А: Ты опять возвращаешься к тому месту, которое мне не нравится в твоем построении. Если твоему ребенку кто-то подарил тамагочи, а ты знаешь, что ребенок у тебя не особо организованный и точно забудет его покормить, твой родительский долг – раздавить каблуком этого тамагочи как можно скорее. Пусть лучше сейчас твой ребенок поплачет, чем потом из окна прыгнет. Это нравственный поступок – убить тамагочи. Ты никогда не сможешь всерьез осудить человека, который это сделал.
К: Если тебе покажут преступника, который жестоко убил человека, ты его осудишь?
А: Да, наверное.
К: А если тебе месяц будут описывать мучительные подробности этого дела, а потом скажут, что он жестоко убил на самом деле не человека, а робота?
А: Ты мне говоришь, что я глупенький, меня можно обмануть и поэтому моя этическая система не работает. Но меня можно обмануть и по-другому, мне можно очки заклеить лейкопластырем.
К: Мы с тобой чем занимаемся? Как раз и говорим – люди, отклейте лейкопластырь с очков, посмотрите, что творится в мире, в стране, вокруг вас! Я тебе говорю, что нас уже обманывают.
А: Ну хорошо, представь себе, что на Землю прилетит марсианская слизь. Очень умная. Очень мерзкая на вид. У нее вообще не будет моральной сферы, она будет просто так ползти, след светящийся оставлять и людей ни в грош не ставить. Можно эту слизь пытать?
К: Я давно подозреваю, что эта слизь уже здесь. Потому что иногда я не могу найти другого объяснения тому, что происходит вокруг нас.
А: Ты рисуешь совершенно архаическую этическую систему, сродни «Красавице и Чудовищу». Если чудовище никто не любит, его не существует. Но даже в человеческом обществе есть люди, которых никто не любит. Идея, что любое чудовище найдет себе когда-нибудь красавицу или в крайнем случае кто-то прольет над ним слезинку – это самый большой голливудский обман. Есть совершенно отвратительные, заросшие коростой, никому не нужные люди.
К: Пока про них не расскажут историю, от которой у кого-то екнет сердце, всем и будет на них плевать. Это знают те, кто занимается благотворительностью. Надо рассказать историю, чтобы тронуть сердца. Как только тронул сердца, одушевил, деньги текут рекой.
А: То есть, если ты неприятный, поросший коростой, отвратительный неостроумный тип, которого вообще невозможно полюбить, придумай про себя историю, научись писать душещипательные посты в соцсетях и люди тебя впустят в свою моральную сферу?
К: Конечно. Ты еще денег соберешь и станешь великим человеком.
А: Мне кажется, тебе теперь надо подкаст про карьеру вести.
К: До встречи через неделю.
А: Не мучайте слизь.
Часть IIIПравила игры, которые меняются здесь и сейчас
Если новые технологии постепенно и незаметно проникают в нашу жизнь и мы не всегда понимаем, как жили без них еще 10 или 15 лет назад, то изменения, которые происходят с нормой, часто настолько болезненны, что не заметить их невозможно. Вокруг них разгораются скандалы и бесконечные споры, порой неразрешимые – чтобы они закончились, всем придется принять новые, в большинстве случаев неписаные, правила игры. Именно их мы и пытаемся вычислить.
Глава 19Что такое норма?[57]
Некоторые шутки, которые звучали в фильмах и сериалах еще 10–15 лет назад, сегодня кажутся неполиткорректными. И наоборот – многое, что требовало специальных оговорок и пояснений, теперь стало естественным и само собой разумеющимся. Этика и ценности меняются на наших глазах. Меняется и представление о норме. Как она устанавливается? Кто ее устанавливает? И в какой момент что-то становится нормой?
Андрей: У слова «норма» можно выделить два значения. Одно – «мера, образец», а второе – «так, как принято, обыденно». Это два разных смысла, которые тем не менее идут рука об руку. То, что обыденно, нельзя назвать аморальным.
Катя: Правильно ли я тебя понимаю, что обыденное напрямую связано с большинством? И чтобы получить статус нормы, свойство меньшинства должно стать свойством большинства?
А: Есть и другой способ – как можно чаще показывать людям то, что мы хотим превратить в норму. Когда что-то становится привычным, мы начинаем к нему лучше относиться, не судить, не лечить и так далее. Мне кажется, что мировая культура, по крайней мере последние 100 лет, примерно этим и занимается – предъявляет нам нового человека в сложных обстоятельствах, новую группу людей, новую культуру, новые цивилизационные проблемы. В «Бедной Лизе» есть такая фраза: «И крестьянки любить умеют». Сначала нам показал Карамзин, что крестьянки умеют любить, потом «Бегущий по лезвию», что роботы умеют любить, потом «Форма воды», что можно любить какую-то очень странную амфибию.
К: А когда проходит время, какие-то герои или особенности их жизни нормализуются и перестают интересовать сценариста или автора книжки. Например, тот факт, что герои книги «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары, которая вышла в 2015 году, – геи, уже никого не интересует. Он не является двигателем сюжета. И мне интересно, в какой момент и как это происходит? В сериале «Друзья», который закончился 15 лет назад, вопрос, гей или не гей, был важен, и на эту тему в сериале много шутили.
А: Наверное, это и есть настоящая нормализация, когда ты ни за, ни против, а просто считаешь, что это часть человеческой идентичности, и можешь на нее не обращать внимания, разве что в каких-то специальных обстоятельствах.
К: Но что именно должно произойти, чтобы из двигателя сюжета такая подробность превратилась в характеристику? Сейчас снимается сериал «Хороший доктор», герой которого – человек с аутизмом. Главная сюжетная линия строится вокруг того, как он живет с аутизмом в обычном мире, как влюбляется, как решает бытовые и рабочие проблемы.
А: Именно так и идет работа по изменению общества, сценаристы «Хорошего доктора» делают ее на твоих глазах. Когда процесс нормализации закончен, уже никакой работы нет. Мне кажется в этом плане более показательным сериал «Теория большого взрыва», он фиксирует момент перехода от одной темы, над которой завершается работа, к другой. Четыре мужских героя, все физики, гики. Один еврей, второй индус. Третий – Шелдон – гениальный физик с аутичными чертами, который как антрополог изучил типичное человеческое поведение, но подстраиваться под других не собирается. У четвертого – Леонарда – тоже проблемы с общением, но скорее карикатурные, потому что он стремится проявлять конформность, приспосабливаться. Националистические и сексистские шутки, которых в «Теории большого взрыва» полно, практически незаметны, эти конфликты уже не бросаются в глаза, в отличие от тех, что построены вокруг аутизма.
К: По-твоему, это и есть путь к нормализации? Когда мы разрешаем таким героям заводить друзей и встречаться с обычными девушками? Про это я, кстати, тоже смотрела сериал – «Нетипичный». Герой, мальчик с аутизмом, пытается завести девушку. Но идея сериала не в том, что, несмотря на все странности, у мальчика все хорошо – хотя он действительно находит себе девушку и она в него влюбляется. А в том, что у него все равно не получается быть как все. И ничего страшного, говорят нам создатели сериала, пусть будет другим. Интересно, что общество одновременно борется за инклюзию и расширяет свои границы нормы. Адаптирует иное под себя и себя под иное. И проявляется это в удивительных местах. Например, за последнее десятилетие изменилась сетка размеров одежды. То, что сейчас S, раньше было М. Условно говоря, 27-й размер джинсов был 30-м.
А: Я, кстати, регулярно сталкиваюсь с этим.
К: Тебе говорят – ничего, что ты толстунчик, не волнуйся, мы тебе напишем, что ты «эсочка», а не «эмочка». И это одна стратегия адаптации. Другую, которая меня поразила, демонстрирует сериал «Это мы». Одна из его героинь очень много весит, что совершенно не мешает ее сексуальным и любовным приключениями. Она стремится похудеть, но это не главное – нам дают понять, что ее проблемы связаны не с весом, а удача и любовь улыбаются ей точно так же, как и всем остальным. И тут мне интересна борьба двух трендов. С одной стороны, бодипозитив: если у меня есть щечки и животик, я должна полюбить себя с щечками и животиком. А с другой – надо заниматься спортом и следить за своим здоровьем. И ты мечешься – полюбить свой животик или растрясти?
А: Это, собственно, и есть две стратегии, между которыми выбирают и общество, и человек, если он считает, что чем-то отличается от большинства окружающих.
К: А можно и не выбирать, как в российском фильме «Я худею». Героиню бросает бойфренд, потому что она потолстела, она знакомится с толстячком, и они вместе начинают заниматься спортом и худеть. И героиня действительно худеет, становится снова нормальной, эталонной. Бывший друг хочет к ней вернуться, но она понимает, что толстячок, который так и не смог похудеть, ей милее. То есть фильм одновременно пропагандирует и спорт, и бодипозитив. И это сочетание отражает какую-то неуверенность в норме. Мне кажется, важно понимать, что, хотя мы все боремся за инклюзию, существует некий предел – нормальный человек или ненормальный, но точно не такой, как все. Был такой слоган – «ВИЧ касается каждого» и целая кампания, которая объясняла, что с ВИЧ живут совершенно обычные люди. И все же в какой-то момент необходимо сказать, что люди с ВИЧ не такие, как остальные. Потому что у них есть ВИЧ, а у остальных – нет. У них другая жизнь, они как минимум обязательно должны пить таблетки.
А: И все время решать, должны ли они рассказывать людям, с которыми сталкиваются, встречаются, работают, что у них ВИЧ.
К: В обычной ситуации человек не задумывается о том, что он кому должен. Мы же не говорим, что женщина должна покраситься в блондинку, чтобы нравиться. Она может быть брюнеткой, и это тоже нормально.