К: Да, он бросил колледж. Но что вообще значит такой договор? Мать говорит, что биологическое родительство для нее ничего не значит, но при этом выставляет условия по передаче товара. Что это?
А: Но мы же понимаем, что у нее была мотивация. Отцом Джобса был сирийский беженец, и его мать, очевидно, оказалась не в лучших жизненных обстоятельствах. Она хотела спасти сына.
К: Мне рассказывали, что есть правило для тех, кто усыновляет детей в африканских странах, – раз в год они должны возить их на родину, показывать матери, как бы доказывая тем самым, что дети получили ту самую лучшую жизнь, ради которой их отдавали.
А: Была такая смешная история, связанная с немецким законом о том, что дети немецких граждан могут претендовать на небольшое пособие от немецкого государства. И один немец из альтруистических соображений завел где-то в Африке огромное количество детей, просто чтобы как-то подкормить местных жителей.
К: Мы с тобой стали обсуждать уже совсем какие-то необычные случаи, но вообще-то, когда детей бросают, я полностью за то, чтобы решать проблему любыми способами. Разрешать усыновлять всем – и одиноким, и гей-парам. Но почему мы так боремся за то, чтобы ребенок был нашим с биологической точки зрения, а если завести такого ребенка не получается, развиваем бешеную инфраструктуру, чтобы получилось? Притом что о моей потребности завести бабушку никто так не печется.
А: Это как раз понятно. Если что и объединяет все сто миллионов моих предков от инфузории-туфельки до развитых млекопитающих, так это то, что у них у всех были дети. Они по какой-то причине хотели их завести. Логично ожидать, что я тоже хочу завести детей.
К: А ты не думаешь, что не они по какой-то причине хотели их завести, а дети по какой-то причине появлялись? Причем по очень определенной.
А: Это действительно сложный вопрос, ты права. Вполне вероятно (и мы возвращаемся к Криштиану Роналду), завести ребенка – это настолько ответственное дело, что важно иметь возможность сделать его в одиночку, не полагаясь на партнера. Потому что с партнером можно поссориться, он окажется пьющим и так далее. Должна быть возможность выбрать способ завести ребенка. Когда система усложняется, это становиться важным. Раньше мы на эту тему не думали, мы спаривались, у нас появлялись дети.
К: Ни у кого не было выбора. Ни у папы, ни у мамы, ни у детей.
А: Да. А потом выбор появился у папы. У него он появился первого.
К: Я читала в издании The Village несколько лет назад статью про шведскую семью, в которой две женщины-геи завели детей с парой мужчин-геев, каждая с каждым, мальчика и девочку[48]. Потом, спустя, кажется, 10 лет, развелись женщины, еще спустя какое-то время развелись мужчины. Каждый создал еще по паре, и теперь у этих детей восемь родителей.
А: И, скорее всего, они хорошие родители, но сложно себе представить ситуацию, когда ребенок говорит: «Мне нужны папы 2, 3, а мамы 1 и 4».
К: Но ты же понимаешь, что любая сложная ситуация непосредственно отражается на детях. Родитель поменял партнера, и вот ребенок не на секундочку, а надолго вынужден иметь дело с отчимом, мачехой. Вынужден выстраивать отношения. Это большой стресс. И я не понимаю, в принципе, каким образом ты можешь дать ребенку выбор. Какой выбор?
А: Мне кажется, что это очень интересная ситуация. Много тысяч лет люди ни о чем не думали, а просто жили, потому что не было выбора. Потом выбор стал стремительно появляться. У мужчин он появился раньше, у женщин позже, но в любом случае сейчас есть технологические, социальные и юридические возможности выстроить любую семью. А ребенок по определению лишен в этом права голоса, и да, непонятно, как его ему дать.
К: Все это развитие наших прав и свобод и сложно устроенных отношений аукается ребенку, которого мы в таких отношениях заводим. И возможности развития бесконечно ширятся – некоторые способы заводить детей даже не предполагают двух очевидных биологических родителей.
А: Действительно, американские врачи провели в 2016 году в Мексике первую в мире операцию, в результате которой появился ребенок с тремя полноценными биологическими родителями. У матери была патология митохондриального генома, ядро из ее яйцеклетки врачи вынули, поместили в яйцеклетку с нормальными митохондриями взамен родного ядра, оплодотворили сперматозоидом папы, и получился ребенок, у которого три набора генов: один от папы, другой от мамы и третий от донора яйцеклетки. И мы понимаем, что на этом прогресс не остановится. Мы скоро доживем до того момента, когда можно будет настраивать генетические особенности будущих детей.
К: В 2006 году была такая история: у женщины умер сын от рака, но она взяла его замороженную сперму и с помощью суррогатной матери родила себе внука. Меня, знаешь, что в таких ситуациях пугает? Операция кесарева сечения позволила спасать огромное количество детей и матерей, но вот уже начинают делать кесарево сечение без показаний, просто чтобы избежать боли, и это немного странно. Суррогатное материнство появилось как спасение для пар, которые не могут выносить ребенка. Но если ты обращаешься к суррогатной матери просто потому, что тебе, например, не хочется портить фигуру, то это, согласись, тоже звучит странно. И я не понимаю, что остановит людей от того, чтобы пользоваться чужими генами для улучшения собственного ребенка.
А: Я-то не вижу никаких проблем в том, чтобы пользоваться суррогатной матерью.
К: Просто чтобы не портить фигуру?
А: Если суррогатная мать на это согласна, то да. Интересно тут вот что: есть некая биологическая часть нашего багажа – мы хотим быть генетически родственны детям, хотим, чтобы дети нас напоминали. Есть культурная – как устроена семья, в каких отношениях все находятся. Удивительная штука состоит в том, что в последние годы наше представление о том, какой может быть нормальная семья, очень расширилось, но даже люди, которые расширяют наше представление об устройстве семьи, все равно хотят эту биологическую связь с детьми сохранить. В частности, понятно, что однополые пары не могут заводить детей естественным, биологическим образом. И это, собственно, ответ на вопрос о биотехнологиях. Они уже меняют не социальную структуру в отношениях родителей и родителей с детьми, они покушаются именно на биологическую связь. Это следующий шаг, что-то совсем другое. Потому что – я готов сделать такое странное предсказание – даже если эти технологии будут дешевы, даже если можно будет легко увеличить рост ребенка на пару сантиметров и сделать его глаза голубее, а интеллект на 10 пунктов IQ повыше, для очень многих людей будет принципиально важно такими технологиями не пользоваться. И рожать детей так, как они привыкли, играть в генетическую лотерею, несмотря на то, что будут миллионы людей, которые будут говорить: «Да вы что? Зачем играть в лотерею? Это ваш ребенок. Это большая ответственность. Он может быть умнее, красивее и выше». Они будут в нее играть именно потому, что это тоже часть нашей биологической природы.
К: Ну ты же понимаешь, что играть в генетическую лотерею будет элита. Потому что в основе такой игры лежит убежденность в том, что твой клан лучший и выбор партнера и продолжение рода служат тому доказательством. Гены людям важны, потому что они неразрывно связаны с деторождением, с желанием родить именно этих детей. Если бы это была полностью лотерея и выпадали случайные гены, люди совершенно по-другому бы к этому относились.
А: Авторы футуристики, которую я читал на эту тему, пишут, что биотехнологии увеличат неравенство, потому что вряд ли будут стоить дешево, и позволить себе настроить будущие таланты своих детей смогут только богатые. А ты говоришь, что, наоборот, неравенство будет уменьшаться. Что люди, у которых много денег и возможностей, которые и так уже умные, высокие и красивые…
К: Может быть, и низкие, но уверенные в том, что это отлично.
А: Да. Люди, уверенные в себе, – а именно они выигрывают в борьбе в условиях неравенства – будут чаще отказываться от биотехнологий и от искусственного расширения возможностей своих детей, чем люди, для которых биотехнологии станут способом выпихнуть детей наверх.
К: Будут бедные, которые не могут себе позволить биотехнологии, будут богатые, которые могут себе позволить их не использовать, и все остальные, которые будут пытаться чего-то себе докрутить, считая, что это им поможет. Но неужели тебе как биологу не кажется, что от этого всего эволюция сойдет с ума?
А: Мне как биологу кажется, что это важная часть человеческого общества, что мы не рабы эволюции. Мы, знаешь, и малярию лечим, а могли бы оставлять больных умирать, чтобы выживали самые сильные, те, кто способен бороться с малярией самостоятельно. Я думаю, что, когда возникнут развитые технологии генетической настройки детей, вот тогда-то мы и узнаем ответ на вопрос «Что такое быть мамой или папой?». Тогда мы сможем выбирать в той области, в которой мы никогда не могли выбирать.
К: Я вдруг задумалась, будет ли пользоваться популярностью воссоздание себя? Раньше люди думали, что клонировать будут в первую очередь любимых. А главная-то проблема, оказывается, родители, которые пытаются реализовать через детей то, что у них не вышло. Вот я не стала балериной, так я еще раз себя заведу и выращу себя так, чтобы ею стать. Не получится – я еще раз попробую. Вот, мне кажется, будет отличный способ бороться с нереализованными желаниями. И главное, это никому не портит жизнь. Это же все ты.
А: Ничего не выйдет – ты родишь своего клона, а потом полюбишь как ребенка, почувствуешь себя его матерью и воспитаешь отдельной личностью.