— Марья Владимировна, что с вами? Вы так побледнели…
А, это Галя, и Виталий с ней.
— Галочка, воды мне, если можно.
Галя принесла стакан воды. Она и сама-то побледнела. Неужели я что-то для нее значу? Вот бы не подумала.
Я выпила воды и сказала:
— Ничего. Просто голова закружилась. Много лет не танцевала. Сейчас пройдет.
В сущности, я глупа. Мне самой это совершенно ясно, но другие почему-то не верят, даже самые близкие друзья. Считают, что я кривляюсь.
Вот, например, с этим вечером. Глупее моего поведения трудно было выдумать. Наверно, каждому человеку знакомо острое чувство стыда, когда он, оставшись один, стонет и потряхивает головой при постыдном воспоминании. Так я стонала и потряхивала головой, вспоминая свое выступление на вечере. Возможно, еще придется держать ответ в какой-нибудь инстанции за «срыв мероприятия». Это, впрочем, меньше всего меня пугало.
Когда на следующей неделе я пришла к Виталию, он встретил меня сухо и молчаливо.
— Ну как вам понравился наш вечер? — спросила я, чтобы разбить молчание.
— Вечер, конечно, ничего, нормальный. Я вообще против таких вечеров. Я хожу на них только потому, что хочу изучить разные слои. Но в данных слоях я ничего интересного для себя не нашел. Пусть я не кончил десятилетку, а из них многие имеют даже институт, но я ничего в них передового по сравнению со мной не вижу…
Когда чего-нибудь стыдишься, так и тянет ковырять это место. Я спросила:
— А что вы думаете о моем выступлении?
— Вы на меня, конечно, не обижайтесь, Марья Владимировна, но ваше выступление было слишком простое, без формулировок, и оно меня не удовлетворило. От вас, как руководителя учреждения, можно было ждать более глубокого анализа.
— Неужели же вам понравились эти зайцы?
— Зайцы! — Он презрительно махнул рукой. — Кто говорит о зайцах? Глупая игра, не дающая ни уму, ни сердцу.
— Ну, так что же, по-вашему, я должна была сказать?
— Я не могу вам указывать, я для этого не имею достаточного образования. Но я хотел бы более определенных формулировок. И потом танцевать вальс с парнем, который, извиняюсь за выражение, не постеснялся прийти на вечер в джинсах, — это, по-моему, не соответствует вашей солидности…
Так… Осудил.
Все это, конечно, понемногу сгладилось. Я даже просила извинения у Зины и предложила ей помощь в организации второго молодежного вечера. Мы даже провели его, этот вечер… Очень помогли сами ребята, особенно Саша Лукьянов. Это оказался удивительный парень, парень с замочком! Как растения выдыхают кислород, так он выдыхал смешное. Достаточно было увидеть, как он обширной ладонью, словно лопатой, отгребал назад плоские волосы и потом грозил им пальцем — лежите, мол, смирно, — чтобы понять, что это талант первоклассный.
Есть разные сорта юмора. Тот сорт, что у Саши Лукьянова, — самый загадочный. Ну что, собственно, он сказал? Повтори — не смешно. А все надрываются, плачут от смеха. Согнет ногу — умрешь.
Мы с Сашей Лукьяновым, электризуя друг друга, тратили на подготовку к вечеру целые вечера. Мы безудержно изобретали. Чтобы вместить все наши выдумки, вечер должен был бы продолжаться сутки. Приходилось самоограничиваться. Вечер мы назвали «тематический-кибернетический», для оформления привлекли механиков, инженеров… Все на полупроводниках. Гостей встречал специально изготовленный робот-хозяин, который сверкал глазами, кланялся и выкрикивал слова приветствия… Разыгрывалась кибернетическая лотерея… Передавались поздравительные телеграммы в двоичном коде, которые надо было расшифровывать… Правда, не обошлось без неполадок: робот-хозяин скоро испортился, один глаз у него потух, и он стал говорить без передышки «…аствуйте, аствуйте, аствуйте…». Но Саша Лукьянов стукнул его молотком по голове, и он замолчал…
В общем вечер прошел и даже имел успех, но успех довольно средний, непропорциональный затраченным усилиям. Я сама чувствовала, что это не совсем то… На другой день я вызвала секретаря комсомольской организации Сережу Шевцова. Парень медлительный, но солидный, а главное — не врет.
— Ну как ребята, довольны вечером?
— Ничего, — сказал он без энтузиазма.
— Ну а что они говорят?
— Разные есть мнения. Одни довольны, а другие говорят — раньше лучше было.
— Как, эти зайцы?
— Нет, какие там зайцы. Он махнул рукой вроде Виталия. — Зайцами у нас никто не увлекается. Хохочут так, от нечего делать. Нет, они говорят, что раньше оставалось больше времени на танцы…
— Хорошо, Сережа, мы это учтем.
Да, думала я, оставшись одна, нет ничего таинственнее смеха. Нет ничего неуловимее. В чем тут секрет? Для одного смешно, для другого — глупо. Для одного смешно, для другого — страшно. Для одного смешно, для другого — скучно… Может быть, надо было просто выпустить на эстраду Сашу Лукьянова и заставить его согнуть ногу…
Так, не совсем бесславно, но и не триумфально, кончилась моя работа в качестве внештатного затейника.
И еще одно последствие было у первого, неудачного вечера. Галя и Виталий стали встречаться. Мне это было нетрудно обнаружить. Часто, снимая телефонную трубку, я слышала по параллельному проводу резкий, высокий голос Виталия и голубиное воркование Гали. А что? Для нее это неплохо. Виталий мальчик серьезный. И Галя казалась счастливой. Каждые три-четыре дня она являлась с новой прической, на зависть всем институтским девочкам. То это была диковинная башня, делавшая ее лицо надменным и прозрачным. То под девятнадцатый век — гладко, до глянца затянутые назад волосы и пышный, богатый узел на шее. А иногда — девические пряди, нежно рассыпанные по плечам, и косая челка над голубыми глазами… И каждый раз у нее было новое лицо, и с каждым разом она казалась счастливее…
Только это длилось недолго. Постепенно стали увеличиваться интервалы между прическами: неделя, две недели… И вот однажды я пришла на работу — Галя плакала.
— Галя, милая, что с вами такое?
Она плакала по-детски самозабвенно, глубоко шмыгая носом.
— Галя, что случилось?
Она потрясла головой.
— Ну, скажите же мне, маленькая, в чем дело. С Виталием что-нибудь?
Она снова потрясла головой отрицательно, но было ясно, что да.
— Ну, сядьте как следует, вытрите нос, поговорим.
Еле-еле удалось от нее добиться толку.
— Он меня не любит.
— Ну зачем же так думать? Ведь было у вас все хорошо…
— Нет, не говорите, Марья Владимировна, я знаю: не любит.
— А вы его?
— А я его люблю. Раньше я не думала, что способна на такое серьезное чувство. А теперь полюбила… Надо же…
Снова потоки слез.
— Марья Владимировна, моя жизнь тоже не очень счастливая. Вы не смотрите, что я на мордочку ничего, меня ни один мужчина не любит.
— А Володя? — не удержалась, спросила я.
— Ну что Володя? Володя — женатик. Он только со мной встречался, пока жена в положении была…
Что ей сказать? Вот и жалко мне ее от души, а чувствую: нет у меня для нее нужных слов. Ортогональность проклятая.
Я погладила Галю по голове.
— Ну, успокойтесь, девочка, может быть, все не так уж плохо. Хотите, я с ним поговорю?
— Ой, поговорите, Марья Владимировна! Он вас послушает, я знаю. Он вас сильно уважает. Хотите — верьте, хотите — нет, мы когда с ним встречаемся, он только о вас и говорит.
Лестно, но нелепо.
— Виталий, — сказала я, — знаете, у меня с вами будет один серьезный разговор.
Он нахмурился.
— Это об Гале?
— Совершенно верно.
— Этот разговор я давно предчувствовал. Но, в конце концов, здесь вины моей никакой нет. Я интересовался Галей как подходящим материалом для прически, у нее живой волос, упругий и хорошо принимает форму под любым инструментом. Я пробовал на ней различные типы бигуди. А теперь я ее голову исчерпал, мне это уже неинтересно, я должен развиваться дальше, не могу же я всегда работать над одним типом волоса.
— Как вы не понимаете, что здесь дело не в волосе?
— С другой стороны, вы сами можете понять, что я еще не готов, чтобы расписаться, — ни по возрасту, ни экономически. Мне еще нужно сдавать за десятилетку, не говоря уже об институте, а площадью я не обеспечен. Если бы у нее была площадь, я мог бы этим заинтересоваться, а то у нее одна комната, и там же мать и сестра.
— Виталий, как вы можете? Это ужасно, что вы говорите. Ставить такой вопрос в зависимость от площади… Как это цинично, неужели вы не понимаете?
Он поглядел на меня с таким искренним недоумением, что мне стало совестно.
— Для меня вопрос площади имеет огромное значение. Если я когда-либо женюсь, то только так, чтобы у меня и моей жены были приличные квартирные условия. Куда я ее приведу? В свой угол? Это несолидно. К тому же я имею к моей жене главное требование: чтобы она не мешала мне двигаться, а, наоборот, помогала. Я, например, много времени трачу на приготовление пищи: завтрак, обед и ужин, это все вычитывается из моего личного времени. Вполне может случиться, что я женюсь, а она меня будет тянуть в своем развитии.
— Ох, Виталий! Что вы только говорите! Разве это важно?
— А что важно?
— Важно одно: любите вы ее или нет.
Виталий задумался.
— Возможно, что и люблю. Я ведь еще молод и сам не знаю, люблю ее или нет.
Он занялся моей головой и замолчал. Я тоже молчала.
— Марья Владимировна, я хочу задать вам один вопрос. Можно?
— Разумеется.
— Марья Владимировна, я вас очень высоко ставлю по развитию, совершенно серьезно, и даже уважаю больше, чем родную мачеху… У вас, конечно, большой опыт. Я вас хотел спросить: по какому это признаку можно узнать, любишь человека или нет?
Вот так вопрос! Придется отвечать. Я подумала.
— Вы мне задали трудный вопрос, но я постараюсь на него ответить. По-моему, главный признак — это постоянное ощущение присутствия. Ее нет с вами, а все-таки она тут. Приходите вечером домой, открываете дверь, комната пустая — а она тут. Просыпаетесь утром — она тут. Приходите на работу — она тут. Открываете шкаф, берете инструменты — она тут.