Я хотела пройти мимо, потянув за собой и молчавшую Руби, но Элиас преградил мне путь рукой. К счастью, он не дотронулся до меня, а всего лишь прижал ладонь к стене, лишая возможности пойти вперед.
– Так не пойдет, – нахмурился он. – Я выполняю все условия спора, ясно? И сейчас, даже несмотря на то что ты меня порой раздражаешь, я выполню свое обещание. Какими будут твои желания? – Сделав совсем короткую паузу, он вдруг добавил: – Только предупреждаю, без поцелуев. Я ни за что к тебе и пальцем не притронусь.
Он думал, что меня до глубины души оскорбили его слова, но мне было настолько все равно, что я не нашла в себе сил даже на то, чтобы закатить глаза.
– О, Ламия Уайт собственной персоной! – вдруг прокричал женский голос.
Появившаяся словно из ниоткуда Кристина сделала несколько шагов к нам, причмокивая после каждого глотка из красного стаканчика. Она медленно меня рассматривала, будто желая запомнить каждую деталь моей одежды, лица и вида в целом.
За ней из темноты вышел Честер.
Вид у обоих был довольно угрожающий.
– Как поживает девчонка, первая в школе осмелившаяся бросить нам вызов? – спросил он. – Кажется, совсем скоро она вообще никак поживать не будет.
Кровавая парочка хохотнула от своей же шутки.
Честер зачесал каштановые волосы назад и теперь отдаленно напоминал молодого Рональда Рейгана[20], даже несмотря на косички.
– Братишку своего жалко стало? – спросила Кристина. Я будто только сейчас заметила, что голос у нее хриплый, словно она выкуривала по пачке сигарет в день. Она медленно подошла почти вплотную ко мне. Настолько близко, что я видела пирсинг в ее пупке, выпирающий сквозь тоненькую майку.
– Но мы ведь предупреждали, что твои слова дорого тебе обойдутся…
Я не успела даже пальцем шевельнуть, как на меня вдруг брызнуло что-то холодное и горькое.
Пара секунд молчания. А потом…
Смех. Злой, протяжный, издевательский, готовый разорвать меня на куски.
Смех, бьющий меня со всех сторон.
– Упс, – послышался голос Руфа над моим ухом, и сразу следом я почувствовала, как кто-то схватил мой намокший хиджаб.
В ужасе и растерянности я не успела ничего предпринять, как меня с силой потянули в сторону за платок.
Но, к счастью, с головы он не слетел. Зато слетела я. Прямо на пол, пока меня окружали хохочущие подростки. Жестокие и мерзопакостные твари, легко маскирующие свои отвратительные и лицемерные души.
– Я случайно, – саркастично выдал Руф. – Черт, а жалко, что эта фигня не свалилась с твоей головы… Ты что, его в череп гвоздями вбила?
Я сидела на полу на коленях, пыталась вытереть тыльной стороной ладони лицо, в которое брызнули каким-то алкогольным напитком. Это сделала Кристина, не было и капли сомнения.
Глаза Элиаса впивались меня с другой стороны комнаты. Он улыбался. Вот так просто. Улыбался, будто смотрел какое-то веселое телешоу, будто наблюдал за зверем в цирке. Улыбался, словно это была услада для черных, как и его душа, глаз.
Это был уже не тот Элиас, которого я встретила в автобусе. Не тот Элиас, который увлеченно читал «Над пропастью во ржи», листая страницы одну за другой и совсем не замечая мира вокруг.
Мне будто разбили сердце.
Я поднялась. А сердце так и осталось лежать там, в окружении собственных осколков.
Глава 11
Как же глупо продолжать на что-то надеяться, когда жизнь в лицо тебе кричит, что ты обречена.
Руби хотела проводить меня. Но где она была, когда в меня плеснули алкоголем и чуть не сорвали с меня хиджаб?
– Ламия, как все ужасно вышло, пожалуйста, давай я…
– Отвали. – Мой голос прозвучал как бомба замедленного действия. Как хищник, готовящийся напасть на свою жертву. Как острие заточенного ножа. – Отвали от меня.
Она замерла, наблюдая за тем, как я шла дальше, расталкивая всех на своем пути. Я скрипела зубами от злости, а в горле образовывался ком.
Я их всех ненавижу.
Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу.
Я ничего не видела на своем пути. Одно мутное, переходящее в разноцветные цвета пятно. Я подозревала, что это, должно быть, слезы, но дождь, который вдруг полил, их попросту смывал, едва они скатывались на щеки.
Я шла под ливнем к остановке. На меня то и дело оборачивались удивленные моим видом прохожие, скрывавшие свои фигуры под зонтами. Я успешно игнорировала их взгляды.
Мне ничего не хотелось.
Автобус остановился, раскрылись двери. Я бросила монеты, приобрела билет, села на сиденье и просидела так всю поездку, прижавшись щекой к холодному запотевшему стеклу, за которым капал дождь.
Домой я добралась быстрее, чем на вечеринку. Открыв дверь, ступила на порог своими заляпанными ботинками и бросила на столик в прихожей недоеденный батончик «Кранч», который купила по дороге. Я думала, что мама, папа и Кани уже давно спят, но ошиблась.
Мама выглянула из кухни, когда услышала, как я шевелю ручкой двери, пытаясь снять обувь. Наверное, я выглядела отвратно: хиджаб промок до нитки, та же судьба постигла и мое платье, а ботинки перепачкались в грязи и оставили на полу серовато-коричневые пятна.
– Ламия? – ужаснулась мама. – Что случилось?
Она подошла ближе. Я подняла на нее отсутствующий взгляд.
– Все в порядке, – прошептала я. – Впрочем, как и всегда.
Не дав маме опомниться, я прошла мимо, поднялась на второй этаж и вошла в свою комнату. Силы остались только на то, чтобы раздеться, откинуть в сторону платье, забраться в постель и проклинать сегодняшний день.
Шторки на моем окне были раскрыты, и в него по-прежнему виднелся роскошный дом через улицу. Теперь он прочно укрепился в моей голове ассоциацией с Элиасом.
Я возненавидела этот дом точно так же, как его самого.
От злости я дернула шторку и закрыла себе обзор.
Спустя несколько минут безмолвного нытья в комнату вошла мама. Я увидела, как тоненькая нить света становилась больше, пока не заполнила всю комнату.
– Ламия, – произнесла она тихо.
Зашагала в мою сторону, а я так и осталась лежать, прижавшись щекой к подушке.
– Ламия, пожалуйста, повернись ко мне.
Я послушалась.
Мама притянула стул и села возле кровати, протягивая мне поднос с чашкой горячего шоколада и миской с печеньем.
– Расскажи, что случилось.
Меня охватило такое ощущение, будто, если я начну говорить, то точно разрыдаюсь, как плаксивая девчонка. Это крайняя степень унижения.
– Ничего не случилось, – солгала я. Хотя называть это ложью неправильно, поскольку мама и сама поняла, что я говорила неправду.
– Почему у тебя мокрые волосы?
– Мы просто веселились.
Голос прорывался с трудом, к тому же тебя не слишком хорошо слышно, когда половина лица зарыта в мягкую подушку.
– Тебя кто-то обидел, – заключила мама. – И я хочу знать, кто.
– Вас с отцом завтра вызывают в школу, – призналась я. Наверное, мне просто захотелось поставить точку в этом разговоре и перейти к другой теме.
Мама удивилась.
– Почему? Случилось что-то серьезное?
– Да. В моем рюкзаке нашли украденные сережки. И директриса решила, что их украла я.
Мама не стала задавать глупых вопросов вроде: «А это не ты?», потому что слишком хорошо знала родную дочь. Это не было попыткой пустить себе пыль в глаза, лишь бы найти глупое, но оправдание любимой дочурке. Нет. Мама просто знала, что я не способна на такие поступки.
– Как так получилось? – спросила она. – Почему сережки оказались у тебя?
– Не знаю… И знать не хочу.
Я смахнула с лица прилипшие волосы, зарылась в одеяло и начала мечтать о лучшей жизни. О жизни без этих проблем.
Глупая Ламия. Боже мой, какая глупая Ламия.
– Давай завтра поговорим, – произнесла мама. Ее рука нежно легла на мое плечо. Она пару раз похлопала по нему, а затем встала и вышла из комнаты.
Я слышала сверчков с улицы, отдаленные голоса, музыку, напомнившую о вечеринке. О хохоте, болезненном и жутком издевательстве надо мной.
О лице Элиаса. Его улыбке в автобусе, которая превратилась в ухмылку в доме Честера. Сперва его взгляд был таким добрым, а рот не произносил гадости, а потом все его существо кричало о том, что я ничтожество. Что мне не место в одном с ним мире.
Это два его способа высказать эмоции, и непонятно какому из них верить.
Я их всех ненавижу.
С этими мыслями я и заснула.
Прозвенел звонок на перемену, и толпа подростков моментально выскочила из кабинета.
Родители приедут к двенадцати, так что я успевала зайти в библиотеку, взять какие-нибудь книжки и отвлечься на перемене от унылости школьных будней.
Войдя в помещение, заставленное книгами, я вдохнула аромат бумаги, представляя, как же, наверное, здорово работать здесь. Школьная библиотека – это скопление тысяч историй, хранящихся на бледных, желтоватых или белых страницах под самыми разными обложками. А еще здесь было не так много людей, что заставило меня тихонько обрадоваться.
Я прошлась вдоль полок, ведя пальцами по шершавым корешкам. Некоторые книги были уже достаточно стары, чтобы успеть пожелтеть, и пахло от них по-особенному классно. Я всегда любила запах старых книг.
Рука остановилась сама по себе.
Я прочитала название на корешке: «Над пропастью во ржи». Внутри неприятно завибрировало, но я успешно привела свои эмоции в порядок в ту же секунду.
У меня нет времени на все это безобразие.
Я схватила книгу почти бездумно, устроилась за пустым столиком и открыла первую страницу.