К: А еще склонности, состояние здоровья и, конечно, уровень интеллекта. Кейс Аси Казанцевой выводит донорство из анонимного поля: вот есть журналист и просветитель, читайте ее интервью и покупайте ее яйцеклетки. И, между прочим, отсутствие анонимности делает будущего ребенка незащищенным.
А: Конечно, он будет не защищен. И поэтому, то, что делает Ася Казанцева, – это не просто акция, это нравственное утверждение. И, повторю, это утверждение ни она, ни фонд «Эволюция» не разъяснили.
К: Надо сказать, что мы не абстрактно обсуждаем будущего ребенка, ведь лот сразу купили.
А: Я не знаю, как была устроена оферта, и я не знаю, что мотивировало покупателя – ведь он мог купить яйцеклетки Аси Казанцевой, просто чтобы поддержать ее взгляд на жизнь и ее заявление. Как коллекционер, который поддерживает художника. Она ведь, по сути дела, поступила как современный художник, который устраивает перформанс и предлагает публике и кураторам самим разбираться с эмоциями, которые он у них вызывает.
К: Ася Казанцева говорит в разных интервью, что не ожидала такой реакции. В чем я вижу некоторое кокетство, потому что этот лот – безусловная провокация. И в каком-то смысле действительно акт искусства, который не существует отдельно от вызванного им обсуждения. И масса вопросов, которую он породил, – можем ли мы деанонимизировать доноров, несут ли они ответственность за тех детей, которые родились из их генетического материала?
А: Не появится ли идея улучшения человеческой расы через отбор потенциальных доноров?
К: Стоит ли нам вообще ее улучшать? И какими способами можно сделать это корректно? Один из аргументов Аси Казанцевой, который она приводит в интервью, – нам нужна десакрализация всего, что связано с репродуктивной системой человека. И, надо сказать, я не против. Если отбросить то, как эта история была представлена публике, останется только факт продажи яцеклеток, а в нем самом я не вижу ничего экстраординарного. Процедура извлечения непростая, но раз Ася и так собирается их замораживать, то проблема решена. Меня смущает в этой истории только цена. Высокая цена сама по себе подразумевает отбор, пусть и другого типа. Потому что 90 000 – это большие деньги, а если еще посчитать, сколько стоят все сопутствующие процедуры, получится сумма, доступная далеко не всем.
8 августа 2019 года на ракетном полигоне в Неноксе недалеко от Северодвинска во время военных испытаний произошел взрыв. Погибли семь человек, четверо получили высокие дозы радиоактивного облучения. Вся информация об инциденте засекречена. По официальным данным, взорвался жидкостный ракетный двигатель, однако многие и в России, и за рубежом подозревают, что российские власти скрыли истинный масштаб катастрофы.
Андрей: Мы с тобой обсудили просветителей, совершенно логично поговорить теперь про ученых. Эта история, как назло, случилась вскоре после выхода сериала «Чернобыль» на канале HBO. Обсуждая его, все говорили, что такое замалчивание трагедии и игнорирование аварийных протоколов могло произойти только в Советском Союзе. И вот теперь что-то похожее случилось под Северодвинском.
Катя: Когда пострадавших доставили в районные больницы, врачам сказали, что они неопасны. В одной из больниц были счетчики Гейгера, и врачи увидели, что это вранье, а в другой счетчиков не было, и там, по-видимому, кто-то облучился. Как и в Чернобыле – никому ничего не сказали, всем наврали, всем заморочили голову.
А: Больше того, в России, как и в других странах, есть система мониторинга радиоактивных испытаний. Станции, которые фиксируют содержание радионуклидов в воздухе, постоянно обмениваются информацией. Так вот, Россия свои станции отключила для того, чтобы в мире никто не заметил или не мог получить более-менее достоверную информацию о том, что происходит.
К: Нам казалось, что это абстрактный вопрос, но теперь, после того, что произошло в Северодвинске, мы должны обсудить, несет ли ученый – человек, который в основном занимается бумажной или лабораторной работой, – ответственность перед населением страны, а то и мира, за то, что не рассказывает о катастрофе.
А: В «Чернобыле» был такой персонаж, ее звали Ульяна Хомюк.
К: Важно, что на самом деле такого человека не было, это единственный персонаж сериала, у которого нет реального прототипа.
А: Да, это собирательный образ научного сообщества, которое хочет рассказать правду и борется за то, чтобы это сделать. Такие люди должны были быть и в Северодвинске – среди ученых и среди военных. И они могли бы рассказать о случившемся – чрезвычайная ситуация, которая может иметь последствия для здоровья большого количества людей, не подпадает под закон о государственной тайне. Очевидно, что долг любого человека, который знает об угрозе, предупредить других. Хотя бы анонимно – у некоторых СМИ и сайтов, которые занимаются расследованиями, есть для этого специальные «черные ящики». Можно даже без подробностей – просто не подходите к этой зоне, будьте внимательны.
К: Я согласна с тобой – у ученых есть такое моральное обязательство. Обычные люди неспособны понять, что именно происходит и каковы последствия, даже если им честно расскажут, что взорвалось и каков теперь радиоактивный фон. Им должен кто-то объяснить. И тогда получается, что каждый, кто хочет стать, например, ядерным физиком, решает про себя сразу, готов ли он в случае катастрофы поступить согласно этическим нормам и предупредить людей.
А: Я, честно говоря, даже подумал, что можно сделать значки и раздать ученым «Если случится новый Чернобыль – я вам расскажу». Чтобы они все время помнили об этом.
К: Но ты не можешь знать, как человек будет вести себя, когда случится катастрофа. Мы с тобой обвиняем Асю Казанцеву в том, что она плохой просветитель, а физиков – в том, что они нарушают этические законы. Мы хотим, чтобы просвещением и наукой занимались люди, поступки которых безупречны с точки зрения этики. Но так можно сказать про любую работу, и тогда чем будут заниматься люди с неразвитым чувством этики? Это нежизнеспособная система.
А: Часто ситуация усугубляется тем, что среда постоянно воспроизводит какие-то правила, которые на самом деле ничем не обоснованы. Наша задача – предложить другой вариант поведения.
К: Но мы не можем никого убедить действовать по-новому. Как ты собираешься бороться за чистоту этики ядерных физиков?
А: К сожалению, никак. Но я хотел бы, чтобы в среде ядерных физиков началась дискуссия об их ответственности перед обычными людьми. И поэтому популярность сериала «Чернобыль» – хороший знак.
К: У многих людей в домах появится счетчик Гейгера?
А: Дети, мужья и жены многих ядерных физиков спросят у них: «Ты же кому-нибудь расскажешь, если что-то случится?» Только так это и работает.
Глава 11Три убийства. Как их понимать?[36]
11 ноября 2019 года в Москве 36-летняя женщина выпала из окна своей квартиры с двумя детьми – четырехлетним сыном и девятимесячной дочерью. Перед этим женщина четыре раза звонила в скорую и говорила, что не может накормить грудного ребенка. Когда скорая наконец приехала, было уже поздно. В квартире нашли записку, в которой погибшая просила не обвинять в случившемся ее мужа.
Андрей: Этот случай широко обсуждают и в СМИ, и в соцсетях, и меня поразило, что фокус обсуждения направлен только на мать, про детей никто не говорит. Например, я читал большой подробный пост в фейсбуке про послеродовую депрессию, о том, как с ней бороться и к чему она может привести. И то, что сделала эта женщина, называлось там расширенным самоубийством. Психологи так называют самоубийство, которое сопровождается убийством того, кого погибший человек считает продолжением себя, – чаще всего это ребенок, иногда жена. Я понимаю, что психологам нужны разные термины, но, с моей точки зрения, «расширенное самоубийство» – совершенно ужасное выражение. Оно выключает детей из того, что произошло. Как будто это просто один из способов покончить с собой. Я считаю, что у любого человека есть право на самоубийство, но мы как общество должны бороться с суицидами изо всех сил и, конечно, обязательно проговаривать вслух, что дети – это не продолжение человека, не его собственность. С ними нельзя делать, что угодно. Взять ребенка и прыгнуть из окна – это убийство.
Катя: Почему нам важно, как это называется? Казалось бы, преступник погиб вместе с жертвами, дело закрыто. Но это волнует не только тебя, ведь от того, на чем мы сделаем фокус в этой истории, зависит судьба молодых матерей. Я немножко расскажу о послеродовой депрессии. Согласно статистике, с ней сталкивается каждая девятая женщина в мире. А в таких странах, как Россия, где и так все непросто, каждая пятая. Давай мы с тобой договоримся, что признаем депрессию серьезным диагнозом.
А: Безусловно.
К: У меня не было послеродовой депрессии, но, когда у меня родился второй ребенок, он все время плакал. У меня не получалось его успокоить, и я помню это состояние озверения, когда я падала от усталости, трясла, укачивала ребенка и так мучилась от того, что он плачет. Я чувствовала себя виноватой в том, что не могу его успокоить, я чувствовала гнев и ярость. Такие чувства возникают у миллионов женщин, и кого-то они могут привести к преступлению, а кого-то – к самоубийству. Но если ты называешь женщину убийцей за то, что она вышла из окна и взяла с собой детей, значит, ты считаешь, что она в первую очередь хотела от них избавиться. Мне же кажется, что она не хотела их оставить без матери, нанести им эту ужасную травму.
А: Любая травма лучше, чем смерть. Я никогда не откажусь от этой идеи. Раз уж мы считаем, что, проговаривая некоторые вещи вслух, делаем мир лучше, то давай проговорим, что ребенок, который вырос без мамы, может прожить нормальную, счастливую жизнь. Прыгать с ним вниз – это убийство.