил я осторожность.
Он покровительственно потрепал меня по плечу:
— Разрешение на вывоз есть. Я ведь вам говорил.
Я проводил его до двери. Прощаясь, он еще раз пожал мне руку и вышел за порог, постукивая своей роскошной тростью.
Мартынова я обнаружил сидящим в кресле.
— Кто такой? — отрывисто спросил он.
— Знакомый Загорского. Какой-то мафиози.
— Мафиози? — профессионально насторожился Мартынов.
— Если у человека на десяти пальцах рук помещается двадцать увесистых перстней, если он не хочет контактировать с милицией и в довершение всего совершенно непонятно, чем он зарабатывает на роскошную жизнь, то попробуйте подобрать для него другое определение.
Мартынов нервно покусывал губы, раздумывая.
— А, что за книги? — вдруг спросил он.
— Какие-то старинные фолианты. Загорский должен был доставить их в Германию, но арест все испортил.
— Интересная история, — пробормотал Мартынов. — А нам он совсем другое рассказывал.
— Загорский?
…— Он самый. Нет, про поездку в Германию он нам, конечно, поведал. Но о книгах речь не шла. Он сказал, что едет к приятелю, который несколько лет назад эмигрировал, Мы проверили — есть такой человек. Но что же он о книгах-то промолчал?
— Чем меньше человек скажет, тем меньше к нему вопросов, — выдвинул я версию.
— Нет, здесь другое. Скорее всего — контрабанда.
— Разрешение на вывоз у него есть, — напомнил я.
— А это мы проверим, — сухо засмеялся Мартынов, — Ты не расставайся с этим своим другом. Пусть он тебе документы на выезд готовит. А мы его тем временем прощупаем. Осторожненько так, чтобы ему не щекотно было.
И снова засмеялся.
Глава 36
По неимоверно опухшему лицу Кожемякина можно было заключить, что накануне он поминал усопшего, не щадя собственного здоровья. Он сидел отдельно, в самом углу, и безо всякого выражения во взгляде разглядывал заляпанные кладбищенской грязью ботинки. Кроме него, в самсоновском кабинете присутствовали Демин и Светлана. У нее было очень бледное лицо.
— Чего ждем? — спросил я, потому что повисшее молчание казалось мне невыносимо тяжелым;
— Алекперов попросил подняться к нему в половине десятого, — сказала Светлана.
У нас оставалось еще пятнадцать минут. Я откинулся на спинку стула и принялся рассматривать Кожемякина. Он выглядел подавленным и безвольным. Но у него за плечами было шесть лет тюрьмы: нанесение тяжких телесных повреждений, как сказал Мартынов. Так что внешность бывает обманчива.
— Пора, — объявил Демин.
По тому, с какой неохотой все поднялись, я понял, что правы те, кто предрекает нашей программе естественную смерть. Самсонов был заводилой всему. И глупо думать, что мы — пусть даже все вместе — сможем заменить его. Так, как при нем, уже не будет.
В алекперовский кабинет нас пригласили тотчас, едва мы вошли в приемную. Нас уже ждали. Кроме Алекперова, в кабинете находился еще один человек. Он был невысок и грузен и чем-то неуловимо напоминал Демина, только без усов. Он поздоровался с нами кивком, и в его глазах я увидел настороженность и затаенное напряжение.
— Доброе утро, — сказал нам Алекперов.
Он был в кремовом костюме и имел не то чтобы беззаботный, но вполне беспечальный вид. Я понял, что прошедшие накануне похороны лично для него уже ушли в прошлое. Алекперов подтвердил мою догадку уже в следующую секунду.
— Познакомьтесь, — сказал он. — Горяев Дмитрий Иванович.
«Безусый Демин» кивнул, не снимая с лица маску настороженности.
— Принято решение назначить его руководителем программы.
— Кем принято? — сухо осведомилась Светлана.
Я понял, что у Алекперова будут проблемы. Он и сам, наверное, это понял, но закалка, обретенная им в многочисленных передрягах, позволила ему сохранить внешнее спокойствие.
— Руководством канала, — пояснил он с вежливостью, с которой и следовало обращаться со свежеиспеченной вдовой.
— А разве творческая группа уже не участвует в решении подобных вопросов?
— Только в пределах своей компетенции, — перешел на более привычный для него язык Алекперов.
— Значит, все решено без нас?
Я посмотрел на Демина. Тот сидел, покусывая ус и разглядывая что-то на полированной поверхности стола. Интересно, поставил ли он Светлану в известность, что у программы уже есть хозяин? Мне бы не хотелось, чтобы она услышала это от Алекперова вот прямо сейчас, потому что это будет для нее сильным ударом. Очень сильным.
— Наверное, надо разграничить, какие вопросы решает руководство канала, а какие находятся в компетенции членов съемочной группы, — сказал Алекперов. — Все, что касается организационных и финансовых вопросов, — прерогатива руководства канала. Творческие же вопросы вам решать самим. Мы платим — вы снимаете. Разделение труда. Один из признаков нарождения цивилизации.
— Мы сами будем решать, как нам жить, — с необычной для нее жесткостью сказала Светлана.
Она сейчас была единственным бойцом среди нас. Остальные в силу разных причин предпочли не вмешиваться.
— А о чем, собственно, идет речь? — вдруг озаботился Алекперов. — В чем расхождения? Может быть, если мы определимся в этом, то окажется, что наши позиции не так уж сильно расходятся?
— Мы должны сохранить самостоятельность.
— В чем? — сказала Светлана.
Демин все так же покусывал нервно ус.
— Конкретнее, — попросил Алекперов.
— Кадровые вопросы, организационные, творческие.
— Не возражаю, — сказал Алекперов.
Все воззрились на него. Даже Демин оставил ус в покое.
— Вы не сказали ничего такого, с чем я не был бы согласен, — признал Алекперов. — У вас будут еще какие-нибудь пожелания?
— Нет, — сказала Светлана.
— Я обещаю, что ни один человек не будет вам навязываться вопреки вашему желанию. Я обещаю, что вы не будете снимать то, чего снимать не хотите. Я обещаю, что никто из вашего коллектива не будет уволен против его воли. Этого достаточно?
— Вполне, — после долгой паузы ответила Светлана.
Я увидел, как дернулся Демин. И понял, что лично его такой расклад совершенно не устраивал. Он запаниковал и воззрился на Светлану, но она не смотрела на него.
— Как видите, имело место обычное недопонимание, — сказал Алекперов. — Никто не собирается навязывать вам новую концепцию или смену состава. И даже единственный человек, который придет к вам, — он кивнул на Горяева, — никоим образом не будет вмешиваться в вашу работу. Его дело — бумажки. Вся эта отчетность, заниматься которой вам вряд ли с руки. Он будет заниматься документами. Всеми этими договорами, счетами и платежными ведомостями.
Вот через кого отныне потечет денежный поток.
— Мы бы хотели участвовать в решении финансовых вопросов, — вдруг сказал Демин.
— Поконкретнее, пожалуйста, — попросил Алекперов. — Я не совсем понял.
Все он прекрасно понял. Демин снова пошел ва-банк. Наверное, он ясно представлял себе, что почва уходит у него из-под ног и вряд ли уже можно что-то решить в свою пользу, но осознание этого только придало ему решимости. Это была решимость отчаявшегося.
— У нас было так заведено, — сказал Демин, — что мы всегда знали суммы заключенных договоров и сообща решали, с кем подписывать контракт, а кому отказать.
Черта с два так у нас было заведено. Но никто из присутствующих Демина не поправил, ожидая продолжения.
— И кому сколько заплатить, тоже решали мы, а не дяди.
— Да у вас, я смотрю, был настоящий колхоз, — развел руками Алекперов и улыбнулся скупой улыбкой хозяина, давая понять, что не воспринимает слова Демина всерьез.
— И если уж мы говорим о том, что все должно оставаться так же, как было при Самсонове, — это тоже надо принять во внимание.
Демин заговорил с затаенной злостью и напряжением. Я буквально почувствовал, как он жаждал самсоновского кресла.
— Кстати, хорошо, что мы коснулись и денежного вопроса, — сказал Алекперов так, будто только что об этом вспомнил. — Я как раз хотел сказать, что с первого числа мы вдвое повышаем зарплату всемчленам творческой группы. Так что, как видите, и материально никто не будет ущемлен.