– Я слышала, что вы стали одной из ее первых клиенток в Вене.
– Только потому, что Питер рассказал мне о маленькой несчастной беженке с удивительными руками, и я попросила прислать ее ко мне. Нам с мужем в то время часто приходилось ходить на приемы, и мне необходимо было всегда быть в порядке. Должна сказать, она знала свое дело. Ее привела в ужас моя кожа – мы ведь до того провели много времени в Индии – и она прочла мне целую лекцию о том, как вредно действует на кожу избыток солнца – кожа сохнет и старится. Ева порекомендовала мне свои кремы. Они были довольно дорогими по тем временам, а сейчас и вообще стоят целое состояние, но должна сказать, насчет их свойств она оказалась права.
– Какой она была в то время?
– Очень красивой, очень… обаятельной. Но, насколько я могу судить, все это было тщательно продуманным. Мужчины, разумеется, падали при виде ее. Я вскоре заметила, что мой муж старается покончить со всеми своими делами к тому моменту, когда она должна была прийти ко мне. Она ловко умела с ними обращаться. И меня нисколько не удивило, когда я однажды, раскрыв журнал, увидела огромную статью про ее головокружительные успехи, хотя нет, это было уже значительно позже. С самого начала чувствовалось, что у нее большие запросы. Ей очень хотелось жить иначе, иметь дорогие вещи, драгоценности. Я видела, как она смотрит на мои вещи, на мои украшения… Но все это было ничто по сравнению с вещами, которые позже стала носить Ева.
– Упоминала ли она когда-нибудь о человеке по имени Ласло Ковач?
Марион покачала головой:
– Нет, при мне нет. Но она знала такое количество мужчин – что я, да и не только я, была просто поражена, узнав, что она вышла замуж за этого преподавателя. Мы считали, что она охотится за более крупной рыбой. – Марион улыбнулась. – Она и поймала ее позже.
Алекс заметила, как тень злобной зависти снова скользнула по лицу Марион. Не к той маленькой несчастной беженке, а к тому, чего ей удалось добиться в жизни: Ева Черни, Королева красоты, настолько возвысилась над респектабельной женой армейского бригадира, что стала недоступна для нее. И вот это-то выводило из себя миссис Джилкрист. Она принадлежала к числу тех людей, которые считают, что «каждый должен знать свое место».
Вскоре Алекс поняла, что толку от этого разговора будет немного. Все, что миссис Марион знала, было из области слухов, сплетен и всякого рода домыслов, основанных на зависти. Из ее рассказов выходило, что Ева не более чем шлюшка, которая ложилась под каждого мужчину, если это могло принести ей хоть какую-то пользу. А по вопросам, которые она задавала, можно было понять, что она с большей охотой старается выведать что-нибудь новенькое у собеседницы, чем сообщить ей что-либо толковое. И Александра, извинившись, покинула ее.
«Что ж, – думала она, возвращаясь в такси в аэропорт Хитроу, – даже одна встреча с Питером оправдывает поездку. Теперь-то я уж точно знаю, что Ева Черни – это вымысел, плод изощренного воображения. Очевидно, что моя мать скорее всего дочь земледельцев. Эх, если бы только у меня была возможность поговорить с тем русским, он бы мог много интересного порассказать. А этот Ласло Ковач? В каких отношених с ним была мать? Как ей удалось завладеть этими формулами? И до чего удачно получилось, что этот Ковач так своевременно исчез. «Мой отец был доктором», – усмехнулась Александра. Ложь. Но зачем она скрывает это все? И почему вышла замуж за тихого, терпеливого человека, которого презирала? Или же это был внезапный порыв? Они были такими разными. Неудивительно, что она оставила его так быстро, как только смогла. С ним она скучала. А свекровь ненавидела». Еще будучи ребенком, Алекс видела, как бабушка смотрит на нее ненавидящим взглядом. Но до самой смерти отца не знала, почему.
После смерти Джона Брента она была в таком стрессовом состоянии, что ее пришлось отвезли в госпиталь. Бабушка ни разу не проведала ее там. А когда Алекс вернулась в мрачный дом, то увидела, что бабушка собрала вещи для отъезда.
– Мы куда-нибудь собираемся? – испуганно спросила Алекс.
– Повидаться с твоей матерью.
Даже сейчас, через двадцать пять лет после того дня, Алекс снова пережила шок от услышанного. Ее покойный отец всегда говорил, что ее мать забрал к себе Господь Бог, а это означало, что мать Алекс умерла. На какую-то долю секунды Алекс охватил панический страх, что бабушка собирается и ее отправить к самому Господу Богу, и слезы вдруг закапали из ее глаз.
– Прекрати сейчас же плакать. Что такого в том, что я собираюсь отвезти тебя к матери?
– Но ведь мама умерла?! – всхлипнула Алекс.
– Мой сын солгал тебе. Твоя мать жива-здорова и удачлива, как бывают удачливыми все безнравственные люди. Она никогда не хотела тебя и сдала на руки моему сыну, когда ей подвернулся подходящий мужчина. И вот еще, что тебе совершенно необходимо знать. – Она склонилась над перепуганной и измученной девочкой, схватила ее за плечо так, что синяк держался потом несколько недель, и прошипела: – Мой сын не твой отец. Ты понимаешь меня? Ты не имеешь права называть его отцом, потому что он никогда им не был. Только один Господь Бог и твоя мать знают, от кого она тебя зачала. Твоя мать хитростью заставила моего сына жениться на ней, когда узнала, что носит ребенка во чреве. Она зачала тебя во грехе, и я не желаю больше видеть тебя в своем доме ни секунды. Ты поедешь к своей матери – и все дела. Она отвечает за тебя, а не я. И ей придется смириться с этим. Со временем она смирится с твоим существованием. А я – никогда!
Алекс невидящими глазами смотрела в окно на холм, что открывался перед нею, и переживала то же самое, что и переживала когда-то пятилетняя девочка – испуганная, растерянная и сбитая с толку. Ее отец – не ее отец, а ее мать вовсе не умерла, а просто ненавидит ее… Никогда в жизни она еще не чувствовала себя так одиноко.
– Хватит хныкать! – Бабушка – хотя, впрочем, теперь уже она не была бабушкой, – дала ей пощечину, чтобы привести в чувство. – И еще получишь, если не замолчишь. – Испуганная Алекс, получившая первый урок, притихла.
Воспоминание о том кошмарном ночном путешествии еще долгое время заставляло ее вскакивать с криком посреди ночи.
И вот теперь она раздумывала: кто же ее отец на самом деле? Русский? Человек из службы безопасности? Ласло Ковач? Или кто-то другой из того множества мужчин, которых приписывала Еве миссис Марион? Много лет она решительно отвергала всякую мысль о том, что ее отец не Джон Брент. Он был ее отцом. Он любил ее, оберегал, проводил большую часть своего времени с ней и защищал, главным образом от своей собственной матери:
– Если я услышу, что ты закричишь хоть раз на девочку, я тотчас уйду из дома и заберу ее с собой. – Алекс по сей день слышала, как звучал тогда его голос – тихо, но решительно. Вот почему бабушка предпочитала просто не замечать ее.
– А почему бабушка сказала, что я исчадие ада? – спрашивала она отца.
– Потому что у нее мозги набекрень. Не верь тому, что она говорит. Ты моя дорогая, ненаглядная Алекс, самая лучшая девочка в мире. Не обращай на нее внимания.
«Есть только одна возможность узнать, кто мой отец, – спросить об этом у матери, – решила наконец Алекс. – Если она хочет, чтобы я простила ее, пусть скажет правду. Если она католичка, как утверждал Питер, настало время исповедоваться». И тут Алекс отчетливо поняла, почему еще Мэри Брент терпеть не могла Еву – ведь та принадлежала римской церкви. «Сколького же я не знаю, – подумала Алекс. – Что ж, пора кончать с догадками. Мне нужны объяснения, дорогая мамочка. Мне мало, чтобы ты попросила прощения за то, что не замечала меня, сделала несчастной, отверженной. Я хочу знать, почему ты никогда не могла прямо взглянуть на меня. Почему в моем присутствии лицо у тебя всегда превращалось в ледяную маску? Это из-за меня? Из-за того, что я такая некрасивая, или из-за того, что тебя чем-то обидел тот человек, который был моим отцом? Если ты сможешь мне внятно рассказать, почему отвергла меня, я постараюсь понять и простить тебя».
«Да, – решила Алекс, – как бы там ни было, что бы там ни было, но сейчас наступило время узнать обо всем. Узнать о том, что было на самом деле».
10
Сейшельские острова и Швейцария, 1963–1965
Ева продемонстрировала мужу всю глубину и полноту любви в первые недели их медового месяца, который они проводили на крошечном островке на Сейшелах, в похожем на сахарно-миндальное пирожное домике, единственными обитателями которого были они сами. И в ту же ночь, душную и влажную, когда они приехали, Кристофер познал, что такое истинное наслаждение.
Ева терпеть не могла жару и влагу, мечтала только о прохладной, ароматной ванне, чтобы приготовиться к желанному моменту близости. Она поклялась, что эта ночь останется у него в памяти навсегда. Но Кристофер распорядился иначе.
– Давай поплаваем, – предложил он, снимая рубашку и сбрасывая туфли.
Пол в бассейне был выложен мозаикой – копией византийской – с изображением Нептуна в сопровождении плывущих рядом дельфинов. И когда Ева ступила на прохладный мрамор, ее муж нырнул в чистую, прозрачную глубину, к дельфинам. Вынырнув, он тряхнул головой и поторопил ее:
– Идем же!
Ева сквозь прозрачную воду видела его красивое обнаженное тело.
– Ну же… – позвал он ее снова. – Только не говори, что ты до сих пор ни разу не плавала голой.
– Но это так, – сказала Ева.
– Почему?
– Я не умею плавать.
Он замер от удивления. В том мире, в котором он жил, учили плавать точно так же, как танцевать, скакать верхом и играть в теннис.
Видя его удивление, Ева кротко проговорила:
– У меня не было времени учиться этому. Я все время работала…
И Кристоферу показалось, что Ева, несмотря на свою точеную прелестную фигурку, совершенную во всех отношениях – от пышной гривы волос до кончиков пальцев на ногах, – похожа на безутешного ребенка. И еще он подумал, что в ней есть что-то от бриллианта, игра света в котором зависит от того, какой гранью его повернуть. Он видел сказочную красавицу, опытную кокетку, чувственную роковую женщину и женщину, бесконечно увлеченную своим делом. Эта робеющая девочка – еще один из многих ликов Евы.