Норма продолжала болтать. Майкл ел молча, а Гордон вежливо отвечал на бесконечные вопросы жены: «Мы вернемся к полудню... Да, я съем пару сырников... Хорошо, куплю еще молока».
Протянув руку под столом, я погладила ногу Майкла. Но я сидела с той стороны, где повязка закрывала ему обзор. Надеюсь, он не подумал, что это мать ласкает ему бедро! Он опять выглядел таким пассивным. Похоже, у него не было сил бороться. Неужели он уже сдался? Пустил все на самотек?
– Нужно пользоваться салфеткой, – сделала ему замечание Норма и, протянув руку через стол, вытерла молоко с его подбородка.
Машину вел Гордон. А мне с заднего сиденья был виден шрам на шее Майкла, сидевшего рядом с отцом. Трудно было поверить, что эта ужасная рана была нанесена кем-то для того, чтобы облегчить страдания Майкла.
Всю дорогу Гордон не закрывал рта – так и сыпал названиями местных достопримечательностей: отреставрированный домик Эйба Линкольна... новый туристический центр...
– А что там, вот в этом симпатичном белом домике? – решив поддержать его старания, спросила я.
Оба мужчины одновременно повернули головы в сторону заинтересовавшего меня здания. И когда вывеска на доме оказалась в пределах видимости, я с ужасом прочла «Похоронное бюро Биша».
– О! – только и нашлась, что произнести я. «Надеюсь, Майкл не смог прочитать...» – подумала я. Но кто бы мог знать это наверняка? Однако он ничего не сказал.
А через минуту ужасный белый дом уже остался позади.
Наконец мы подъехали к больнице.
– Раз уж ты здесь, – сказал Гордон, – может быть, ты побудешь с Майклом, а я пока сделаю кое-какие дела? А на облучении – встретимся...
– Какие проблемы? – согласилась я. – Не беспокойтесь, все будет хорошо.
Огромное здание госпиталя, построенного из желтого кирпича, возвышалось над остальными зданиями вокруг. Кто бы мог подумать, что в этом захолустном городишке столько больных, чтобы заполнить такую махину. Гордон подрулил к стоянке с надписью «Амбулаторные пациенты», заглушил мотор и, сказав нам, чтобы мы подождали, скрылся в подъезде. А через минуту уже мчался назад, толкая перед собой кресло-каталку.
– Ему слишком трудно было бы идти, – как бы извиняясь, объяснил Гордон, пока Майкл перебирался из машины в кресло. Больше он ничего не сказал.
Стены коридора, по которому мы ехали, были выкрашены в зеленый цвет, а пол был покрыт зелено-черным линолеумом.
– Сегодня я покажу тебе дорогу, ты уж запоминай, чтобы завтра не заблудиться, – сказал Гордон. – Смотри, налево – отделение рентгенотерапии. Именно сюда надо прийти после занятий. А сейчас нам надо наверх.
Гордон толкал коляску. Я держала Майкла за руку. Чувствовалось, что он смущен и недоволен своим положением. Но он не жаловался.
Приемную нужного нам отделения украшали стулья с оранжевыми спинками, расставленные вдоль стен, да пара коричневых столиков с кипами ветхих журналов на них. Гордон направился к сидевшей здесь медсестре.
Симпатичная девушка в голубом халате подошла к нам и спросила:
– Ну, как ты сегодня, Майкл?
– Хорошо, спасибо, – голосом, лишенным эмоций, ответил он.
– А вы как? – обратилась она к Гордону и, не дождавшись ответа, улыбнулась мне и сообщила, что ее зовут Гейл.
Гордон запинаясь попытался представить меня.
– Да...а это...э... Майкла...э... это Фрэнни!
– Привет, Фрэнни, – еще раз улыбнулась Гейл.
«Как им это удается? – подумала я. – Как этим девушкам удается, работая в таких ужасных условиях, сохранять доброжелательность и привлекательность? Может быть, это от того, что все они имеют призвание помогать безнадежно больным людям?..»
Она ловко помогла Майклу встать с кресла, взяла его под руку и, обернувшись к нам, сказала, что он освободится через тридцать минут. Гордон тут же удалился, напомнив, что встречаемся мы в радиологическом отделении.
От нечего делать я присела, принялась проглядывать один из журналов и не заметила, как отключилась...
...Вздрогнув, я увидела, как Майкл в сопровождении Гейл и еще одной симпатичной девушки приближается ко мне. На нем был нацеплен какой-то нелепый белый ремень, и Гейл придерживала за его конец. Я улыбнулась им. Майкл ответил жалкой и вымученной улыбкой. Через миг они снова скрылись из виду, и я переключилась на другой журнал. Прошло еще какое-то время, и Майкл, опять в сопровождении Гейл, появился в приемной. На этот раз никаких ремней на нем не было.
– До завтра! – ласковая Гейл опять усадила его в кресло.
А мне до боли захотелось встряхнуть ее за плечи, посмотреть ей в глаза и крикнуть:
– Послушай, ты! Ты должна кое-что знать! Майкл – это не какой-то там тебе умирающий доходяга в нелепой одежонке! Он – обаятельный, добрый и сексуальный... И тебе не понять этого. Что с того, что сейчас он болен? Давно ли он стал таким! Еще два месяца назад ты бы писала в трусики от счастья, если бы он на тебя положил глаз! Не смей водить его на поводке!
Но вместо этого я смиренно произнесла:
– Благодарю тебя, Гейл. До завтра! – И выкатилась вместе с Майклом из этого затхлого отделения.
– Держу пари, – обратилась я к нему, когда мы въехали в лифт, – ты ненавидишь все это!
– Не думаю, что это сможет помочь, – спокойно ответил он.
...И вот мы уже на первом этаже перед дверью с надписью «Радиологическое отделение». Я сделала все так, как объяснил Гордон. Затем подкатила кресло к стене и села на стоявший рядом стул. Рядом находился стол, который весь был завален брошюрами типа «Учиться жить с раком» или «Миг твоей жизни». Напротив меня сидел мужчина в лыжной шапочке и сморкался. Бледная женщина средних лет, устроившаяся рядом с ним, обкусывала ногти. Стену над ними украшал безыскусный рисунок, на котором нетвердой детской рукой были изображены маргаритки, круглое желтое солнце и большое кривое дерево. Надпись на рисунке гласила: «Спасибо доктору Каллахам за то, что мне стало лучше. С любовью. Бенни Брикмен». Счастливый Бенни!
Из репродуктора невнятно произнесли чье-то имя, и мужчина в шапочке ушел.
– Это больно? – спросила я Майкла.
– Нет, совсем ничего не чувствуешь. – Мы сидели рядышком, и я крепко держала его руку.
– Просто очень нудно. И, похоже, сжигает мне последние мозги. После этих сеансов я стал все напрочь забывать. Наверное, тебе слышно, как скрипят мои бедные шарики!
...Вот уже и женщина ушла, услышав свое имя. На какой-то миг мне показалось, что мы в парикмахерской и ждем своей очереди...
– И сколько же это занимает времени?
– Не так уж и долго. Всего несколько минут.
Сегодня он был еще более безразличен ко всему, чем вчера. Более тихий и погруженный в себя.
В это мгновенье в дверях появился симпатичный молодой человек, улыбнулся и укатил коляску с Майклом. И почти сразу же в приемной появился запыхавшийся Гордон.
– Он там?
«Конечно, там, – подумала я, – нам еще рано выходить из игры», – но вместо этого ответила:
– Да. Они только что забрали его. – Гордон устроился в соседнем кресле. Я вдруг с ужасом подумала, что сейчас начнется разборка, что-нибудь вроде «ты-оставила-нашего-сына...» Но вместо этого он только пристально посмотрел на меня. Я заглянула ему в глаза... И в тот же миг оказалась в его объятьях. Что-то вроде неловкого дружеского объятья. Он заплакал. Спустя несколько минут он выпрямился и сказал, вновь обретая привычную сдержанность:
– Кажется, он рад, что ты приехала.
– И, слава Богу!
– Пока он лежал в больнице, мы много говорили о тебе... Это было так грустно. Он считает, что был жесток по отношению к тебе.
– Жесток? Но Майкл никогда не обходился жестоко со мной...
– Да, но он именно так говорил... Даже, когда бредил...
– Глупости! – я не могла найти слов. Гордон пожал устало плечами.
– Пять недель ему предстоит проходить облучение. Затем еще раз возьмут биопсию. Посмотрим, поможет ли лечение.
– А если поможет, они будут продолжать? – мой голос наполнился надеждой.
– Нет, – грустно ответил Гордон. – Если продолжать, то может начаться омертвение здоровых тканей.
– А...
– Он хочет вернуться в Портленд. Увидеться с друзьями. И если состояние позволит, я обещал отвезти его в октябре. Посмотрим. Тебе же следует знать, что все, что происходит с Майклом, очень серьезно.
– Я знаю, что это очень серьезно.
– И тебе не следует надеяться.
– Что-о-о?!
– Доктор, лечивший его в Портленде, сказал, что ему осталось жить не более месяца...
–...?
– Ему осталось не больше месяца, – повторил он, не глядя на меня. – Но облучение поможет протянуть три, возможно, четыре месяца. Несколько месяцев жизни, которая стоила бы этого. Возможно, даже год. Почти год. Но вряд ли больше. И Майкл знает об этом. Он понимает. Принимает это. И тебе следует оставить надежды.
– Кто может знать? Прошло уже больше месяца! – Они были неправы. Меньше года? Да что они понимают? Нет, это не может быть правдой.
– Но они ведь – врачи, – теперь Гордон уже в упор посмотрел на меня.
– Но они – не Боги.
– Поверь, Фрэнни, как это ни тяжело, они знают, что говорят. И напрасно было бы стараться обманывать себя или Майкла.
– Значит, вы хотите лишить его последней надежды? – всхлипывая спросила я.
– Надежда есть всегда, – сурово ответил Гордон. – Всегда можно молиться и надеяться на чудо. Но в нашем случае – чуда не будет. Он безнадежен. И состояние его все время ухудшается. Он все больше и больше забывает... Но у каждого это происходит по-разному, – он говорил спокойным, ровным голосом, а я никак не могла понять, что это – равнодушие или стоицизм. – Вот теперь он уже путает, каким прибором следует пользоваться за столом... И еще это двойное изображение... Никто из специалистов не может сказать ничего путного отчего это? И поможет ли тут облучение? Кто знает от чего это – от опухоли или от биопсии? Или это облучение так действует?
– Постойте... Что могла вызвать биопсия?