Марина покачала головой.
— Тебе никогда не понять женщин, — прошептала она.
Что правда, то правда. Познав ее смелость и напор едва ли не с первых дней знакомства, я и представить себе не мог, что слова имеют для нее хоть какое-то значение. Склонился над ней и стал поцелуями осушать ее слезы. Она затихла и даже, как мне показалось, перестала дышать.
— Люблю тебя, — сказал я. — Наверное, только сейчас сам это понял.
Просил прощения за собственную толстокожесть.
— Я думал, что все продлится очень недолго. Побудем вместе и разбежимся. Я уеду.
— Куда? — вскинулась Марина.
— Я не собираюсь никуда уезжать, — пробормотал я, поняв, что проговорился.
Марина выглядела встревоженной. И как ей действительно сказать, что я уеду и это случится очень скоро? От одной мысли о предстоящем расставании мне самому становилось плохо. Она — здесь, я — там. Сначала редкие, раз в месяц, встречи. Очень недолгие и почти случайные. Я стану приезжать к ней на денек, и наша любовь будет сродни воровству. Потом мы будем расходиться все дальше и дальше, как это случается между редко видящими друг друга людьми. И в конце концов у нас не останется ничего, кроме щемящих воспоминаний.
— Я увезу тебя отсюда!
— Куда? — удивилась Марина.
— В Вологду.
— А твоя жена?
Черт, я же сам ей наплел когда-то про жену.
— Я с ней разведусь.
— И что я буду делать в Вологде?
— Жить, — сказал я. — Ты будешь моей женой. Наверное, она не восприняла мои слова всерьез, потому что засмеялась.
— Нет, — сказала она. — Я не могу быть твоей женой. Только любовницей.
Потянулась ко мне и поцеловала.
— Почему? — мрачно спросил я.
— Я не хочу тебя терять.
— Ты же будешь моей законной супругой.
— И потеряю тебя. Потому что ничто так не убивает любовь, как быт. Когда стираешь мужу носки…
— Я всегда делаю это сам!
— Или стоишь у плиты…
— Тут у меня есть сложности, — признался я. — Но буду учиться и уж без завтрака семью не оставлю.
Марина засмеялась.
— Я не о том, — сказала она. — Я тебя так люблю, что готова все делать сама. И буду делать — с радостью. И год, и два, и три. А потом — это не сразу произойдет, лет через пять, а может, и через пятнадцать, — я вдруг почувствую, что эта моя радость куда-то уходит. Улетучивается без следа. А это не радость улетучивается, Женя, а любовь.
Она приникла ко мне и затихла, как будто воочию увидела, как умерла наша любовь.
— Пусть! — сказал я решительно. — Пусть все умрет через пятнадцать лет! Но если мы сейчас не сделаем шаг навстречу друг другу, то все закончится гораздо быстрее! Уже через неделю. Или через две.
— Почему? — удивилась Марина.
Она не знала того, что знал я. И я понял, что сейчас все ей расскажу. Вот прямо сейчас. Уже даже рот раскрыл. И тут зазвонил телефон. Я снял трубку. На том конце провода был Мартынов.
— Привет! — сказал он. — Ты не спишь?
— Нет.
— Мы арестовали Панова.
— Какого Панова? — опешил я.
— Константина Евгеньевича.
Это было полной неожиданностью для меня. С Константином Евгеньевичем я встречался в первой половине дня, передал ему фотографии и свой паспорт. Ничто не предвещало неприятностей, которые его, как оказалось, поджидали.
— Загорский начал давать показания.
— Так значит — он?! — изумился я.
Панов как главный мафиози заказал Загорскому это убийство. Загорский выполнил заказ. Такая схема в мгновение выстроилась в моем мозгу. Мартынов понял наконец, о чем идет речь, и невесело засмеялся.
— Нет, — сказал он. — С самсоновским делом связь пока не прослеживается. Речь идет о контрабанде культурных ценностей.
— Он же говорил, что все законно, — пробормотал я. И есть разрешение на вывоз.
— Мы навели справки. Там все липа. Они подделывали документы и по ним вывозили все, что им заблагорассудится. Ты завтра подойди к нам в прокуратуру, дашь показания. Панов ведь предлагал тебе лететь в Германию?
— Предлагал.
— Вот это и напишешь. Что там новенького на работе?
— Ничего, — ответил я, мрачнея. — Большая грызня.
— Деньги? — определил Мартынов.
— А что же еще? Алекперов, руководитель канала, зарегистрировал на себя знак программы и теперь диктует свои условия всем.
— Когда же он успел? — удивился Мартынов.
— Он втихомолку занимался этим, когда Самсонов еще был жив.
— Вот как? — сказал Мартынов. И я услышал, как изменилась его интонация. Наверное, я сказал что-то важное для него.
Глава 38
Я приехал в прокуратуру вечером. Мартынов ждал меня. У него был вид шахтера, две смены подряд рубавшего уголек. Наверное, он теперь дневал и ночевал на работе.
— Поздновато, — проворчал он.
— Не мог отлучиться. Новый шеф знакомился с нашим коллективом.
— Какой новый шеф?
— Горяев. Занял место Самсонова.
— Ну и как он?
Я скорчил скорбную гримасу. Мартынов понимающе улыбнулся.
— Откуда он вообще взялся?
— До недавних пор продюсировал какую-то программу о членистоногих на сто пятьдесят седьмом канале, — хмыкнул я.
— С таким настроением вы много наработаете, — определил Мартынов.
— Это точно.
Он придвинул мне стул:
— Садись, разговор у нас долгий.
— Чего же так?
— Допрашивать тебя буду. Под протокол.
— Как подозреваемого? — осведомился я.
— Свидетелем ты у нас проходишь. По делу о контрабанде культурных ценностей.
— Значит, всерьез за Панова взялись?
— Всерьез, — кивнул Мартынов. — Ты в чем-то оказался прав, назвав его мафиози. Они целую паутину сплели, и Панов был за главного.
— Они — это кто?
— Там много людей задействовано, Женя. И у каждого были свои четко очерченные обязанности. Одни выясняли, что сейчас ценится и кому можно запродать товар, другие доставали требуемое, попросту говоря — воровали, третьи, как твой Загорский, выполняли роль курьера, перемещающего эти вещицы через границу.
— Неужели Загорский пошел на это? — Я покачал головой. — Может, он просто не знал?
— Он так и пытался это представить, — подтвердил Мартынов. — Не знал, что имеет место контрабанда, документы-то, мол, всегда были в порядке. Но это все отговорки для слабоумных. Расколется в конце концов, никуда не денется.
— Я-то думал, что вы нашли убийцу Самсонова.
Мартынов внимательно посмотрел на меня.
— Связи пока не видно, — признал он. — Но иногда открываются новые обстоятельства, позволяющие взглянуть на дело по-иному.
— Здесь-то, что может быть?
— Все, что угодно. Мы отрабатываем сразу несколько версий. Ну, например, почему бы не предположить, что Самсонов каким-то образом был связан с этой контрабандой?
— Самсонов? С контрабандой? Чушь! — уверенно отклонил я эту версию.
Сама эта мысль казалась мне кощунственной.
— А вот ты погоди, — неожиданно мягко не сказал, а почти пропел Мартынов. — У Самсонова ведь крутились огромные деньги. Так? Почему бы не предположить, что он финансировал предприятие твоего Константина Евгеньевича?
— Он не мой! — огрызнулся я.
— Не твой, хорошо. Но все остальное остается в силе — мое предположение о возможной связи Панова и Самсонова.
— Они даже не были знакомы?
— Откуда ты знаешь?
— Мне так показалось.
— Вот видишь — «показалось».
— Да точно я вам говорю! Иногда фамилия Самсонова звучала…
— Где она звучала?
— В разговорах. Когда я, Загорский и Панов иногда упоминали его фамилию. И было понятно, что Константин Евгеньевич и Самсонов лично не знакомы.
— А почему же тогда заходила речь о Самсонове?
— Ну, все-таки такой известный человек. И к тому же мы с Загорским у него работали. Загорский как раз собирался в Германию, а Самсонов его не отпускал, так Альфред жаловался на него Константину Евгеньевичу…
— А тот что же?
— Обещал обломать Самсонову рога.
— Точно? — возбудился мой собеседник.
— Да. Еще в первый день нашего с Пановым знакомства он это сказал.
Мартынов торопливо придвинул к себе чистый бланк протокола.
— Вот видишь, — сказал он и нервно засмеялся. — А говоришь, что никакой связи не улавливаешь.
Я рассказал ему все, что знал: о Константине Евгеньевиче, о Загорском, о Самсонове. Но лично мне в версию Мартынова не верилось. Не мог Самсонов быть связан с этими людьми. Точнее — не могло быть той связи, какая представлялась Мартынову. Я так ему и сказал. Он в ответ только засмеялся:
— Проверим.
За окном было совсем темно, когда наша с ним беседа завершилась и я расписался под протоколом. Этот протокол Мартынов вложил в папку, в которой уже было много-много разных бумаг. Я представил, как эти листики, добавляясь один к другому, множатся и множатся, и уже не разобрать, что где. И в этом беспорядке, в страшной путанице фактов, фамилий и дат корчится бедолага Загорский. Уже не важно, убивал он или нет, это не имеет ровным счетом никакого значения. Только вот эти бумажки и имеют смысл. Я вдруг совершенно четко представил, что такое бюрократическая машина: неистребимое скопище бумажек, каждая из которых сверхпрочная шестерня огромного бездушного механизма. Человек, попавший меж этих шестерен, обречен. Он будет раздавлен, и ничто не может его спасти.
— Я не верю, что Загорский — убийца! — повторил я.
— Он, значит, не убийца, — поддакнул Мартынов. — Тебя я тоже отбрасываю…
— Спасибо, — вставил я, но он даже не обратил внимания на мой сарказм.
— Вдову тоже выведем из круга подозреваемых — она, как ты утверждаешь, была безутешна и уж ни в коем случае не стала бы лишать человека жизни; Кожемякин, опять же по твоим словам, боготворил Самсонова, так что и о нем забудем тоже. Кто там у нас остается? Демин? По Демину не будет возражений? Ну вот мы и нашли убийцу. Сегодня уже поздно, — Мартынов демонстративно взглянул на часы, но завтра мы непременно его арестуем.
Он намеренно довел ситуацию до абсурда, чтобы я почувствовал свою неправоту.