— Большинство наших соотечественников считают, что она не созрела и для государственного переворота, — мгновенно оживляясь, возразил Пестель, — надеюсь, вы…
— Зачем же так, — перебил Рылеев, — ведь мы говорим как члены тайного общества, первая цель коего — именно свершение этого переворота.
— А дальнейшее? Англия, к примеру, процветает и при конституционно-монархическом строе. Это ему она обязана своим богатством, могуществом и славой. Британия — владычица морей. С екатерининских времен, с посольства Воронцова, вся русская аристократия превратилась в англоманов.
Вся русская аристократия? Кажется, становится понятным, к чему он клонит. Южное общество всегда было более демократичным и по своему составу и по своим взглядам, программе. Ему, Рылееву, больше бы пристало оказаться среди них. Но этого не случилось. Уж не думает ли Пестель, что он примкнул к титулованным северянам, чтобы корчить из себя аристократа?
— В Англии благоденствуют лорды, купцы, мануфактурщики и прочие состоятельные сословия. Я не был в Англии, но знаю, что лондонская беднота пребывает в самой страшной нищете. Другой такой нищеты, кажется, — нет во всей Европе. Как же мы можем брать пример с англичан, заботясь о благе всех наших граждан? — сказал он, резко отчеканивая каждое слово.
Пестель, ничуть не смущаясь, охотно согласился.
— Конечно, вы правы. Английское устройство государства может обольщать только близоруких англоманов. Кстати, вы знаете, что жена Сперанского была англичанка? Рано умерла, но, кажется, оставила неизгладимый след на взглядах своего мужа, на всем укладе его жизни.
— Но и он, столь поносимый за свои взгляды нашими ретроградами, не мог бы служить образцом для деятелей нашего будущего.
— Однако он был бы очень полезен как член правительства, как опытный просвещенный бюрократ, возглавляющий какое-нибудь министерство. — И Пестель бросил быстрый, испытующий взгляд на Рылеева.
Ого! Как далеко, однако, зашел Пестель в своих планах. Уже обдуманы кандидаты на министерские посты. Обдуманы и обсуждены? Вот это неясно. Кажется, он любит принимать решения единолично… Рылеев спросил:
— В Южном обществе уже обсуждался и состав министерского кабинета?
Пестель ответил небрежно:
— Об этом мы еще не говорили. Но при скудости просвещенных бюрократов такими опытными деятелями, как Сперанский, пренебрегать нельзя. К тому же он прошел школу…
— Повиновения монарху? — подхватил весело Рылеев. — А после всего, что он пережил, после ссылки и опалы будет послушным исполнителем воли любого диктатора?
От него не ускользнула тень, пробежавшая по лицу Пестеля, но тот отвечал спокойно:
— У вас вырвалось слово, которое, по мнению моему, составляет главную угрозу для нового правительства. Вы сказали, любого диктатора. Любого! В дни грандиозных государственных переворотов к вершинам власти всплывают люди случайные и далеко не самые достойные. Вот поэтому мне и кажется, что утверждению конституции должен предшествовать длительный период диктатуры лиц, совершивших переворот.
— И по какому же закону будет существовать государство во время этого длительного периода?
— По выработанной нами конституции.
— Но зачем же тогда огород городить? — уже не скрывая своего раздражения, почти закричал Рылеев. — Чем же это будет отличаться от того, что было, или от диктатуры Наполеона? Если стране, помимо воли большинства, навязано пусть даже новое, но насильственное государственное устройство!
Рылеев знал о давнем намерении Пестеля установить длительную диктатуру временного правления из директоров тайного общества. Без созыва народных депутатов она будет вводить республиканское правление в духе «Русской правды», этой любовно и единолично выношенной Пестелем конституции. С его железной волей и целеустремленностью, он, несомненно, добьется всего, что ему заблагорассудится, как только окажется у власти.
Уклоняясь от прямого ответа, Пестель встал из-за стола, с воодушевлением воскликнул:
— Вы назвали Наполеона! Вот истинно великий человек! Из какой разрухи, из какого разлада он вывел Францию и превратил ее в величайшую державу мира. Как сумел обвести вокруг пальца фортуну! Страна беспрерывно воевала, а народ благоденствовал. И это почти пятнадцать лет. Это загадка, над которой следовало бы поломать голову экономистам. Уж если иметь над собой деспота, так лучше иметь Наполеона!
Неожиданно прорвавшийся энтузиазм, так несвойственный этому холодному, сдержанному человеку, еще более насторожил Рылеева, и он нарочито спокойно, почти лениво сказал:
— Сохрани нас бог от Наполеонов, Александров Македонских, Чингисханов. Нынче любой честолюбец, если он хоть сколько-нибудь благоразумен, скорее пожелает быть Вашингтоном, чем Наполеоном.
Похоже, что Пестель почувствовал, что он чересчур разоткровенничался, и, набивая трубку, теперь уже спокойно согласился.
— Ну, разумеется. Я только хотел сказать, что не должно опасаться честолюбивых замыслов. Не то время, не те люди. Но если кто и воспользуется нашим переворотом, то ему должно быть вторым Наполеоном. — Он выпустил густое облако дыма и мечтательно заключил: — В этом случае все бы мы оказались не в проигрыше.
Куда девался его ледяной, отрывистый тон, как только зашла речь о Наполеоне. Эти несколько фраз более всего походили на невольную исповедь. Так ведь часто бывает, что приходит нежданная минута и открываешь душу собеседнику неблизкому, у которого сам хотел бы выпытать сокровенное. Но тут ему не найти единомышленника.
— Нет ничего страшнее, чем представить, что на смену императору из династии Романовых придет император Наполеон. Вся наша деятельность оказалась бы бесплодной. Это крах. — И, посмотрев на сделавшееся сумрачным лицо Пестеля, добавил: — Никак не могу согласиться на диктаторские полномочия временного правления. Пусть даже я не убежден в совершенстве предлагаемой обществом конституции, но без возражений покорюсь большинству голосов. Условие одно — конституция, принятая обоими нашими обществами, должна быть представлена Великому собору, а не навязана ему насильно.
Отчетливая непримиримость Рылеева заставила Пестеля несколько умерить свои притязания, хотя он не изменил тон. С той же стремительностью, какая обескураживала собеседников, он подошел к Рылееву, спросил:
— Но вы хотя бы согласны с тем, что в депутаты Великого собора надо ввести как можно более членов и при том самых деятельных членов тайного общества?
— Это совсем другое дело. Было бы безрассудно не хлопотать об этом. Натурально, в Великий собор должны войти в большом числе люди, работавшие над государственным уставом и обсуждавшие его не один год.
Пестель не успел ответить. За окном послышался шум, подобный грохоту горного обвала, но слишком равномерный и продолжительный. Сидя в низком кресле, Рылеев увидел полк марширующих солдат, возвращавшихся в казармы. Белые лосины мелькали перед глазами, напоминая белобоких стерлядей, плещущихся в тесном садке. Такой искусственный водоемчик был когда-то у отца в Батове. В детстве Рылеев подолгу простаивал около него, с мучительным любопытством наблюдая, как извиваются, ныряют, всплывают наверх, будто задыхаясь в этой тесноте, рыбы. Солдаты, если смотреть на них снизу вверх, похожи на них, хотя и идут чеканным шагом. И так же безгласны, как рыбы.
Пестель подошел к окну и тоже смотрел на проходящий полк.
— А как отражены в вашей конституции сроки прохождения солдатами военной службы? — спросил он Пестеля.
Продолжая смотреть в окно, Пестель не ответил и только тихо проронил:
— Землепашцы…
Кажется, это первый вопрос, который удалось задать за время длинной беседы, подумал Рылеев. Как видно, Пестель считает, что задавать вопросы это только его право. И, подтверждая его мысль, Пестель продолжил:
— Много ли земли будет у нашего свободного крестьянина? Как вы представляете?
Рылеев знал, что соответственно проекту Пестеля освобожденный крестьянин мог получить надел от государства под беспроцентную ссуду. Причем в первую очередь наделы общественной земли должны получить те, кто просит меньший надел. Таким образом, по мнению Пестеля, в России будут уничтожены нищие. Рылеев никак не мог с этим согласиться.
— Как же можно отказать крестьянину в праве на собственность? Ведь это та же кабала! Не у помещика, так у государства. Вся земля российская должна быть поделена надвое. И одна половина поделена между крестьянами. Мужик волен ее продавать, дарить, передавать по наследству. Только так он будет истинно свободен, то есть независим.
— Так, так, — кивая, соглашался Пестель, с видом врача, успокаивающего тяжелобольного, коего не следует раздражать, а лишь поддакивать.
Эта видимость участливого внимания взорвала Рылеева. Выходит, он даже не удостаивает его спора? Но он сдержался и, вопреки самому себе, обошелся невинно язвительной шуточкой.
— У вас удивительно покладистый характер! Как это вы до сих пор не поладили с Никитой Муравьевым, с Трубецким?
— Слишком велика пропасть меж нами. Но и ее надо преодолеть, — тихо сказал Пестель.
Второй раз за этот вечер он показался Рылееву искренним. Первый, когда речь зашла о Наполеоне.
Дверь распахнулась. В комнату влетел мяч, а за ним появилась Настенька. Маленькое чудо в длинном платьице, в длинных панталончиках с кружевцами, выпущенными из-под платья, согласно детской моде.
— Он сам прибежал. Я не хотела, — пролепетала она, подняв на отца смеющиеся глаза.
— Какое прелестное существо, — сказал Пестель, не глядя на ребенка.
И опять он стал неприятен. Можно ли не любить детей? Мгновенная симпатия, возникшая, когда он сказал о пропасти, кою следует преодолеть, улетучилась.
В дверях показалась Наташа.
— Эта проказница помешала вам? Но все равно, пора идти пить чай, а Настеньке пора спать. — И она подхватила девочку на руки, сияющая, не в силах скрыть материнской гордости.
Рылеев попросил принести чай в кабинет, понимая, что для Пестеля болтовня с дамой за чайным столом будет скучной и тягостной. И сразу погасшая Наташа удалилась вместе с малюткой.