Майкл рассмеялся. Конечно, не потому, что поверил хоть одному моему слову, а просто потому, что ему так захотелось.
– Одна из подруг моей мамы трижды выходила замуж. Как ты думаешь, плохо ей придется, когда, пройдя через этот тоннель, она предстанет перед лицом сразу трех ожидающих ее мужей?
Теперь засмеялась Норма. Видимо, такая ситуация представилась ей весьма проблематичной. Майкл благодарно улыбнулся.
– А знаешь, есть что-то такое очень хорошее, чего бы никогда не случилось, если бы ты не заболел. И оно действительно существует. Во-первых, ты здесь со своими родителями. И они любят тебя. И сколько еще других людей любят тебя. Во-вторых – мы с тобой. Я чувствую, как я привязана к тебе. По крайней мере, это снова свело нас вместе.
Майкл с усилием оторвал голову от подушки. Его слова звучали неразборчиво, но он прилагал такие усилия, что я все сумела разобрать:
– Если бы это было не так, то в этом не было бы никакого смысла!
Я прижала его руку к груди.
– Ведь у нас были и хорошие времена, правда?
– Я т-а-к с-ч-а-с-л-... – выдохнул Майкл.
И продолжал почти совсем четко: – Я так скучал по всему этому.
Я закусила губу, чтобы не разреветься, и украдкой взглянула на Норму. Она сидела, отбросив вязание, уставившись в никуда. Она была такой опустошенной и раздавленной...
– Мне только жаль времени, которое мы провели врозь, – я вновь повернулась к Майклу.
Послышались шаги Гордона, направлявшегося в кухню. А через несколько минут он уже появился в гостиной с неизменной пригоршней таблеток и стаканом.
– Прими это, пожалуйста, – обратился он к сыну. Голос его звучал громко и как-то строго.
Майкл протянул руку и взял таблетки.
– В туалет хочешь? – спросил Гордон голосом теледиктора.
– Нет, – прошелестел Майкл.
– Терпеть не может мочиться в утку, – пояснил Гордон. – Не хочет понять, что я не в состоянии каждый раз возить его в кресле в сортир. Придется, верно, попросить, чтобы вставили ему катетер.
Улыбнувшись Майклу, я попыталась найти во всем этом какие-то положительные моменты.
– Все-таки мужчинам болеть легче. Потому что вы можете мочиться в пластиковые мешочки. А что делать нам? У нас ведь нет...
Майкл совсем растерялся.
– Как несправедливо, – произнес он, подумав.
Я наклонилась к нему и на ухо попыталась разъяснить свое отношение к половым различиям.
Через несколько минут он уже спал с блаженной улыбкой на лице.
35
Я надеялась, что к тому моменту, когда его состояние станет совсем безнадежным, он уже перестанет воспринимать окружающее. Не будет соображать, а значит, перестанет бояться.
Но в нем все еще теплилась искра разума. Несмотря на весь этот умственный сумбур, на весь хаос, царивший в его голове, он понимал, что умирает.
Похоже, у него уже начиналось раздвоение сознания.
То он вдруг начинал пристально разглядывать свою мать, восклицая словно восхищенный ребенок:
– Я люблю тебя, мамочка! Я так тебя люблю!
А затем почти сразу же впадал в ярость, стремясь дотянуться до Нормы здоровой рукой.
– Ты последняя сука! – кричал он, и в его зеленых глазах сверкали искры бешенства.
Норма отшатывалась, и тогда на помощь приходил Гордон. Он разговаривал с сыном так, словно это был капризный ребенок.
– Ты должен успокоиться. Мы не можем продолжать ухаживать за тобой, пока ты не успокоишься.
И тут Майкл обычно осознавал, что совершил что-то нехорошее. Но что – вспомнить никак не мог. По его впалым щекам в эти мгновения катились слезы. И он начинал отказываться от своих таблеток. И отец был вынужден просто умолять его принять лекарство. Он гладил сморщенной рукой лицо сына, отвернувшись, чтобы скрыть стариковские слезы.
– Я так стараюсь, – жаловался Майкл, приникая губами к руке отца. – Но у меня ничего не выходит...
– Ты не виноват, – успокаивал его Гордон. – Просто время твое подходит...
Мы ужинали на кухне.
Чтобы Майкл мог удержаться в кресле. Гордон привязал его к спинке поясом от купального халата. Он был какой-то отрешенный, в ужасе бормотал бессмысленные, но наполненные страхом слова. Отказался есть. Все наши попытки вывести его из этого состояния были тщетны.
Наконец старики сдались. Я покатила кресло обратно в гостиную, а Норма семенила рядом, поддерживая пластиковый мешочек мочесборника, чтобы он не запутался между колес.
Гордон поднял сына, чтобы переложить его в постель. Лицо Майкла было страдающе-негодующим, но он не жаловался. Через минуты две он задремал.
Но вскоре проснулся весьма возбужденный:
– Мне надо в туалет! Мне надо в туалет!
Гордон попытался объяснить ему назначение катетера, успокоить, что кровать он не намочит, но Майкл настаивал, все более раздражаясь:
– Мне нужно в туалет. Ну, нужно же мне в туалет?! – уже кричал он.
– Малыш, но у тебя же есть специальная машинка для этого, – как можно более ласково сказала я.
– Правда?
– И тебе совсем не надо для этого вставать с кровати.
– Он выдернул ее прошлой ночью, – заметила Норма. – Пришлось вызывать сестру, чтобы она вставила его на место. Отдали сто долларов, – вздохнула она.
Приняв очередную пригоршню таблеток, он, наконец, провалился в беспокойное забытье. К одиннадцати должна была прийти ночная сестра. В девять тридцать я отправилась в гостиницу.
На следующее утро дверь мне открыла Норма.
Увидев меня, Майкл с таким восторгом отчетливо произнес по слогам «При-вет!», что на минуту я подумала: «Он узнал меня! Ему лучше! Теперь он начнет поправляться». Но в тот же миг Майкл опять утонул в своих подушках, уставившись в никуда. Плечи Нормы были горестно опущены. Она уже была не в силах скрыть терзающих ее мук.
– Медсестра так и не появилась. Мы не спали всю ночь.
– Вам нужно было вызвать меня.
Я была рада прийти сюда. Побыть с Майклом. Рада и благодарна!
– Нам удалось справиться, – выдохнула Норма.
Я услышала шум воды в ванной, и через пару минут перед моими глазами появился изможденный сморщенный старик – Гордон. Шаркая, он приблизился ко мне и поцеловал.
– Может быть, вы поспите, а я посижу с Майклом?
– Может быть, – устало отозвался Гордон. И они потащились наверх – в свою спальню.
Я стала кормить Майкла рисовыми хлопьями с молоком.
– Открой ротик пошире, милый...
Он сделал несколько глотков и сказал благодарно:
– Вкусно.
– Я захватила несколько фотографий, – сказала я, вытирая ему рот салфеткой, и показала альбом с фото, запечатлевшими наш медовый месяц Майкл в Сан-Франциско. Майкл в кафе. Мы вместе, устроившиеся на скамейке в парке.
– Знаешь, кто это? – спросила я, протягивая ему одну из карточек.
– А кто это? – с искренним любопытством спросил Майкл.
– Но это же ты, милый, – ответила я и тут же пожалела, потому что он горько заплакал.
– А я и забыл, как выгляжу...
– Подожди. Смотри, это – ты! – Я порылась в косметичке и, вытащив маленькое зеркальце, поднесла к его лицу. – Посмотри, ты очень симпатичный!
Майкл уставился в зеркало. Спустя несколько недель после окончания курса радиотерапии у него вновь начали отрастать волосы. Майклу нравилось поглаживать их, но для меня рост волос на его голове обозначал только то, что эффект от излучения проходит, и возобновился не только рост волос, но и опухоли в мозгу. Сегодня его еще не брили, и поэтому щеки Майкла покрывала щетина, придававшая лицу больного впечатление дряхлости.
—Я обожаю твое лицо, – произнесла я, отбирая зеркало.
Майкл не казался убежденным моими словами.
На лестнице раздались медленные шаркающие шаги. Это спускался Гордон.
– Поспали? – поинтересовалась я.
– Похоже на то, – рассеянно ответил он. – Может быть, поднимешь голову, – обратился он к сыну, нажимая на какую-то из кнопок на панели управления кроватью. Затем он дал Майклу лекарство, принес зубную щетку и принадлежности, позволявшие больному лежа чистить зубы. Майкл понял, что от него хотят, и подчинился. Гордон вышел из комнаты и скоро вернулся вновь, но теперь уже с принадлежностями для бритья.
– Нет, – качая головой, сказал Майкл.
– Но борода, должно быть, царапается и доставляет тебе неудобства, – раздраженно сказал Гордон.
Я молчала. Я просто сидела рядом и держала руку Майкла. Ту, которая, наверное, ничего не чувствовала. А двое мужчин рядом препирались – Гордон предлагал принести электробритву, ну, на худой конец, выбрить щеки и оставить маленькую бородку.
– Наверное, такая бородка будет тебе к лицу, – вызвалась помочь свекру я. – Ты будешь выглядеть как музыкант из симфонического оркестра.
Вдруг Майкл застонал. Его глаза наполнились слезами, лицо покраснело от отчаяния, оттого, что его никто не понимает. – Люди! Люди! Я умираю. А потом я держала его безжизненную руку, пока он спал. Спустилась Норма и заняла свой пост на диване. Ее спицы мерно постукивали в тишине, нарушаемой лишь изредка гортанными всхрапываниями Майкла. Гордон ушел разбираться со счетами. Хоть он мог как-то отвлечься от свалившихся бед.
Майкл проснулся через час или около того. Улыбнулся мне. Подошло время принимать лекарства, и вновь повторилась привычная процедура. Затем Гордон предложил Майклу ненадолго перебраться в коляску – а то можно заработать пролежни. И снова все повторилось: Норма с мочесборником, Гордон, поднимающий сына, я, подкатывающая кресло. Сейчас мы представляли все вместе одну команду, помогающую Майклу умирать.
Я вкатила кресло на кухню и устроила его у стола. Майкл принялся перебирать здоровой рукой газетные страницы. Он просматривал их, некоторые откладывал, затем опять смотрел. И это повторялось снова и снова. Я устроилась рядом, сложив руки на коленях. Мне было нечего сказать. Через некоторое время, похоже, это занятие ему наскучило, и Майкл повернулся ко мне. В его глазах сверкала такая бешеная ненависть, что я даже отшатнулась.