– Спокойно, ухти, конечно, я никому не скажу. Я бы сказал, если бы вы делали что-то плохое. Но я знаю, что ты не стала бы делать ничего такого, поэтому и говорить не о чем.
Я как будто и успокоилась, и напряглась сильнее одновременно.
– Молодец, – подняв и оттопырив два больших пальца, произнес Элиас. – Одобряю! Ты отличный заступник для сестренки. И, конечно же, отличный взрослый парень.
Кани гордо раздул грудь, будто ему подобное слышать совсем не в новинку.
– Я пойду, потому что завтра в школу вставать очень рано, – сказал брат. – Ухти, не забудь сделать намаз, ладно?
– Погоди, дружок, – остановил его Элиас. Он оторвал два крупных ломтика уже остывшей пиццы и протянул их мальчику. – Держи. Ты заслужил.
– Пицца? – заулыбался Кани, хватая лакомства, и я в очередной раз вспомнила, как сильно он любит поесть чего-нибудь вредного, но вкусного. – Спасибо. Спокойной ночи.
Он вышел из комнаты так же быстро, как вошел, но в полной мере расслабиться у меня не получилось.
– Что ж, – протянул Элиас, – станешь моей девушкой? Твой брат меня одобрил.
Я в него в ответ подушку бросила, попав прямо в лицо. Он засмеялся, но быстро пришел в себя, зажав рот так же, как это сделала я до этого.
– Хватит болтать глупости, – прошептала я. – И вообще, нам завтра тоже в школу надо идти.
– Конечно. Пойдем спать. Только после плотного ужина.
Я сдалась и села за свой стол. Элиас предпочел есть стоя.
– Не скажешь, почему это твой брат называет тебя… – он напрягся, пытаясь вспомнить слово, – эм… Ухти, кажется?
– Это арабское слово. Означает «сестра».
– А, теперь понятно.
Пицца действительно уже остыла, но удовольствия от ее поглощения этот факт совсем не лишил. На самом деле именно пицца – это еда, которую я могла бы есть каждый день на постоянной основе, если бы это не было так вредно для организма.
– С тобой Крис разговаривала, – вдруг сказал Элиас, и его слова прозвучали одновременно и как вопрос, и как утверждение. – Она снова тебя оскорбляла?
Я проглотила кусочек курицы в томатном соусе и ответила:
– Нет, не оскорбляла. Я бы даже сказала, она… похвалила меня.
Он нахмурил брови.
– Пожалуйста, не ведись на слова Крис. Я знаю ее, можно сказать, с пеленок. Мы вместе практически выросли. Она та еще суч… то есть стерва.
– Я это и без тебя давно заметила.
– Нет, ты не до конца врубаешься. Она ужасный человек, – серьезно сказал он.
– Почему же ты тогда дружишь с такими ужасными, по твоим словам, людьми? В чем смысл, когда легко можешь отгородиться от них?
Элиас пожевал немного пиццы, задумался на несколько секунд… Ну или, по крайней мере, мне показалось, что задумался.
– Когда дружишь с человеком с самого детства, ты к нему привыкаешь и начинаешь относиться снисходительней, – начал он. – Не замечаешь порой минусов, даже если они размером с булыжник. Благодаря своим характерам и влиятельным отцам Чес с Крис держат всю школу в страхе. Ты, можно сказать, единственная, кто осмелился им ответить. Они к такому не привыкли и не стерпят.
– Но я все еще в порядке.
– Пока что… Это может длиться недолго. Тебе нужно быть осторожнее в общении с ними. – Улыбнувшись, Элиас добавил: – Я понимаю, ты вся такая из себя крутая, но с некоторыми людьми шутки плохи.
Я отправила в рот еще пару кусочков пиццы, пожевала, проглотила. Потом решилась спросить напрямую:
– Ты за меня волнуешься?
Элиас издал едва слышный смешок, опустив голову.
– Честно? – спросил он.
– Хотелось бы.
– Не буду пугать тебя словами о любви, но… ты мне нравишься. И как мне кажется, мое волнение более чем оправдано.
– Почему я тебе нравлюсь? – Этого вопроса не ожидала даже я сама, поэтому тут же загорелась желанием вернуть время вспять и не произносить этих слов. Он усмехнулся, а потом сказал:
– Не знаю. Думаю, никто не может ответить, почему он влюблен. Это чувство не ко всем возникает и всегда так не вовремя. Я вот только недавно думал, что ты меня бесишь, а вчера, блин, признался в том, о чем следовало бы молчать хотя бы из уважения к тебе и твоей религии. Я полный кретин, я знаю.
Он выглядел так, будто винит себя за искренность, тогда как это качество как ничто другое украшает человека в моих глазах.
Я могла бы в ответ сказать, что и он мне нравится, но испугалась этих слов. Не позволила этому случиться.
Зачем? Почему?
Ведь это все не для меня. И нет у нас никакого будущего.
Я – мусульманка.
Он – из другого мира.
Я даже не знаю, верует ли он в Бога вообще. И боюсь узнать.
Впервые в жизни мне до дрожи страшно за собственные чувства и сердце.
– Можешь ничего не говорить, восточная красавица, – решил успокоить меня Элиас. – Лучше расскажи о своей религии.
Такой просьбы я точно не ожидала.
– И что же тебе рассказать? – спросила я и поймала себя на мысли, что уже особо и не волнуюсь того, что в комнату все еще могут нагрянуть родители.
– Почему вы носите платок? В этом есть какой-то смысл или вы носите его, чтобы показать свою принадлежность исламу?
– Хиджаб – это не только про платок. Это общая одежда, которая скрывает всю красоту женщины. Те места, которые привлекательны для мужчин.
– Во избежание всяких извращенцев, любящих подглядывать под юбки или пялиться на грудь или задницу?
– И для этого тоже.
– Но почему так делают только девушки? Почему не заставить мужчин не глазеть?
Я будто ждала этого вопроса, поэтому смогла с уверенностью ответить:
– «Скажи верующим мужчинам, чтобы они опускали свои взоры». Это отрывок из Корана. Как видишь, безнаказанно пялиться у мужчин не получится. Каждый взгляд на любую женщину, даже если он не подразумевает восторг или… похоть, греховен.
Элиас улыбнулся, как будто я что-то веселое сказала, потом наклонился, слишком пронзительно глядя мне в глаза. Я снова почувствовала желание спрятаться под кровать.
– Я тогда, наверное, самый большой грешник на всей планете, потому что не смотреть на тебя просто невозможно, – произнес он после недолгой паузы. – Особенно в эти глаза.
Мне захотелось попросить его заткнуться, и вместе с тем я была готова улыбаться нескончаемое количество раз, снова и снова слушая его слова.
Приятные, не колючие, как это обычно бывало, а самые нежные слова.
В то же время мозг опасался ловушки. Опасался, что все это неправда. Что что-то здесь не чисто.
И я утратила способность здраво мыслить и упустила возможность понять, чему же все-таки верить: чувствам моего сердца или бесконечному потоку мыслей, несущемуся в голове?..
Глава 21
Элиас ушел через мое окно, когда на часах уже было ровно шесть утра. Когда родители вот-вот должны были встать.
Он прощался со мной еще минут десять. Напомнил о карандаше и, что отныне, если ему вдруг захочется взять меня за руку, я должна буду всего лишь ухватиться за кончик карандаша, пока Элиас будет держать другой.
Мы будто стали парой. Я – его девушкой, а он – моим парнем. Но ключевое слово «будто».
Когда зазвенел будильник, и пришлось встать, чтобы подготовиться к школе, эти мысли все еще крутились в моей голове. Мне не удалось избавиться от них даже тогда, когда я вышла из дома и побрела по уже знакомой улице навстречу очередному учебному дню.
И даже тогда, когда встретилась лицом к лицу с входной дверью школы.
Я вечность представляла нас парой. И может, это ужасно глупо, но на душе становилось легче от этих фантазий. Будто я впервые нашла свое место в этом мире.
– Ламия! Привет!
Руби протиснулась ко мне через океан движущихся подростков. Рядом с ней, наверное, впервые не было Рэя. Обычно эта парочка будто и не расставалась.
– Привет, – улыбнулась я.
– Ого, а что это случилось? – опешила она. – Ты так редко улыбаешься, что мне порой кажется, что заставить тебя улыбаться может что-то реально крутое.
Я попыталась спрятать улыбку, но сдалась слишком быстро, поэтому она так и осталась на моих губах.
– Ничего особенного, – соврала я. – Просто готовиться к экзаменам оказалось не так сложно, как я себе это представляла.
– Элиас хороший учитель, – кивнула Руби, чем меня удивила. – Мистер Хэммингс любит назначать его на роль наставника.
Мне вдруг захотелось спросить у нее:
– А ты знала, что мистер Хэммингс – отчим Элиаса?
– Конечно. Все знают.
– А что случилось с его настоящим отцом?
Может быть, мне следовало молчать и не задавать таких вопросов, потому что меня тут же захватило чувство, будто я лезу в чужую жизнь. Влезь кто-то так же в мою жизнь или иди речь о ком-то другом, я бы такого не стерпела, что же тогда происходит?
– Он много пил, – ответила Руби, и я решила, что на этом разговор закончен, но она продолжила: – Вроде бы я слышала, что он приходил домой пьяный поздно ночью и избивал свою жену, а вместе с ней и Элиаса.
Мне не пришлось даже задумываться: образ избитого Элиаса возник в голове сам собой, и меня едва не затошнило.
Я все еще умею жалеть, надо же.
– А как так получилось, что они живут в хорошем доме? – Осознав, что Руби может и не знать, где живет Элиас со своей семьей, я добавила: – Они мои соседи. И их дом достаточно большой для учителя биологии.
– Наследство, – пожала плечами девушка. – У его мамы очень богатые родственники, так что…
Я кивнула, должно быть, самой себе, иначе не знаю, как еще объяснить этот странный жест.
– Но отец Элиаса судья в одном из нью-йоркских судов и вроде как любит сына и иногда навещает их, – добавила Руби. – Так что они периодически общаются.
Мне вдруг стало понятно, отчего миссис Дейфус прекратила отчитывать его, когда он заговорил о том, что она ничего не сможет с ним сделать. Влиятельный отец.
– Волнуешься? – спросила Руби, быстро переводя тему. – Ну, все обычно волнуются перед выпускным, но ты, как мне кажется, не из них.
– Я не пойду, – чес