Но потом я смотрю на свое лицо в зеркале и забываю обо всем остальном. И о проблемах.
Всего за девять дней я превратилась в зомби из старых фильмов ужасов: мешки под глазами появились из-за бессонных ночей, а сами глаза стали красными и опухшими из-за нескончаемых и таких позорных слез.
Однажды меня даже навестила Руби. Я не смогла признаться ей, что не хочу никого видеть. Что даже ей не доверяю после случившегося. А про случившееся она прекрасно знала. Вся школа знала об этом в мельчайших подробностях.
Иногда мне не удавалось сдержаться, и, лежа на своей кровати, я осторожно приоткрывала шторку и смотрела на дом Элиаса. Однако его я за всю неделю так и не увидела. И была этому рада. Я просто не выдержала бы в очередной раз встретиться с ним взглядом или, не дай Аллах, увидеть его улыбку.
Именно она в последний раз разбила меня на части.
Итак, неделя…
Осталась неделя до выпускного.
А мне плевать. Я сломана, валяюсь, как ненужная кукла, на кровати, пытаюсь перебрать причины, по которым все еще существую. Удается с трудом.
Время, проведенное дома, в своей комнате, я трачу на воспоминания. Приходится все вспоминать.
Например, март. С него все и началось.
Конец марта, когда я впервые вошла в здание Олдридж Хай Скул. Смешки, издевательства, попытки унижения со всех сторон. Всем отвечаю дерзко, потому что привыкла. Успела привыкнуть уже давно.
Начало апреля, когда Элиасу дают задание подготовить меня к экзаменам. Я готова к ним благодаря ему, и из-за этого проклинаю каждую страничку учебника по АСТ, каждый миллиметр, к которым прикасались его пальцы.
Ненавижу снова. Ненавижу, как всегда. Ведь так обычно и бывает.
Снова, снова и снова.
Сейчас уже середина мая. Я вернулась к тому, с чего все началось.
– Ламия?
Мама вошла в мою комнату, не постучавшись. Впервые. Значит, все серьезно. Она наверняка предполагает, что я могу с собой что-то сделать.
Какой вздор.
– Папа принес пиццу. Твою любимую.
Я ничего не ответила. Сил не было даже на такие простые вещи.
– Ламия, прошу, поднимись.
Я продолжала лежать, уставившись в одну точку.
Знаете, наверное, самое глупое в моменты слабости – это попытки убедить себя в том, что жизнь продолжается. Ничего не случилось. Может быть, мне просто показалось? Может, я все не так поняла? Но стоит вспомнить лицо Элиаса, как мир снова рушится на миллион кусочков, а затем превращается в пепел.
– Ты должна помнить, – сказала мама.
Я бросила взгляд в ее сторону. Она, верно, решила, что это знак того, что я готова слушать, и продолжила:
– Должна помнить о Всевышнем. О том, что все трудности и неудачи приходят нам как испытание. Как проверка нашей стойкости. А в конце мы будем вознаграждены за терпение, а все, кто причинил нам боль, ответят за это.
Конечно, я прекрасно все это знала. Но как же сложно слабой девчонке вроде меня придерживаться этих правил.
– Я знаю, мама, – сказала я, и голос у меня снова дрогнул. – Но я не такая сильная, как ты. Я слишком слаба.
Она нежно погладила меня по голове, заботливо перебирая волосы. И через эти прикосновения я почувствовала всю заботу, всю нежность и любовь, которых мне не хватало.
– Нет, Ламия, ты ошибаешься, – сказала она и улыбнулась. – Ты намного сильнее меня.
– Разве сильный человек валяется в кровати целую неделю от того, что к нему отнеслись так же, как и всегда, просто он на время ослеп?
Она помолчала, но вовсе не потому, что не нашла ответа. Она просто дала мне время остыть, и я была благодарна ей за это.
Мама, кстати, тоже обо всем знала. Кроме того, что сделал Честер. В остальном я сама ей призналась. Даже в том, что Элиас мне нравился. Мне было настолько все равно, что я кинула ей эти слова с особой легкостью, чего никогда бы не сделала, будь я в здравом уме.
– Знаешь, что делает тебя сильной? – спросила она меня.
Я шмыгнула носом и посмотрела на нее. Мама продолжила:
– Все. Все в тебе. Ламия, ты сама сила. И ты не должна ни в коем случае позволять людям доводить тебя до того состояния, когда ты теряешь эту свою силу.
Как же я хотела верить ей. Как же мне хотелось быть уверенной в том, что эти же самые слова она сказала бы мне, даже не будь я ее дочерью.
Я желала быть сильной, как считала мама. Но вот для того, чтобы поверить, что я могу быть такой, понадобится время.
Нужно справиться с разрушениями, что после себя оставил Элиас Конли.
Вернуться в школу было немыслимым испытанием. Особенно после того, как все видели меня без хиджаба. Заявиться снова с ним на голове казалось теперь чем-то глупым и бессмысленным.
За неделю ничего не изменилось. Те же лица, тот же шум, та же ненависть как с моей, так и с их стороны.
Я сняла намокший от дождя капюшон и потерла слегка раскрасневшийся от холода нос, подходя к своему шкафчику. Его шкафчик был рядом, но я постаралась затмить эти странные навязчивые мысли, которые возникли ужасно некстати.
Вдали я заметила своих друзей. По крайней мере, я продолжила их таковыми считать. И они меня тоже заметили. Однако их шаги навстречу мне были такими неуверенными, что я на какое-то время посчитала себя страшным чудищем, к которому и подойти страшно.
Впервые за долгое время я улыбнулась. А они облегченно вздохнули.
– Привет, Руби, Рэй, – поздоровалась я.
Друзья смущенно переглянулись и слегка удивились.
– Привет, – ответила Руби. – Мы очень рады, что ты снова с нами, Ламия… А ты…
– У меня все чудесно! Люблю жизнь и каждого в этой школе.
Мои слова удивили их еще больше. Теперь они смотрели на меня, как на полоумную. Хотя… почему «как»? Таковой я и была.
– Знаешь, Рэй почти у всех отнял те снимки и выбросил в мусор, – поспешила сказать Руби. – Перед этим хорошенько разорвав, конечно.
А мне действительно стало вдвое легче, хоть я считала, что мне уже все равно.
– Если я вдруг увижу у кого-то еще, то обязательно заберу, – добавил Рэй. – Так что не беспокойся об этом.
– Спасибо, – проговорила я вполне искренне. – Спасибо вам обоим.
А потом я схватила учебник, тетрадь, попрощалась с друзьями и двинулась прямиком в кабинет мистера Хэммингса. К очередному стукнувшему меня по голове живому напоминанию об Элиасе. Мне на миг стало интересно, слышал ли он о случившемся? Последовал ли разговор с пасынком?
Но доверять теперь не хотелось никому. И учитель тоже попал в этот список.
Я вошла в кабинет намного раньше, чем должен был прозвенеть звонок. Но мужчина уже сидел там.
– О, мисс Уайт, доброе утро! – поприветствовал меня он.
Я прошла к своей парте и постаралась не смотреть на стул, стоявший по соседству.
– Доброе, мистер Хэммингс, – ответила я. Внутри теплилась надежда, что он не станет продолжать и ограничиться одним своим приветствием.
Но не тут-то было.
– С вами все хорошо? Вы отсутствовали в школе целую неделю.
– Да. Теперь все хорошо… Мне просто нездоровилось. Наверное, отравилась чем-то.
– Грустно слышать. Надеюсь, теперь вы чувствуете себя гораздо лучше.
Отвечать я не стала. Случившееся подтолкнуло меня перестать обращать внимание на глупости и заняться исключительно учебой. Это я и пыталась делать, когда начала читать напечатанный на страницах текст.
Но мистер Хэммингс, похоже, не хотел оставлять меня в покое.
– Мисс Уайт, я слышал, что произошло неделю назад.
– Да? – Я изобразила удивление, хотя саркастичная интонация была слишком очевидна, чтобы списать ее на шутку. – И как вам? Понравилась история?
Я всего на секунду подняла глаза, но увидела, как учитель нахмурился, беседуя со мной. Как лицо его приняло выражение, заставившее меня посчитать себя, вероятно, самым жалким существом на планете. Только на таких существ смотрят с такой невообразимой жалостью в каждой морщинке лица.
– Мне очень-очень жаль, мисс Уайт. Это было отвратительно. Невероятно ужасно.
– Да-да. А теперь позвольте мне заняться уроками. – Не ожидав такой грубости с моей стороны, мистер Хэммингс слегка опешил, а я успела возрадоваться, что теперь-то он оставит меня в покое.
И я оказалась права. Оставил. Но вот в кабинет начали входить ученики.
– Мистер Хэммингс, как дела? – произнес один.
– Вы видели, какую крутую вечеринку готовят ребята из организационного комитета?
– Да, мистер Тобин, видел, – улыбнулся в ответ учитель. – Выпускной у вас выдастся замечательный.
– Не то слово!
Я сделала глубокий, но незаметный вдох, когда рядом появилась тень. Она превратилась в самый настоящий силуэт, а потом его обладатель сел на стул за соседней партой, бросив рюкзак рядом. Старалась не смотреть, не поворачивать голову и не делать себе еще больнее.
Осталось всего ничего. Каких-то жалких семь дней. Неделя. И все это кончится.
Итак, Элиас сидел за соседней партой.
Я подумала, что он может выдать что-нибудь такое, что заставит меня подняться и отвесить ему пощечину. Если такое вдруг случится, на этот раз я не пожалею сил.
Но, как оказалось, заговаривать со мной он не собирался. Его голова лишь временами поворачивалась в мою сторону, будто он хотел что-то сказать, но не осмеливался. Если это так, то я могла радоваться. Теперь-то мне хотелось, чтобы все меня побаивались. Особенно Элиас.
– Итак, дамы и господа! – Мистер Хэммингс вдруг хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание. – До начала урока осталось несколько минут. Может, расскажете о своих планах?
Только не это.
Я едва не застонала от отчаяния, когда в полной мере поняла, что теперь мне, вероятно, придется трепать языком.
– Надраться на выпускном! – прокричал кто-то, посчитав это остроумным. – Вот чего нам всем хочется в первую очередь!
Несколько учеников хохотнули. Я лишь глаза закатила.
– Не самые правильные планы, мистер Дэлл, но ладно… Вы еще молоды, и у вас будет время осознать, что алкоголь – это далеко не все, что может дать вам жизнь.