– Давай я накрашу тебя сегодня?
Уже одетая к выходу мама вошла в комнату неожиданно. В руках она держала сумочку, в которой хранила косметику.
Прежде я еще никогда не красилась, а вот мама всегда подкрашивала глаза черной подводкой, как обычно делают арабские женщины, носящие никаб[37].
– Думаешь, мне пойдет? – спросила я, улыбнувшись.
Мама улыбнулась в ответ и приняла мой вопрос за согласие. Она вошла, закрыла дверь и попросила переодеться. Так я и сделала. Всеми силами стараясь не помять платье, я аккуратно надела его. А затем почувствовала себя какой-то принцессой, вылезшей из сказки или из мультфильма Уолта Диснея. Наверное, все девочки так себя чувствуют в выпускной.
– Ты выглядишь очаровательно, Ламия, – сказала мама, разглядывая меня с ног до головы.
Я приподняла свои густые черные волосы и собрала их в пучок, чтобы надеть шапочку, а потом и сам платок. Он был цвета чуть светлее самого платья, изготовленный из легкой воздушной ткани, чтобы не было жарко. Хотя, учитывая, с какой скоростью у меня потеют ладони, я, наверное, буду плавать в собственном поту.
Мама опустилась и поправила подол.
– Я тебе завяжу, – проговорила она мне, забирая у меня шарф.
Я надела шапочку, тщательно скрыв под ней свои волосы, а мама накинула поверх нее платок, хватая со стола пару булавок, напоминающих осколки бриллиантов.
– Ты будешь самой красивой, – шепнула она, и я едва подавила нервный смешок.
Быть самой красивой означает быть в центре внимания. А я очень этого не хотела, хотя и знала, что мне не избежать его. В таком невероятном платье и с головным убором на голове я, имеющая статус «террористки» и «вонючей эмигрантки» в глазах остальных школьников, просто не смогу оставаться незамеченной.
Эти мысли снова и снова возвращали меня к той стадии моих размышлений, когда я сомневалась – идти или не идти на выпускной. А потом мне хватало того, чтобы напомнить себе о моральной победе, которую я одержу над всеми ними, если пойду, и желание снова во мне загоралось.
– Мам, как мне побороть страх? – спросила я, пока она закрепляла одной из булавок платок у лба.
Она немного призадумалась, а потом ответила:
– В очередной раз вспомнить, кто ты и каков твой путь в этом мире среди всех прочих.
Ее слова показались мне самыми разумными. Я кивнула, взглядом поблагодарив маму.
А когда платок легкими волнами спадал мне на плечи, напоминая необычную прическу, а в нескольких местах виднелись «бриллиантовые» булавки, которые казались украшением, а не способом закрепления, я была почти готова.
Мама принялась за мое лицо. Она нанесла тени на веки, помаду на губы, обвела глаза черным карандашом, и в зеркале на меня уже смотрела на Ламия Уайт, которая не любила подпускать к себе людей и предпочитала одиночество… На меня смотрела Ламия Уайт, которая была уверена в себе.
– Кристофер, – позвала мама отца. – Заводи машину. Мы готовы ехать.
И новая волна тревоги окатила меня с ног до головы.
Мы спустились вниз, и Кани шокированно раскрыл рот, глядя на меня.
– Не знал, что ты можешь быть такой, ухти, – шутливо высказался он.
– Я и сама не знала, ахи[38], – тем же тоном ответила я.
Папа вышел из гостиной и оказался в прихожей спустя пару минут. Ровно столько же он на меня с изумлением смотрел.
– Ламия, ты… – Ему пришлось сделать небольшую паузу, чтобы подобрать слова, – ты изумительна! Твоя мама знает толк в изяществе!
– Спасибо, пап, – ответила я, не смея скрыть улыбку.
– Чего мы ждем? Все на улицу к машине! Быстро, быстро!
Мы действительно торопливо вышли из дома, двинувшись к машине. Я придерживала подол платья, чтобы ненароком не запачкать его, а Кани приоткрыл мне дверцу. И пока родители запирали дом, мой младший братец чуть подвинулся ко мне и шепнул:
– Твой парень упадет, когда тебя увидит. Точно говорю.
Он не знал о произошедшем, так что я не винила его за то, что он напомнил мне об Элиасе, которого я пыталась забыть всеми силами.
– Он не мой парень, Кани, – сказала я ему.
– Да-да. Будущий парень.
– Нет… Он мне вообще никакой не парень.
Братец хихикнул, хотя знай он о случившемся, так бы себя не вел.
Родители зашли в машину следом.
А дальше – урчание заведенного мотора, шум в моих ушах, стук трепещущего сердца у меня в груди…
А затем… Я даже не успела понять, как мы доехали до школы, окруженной кучей машин. То и дело подъезжали все новые и новые автомобили, из которых выходили нарядные дети со своими родителями.
Мы оказались у входа всего за пару секунд, и это заставило мое сердце биться сильнее.
Я неуверенно шагнула вперед.
Школьный зал пестрил всеми оттенками розового, фиолетового, голубого и зеленого. Диско-шар, установленный высоко под потолком, крутился и сиял так, будто в нем собрались все звезды мира.
Так получилось, что мне пришлось идти почти посередине, и танцующие подростки начали расступаться при виде меня. Они провожали меня взглядами, в которых читалось и удивление, и неловкость, и… восторг. Точно так же на меня смотрели в тот день, когда я обыграла Элиаса в трюках на скейте.
К счастью, его среди изумленных лиц я не видела.
– Все на тебя смотрят, – заулыбался Кани. – Как же тут круто!
– Там вроде столики для родителей, – сказал папа, указывая в дальний угол.
И там действительно стояли столики, за которыми сидели взрослые незнакомые мне люди. Точно не учителя нашей школы.
Я повела туда папу, маму и младшего брата, приглашенных, как и остальные семьи, на выпускной их дочери. Они сели на свои места, а Кани сразу схватил бутылку газировки, не изменяя себе.
– Где твоя подруга? – спросила мама, пытаясь перекричать грохочущую музыку.
Она в своем черном арабском одеянии очень странно смотрелась на фоне школьной вечеринки, пока вокруг все в разноцветных нарядах танцевали и кричали от восторга.
Я огляделась и почти сразу обнаружила Руби.
– Вон она, – ответила я, указывая на девушку.
– Иди потанцуй. Мы пока посидим тут.
Взглядом я спросила ее, уверена ли она, и мама кивнула.
Я оставила их и прошла дальше, надеясь не отхватить по лицу чьим-нибудь локтем и избежать случайного столкновения с беснующимися подростками. Потом я увидела знакомые лица: учителя сидели поодаль за столиками и о чем-то беседовали. Среди них были и миссис Дейфус, и мистер Хэммингс.
– Ламия! – окликнула меня Руби, одетая в розовое пышное платье на бретельках. Она встала и помахала мне.
На ее лице была сияющая улыбка, а на талии – рука Рэя, который тоже не забыл меня поприветствовать.
– Садись. Это наше место, – оповестила меня девушка.
Так я и сделала. На столе стояли закуски и пустые стаканы. Свой я заполнила содовой из стеклянной бутылки, отпила немного сначала, а потом осушила его залпом.
– Ты так круто выглядишь! – восторженно пропела Руби. – Это платье… Боже, ты невероятно красива! Все в полном восторге!
– Спасибо, – ответила я и вмиг загрустила.
Вслед за мной печаль охватила и подругу. Она потянулась ко мне, накрыла мою руку своей, а потом осторожно сказала:
– Забудь ты о том, что он сделал. Сегодня наш день. Лучший день. Сегодня все это только ради нас, и ты не должна упускать шанс расслабиться, понятно?
Я ей благодарно улыбнулась.
Надо же. Впервые в жизни я ощутила это ужасное чувство. Опустошение, которое рискует затянуть тебя в свои самые глубокие ямы. Омерзение к самой себе, всепоглощающая обида, а потом еще и миллион вопросов: почему я позволила всему этому случиться? Я сама виновата. Никто не заставлял меня довериться Элиасу. Никто не тянул общаться с ним.
С самого начала было очевидно, все это плохо кончится. На что я вообще рассчитывала?
Дура, дура, дура. Просто дура.
Но все еще так больно.
Я снова отпила содовой. Другие обычно вливают в себя литры алкоголя, но, понятное дело, мне подобное не дозволено.
– Смотри, – произнесла Руби, обращаясь не ко мне. – Что, если я надену это? Твоя мама не слишком придирчива?
– По-моему, в самый раз, – улыбнулся Рэй, притягивая ее к себе ближе за талию.
Руби положила голову ему на плечо и показывала фотографии из какого-то модного журнала.
Неправильно все это, но… я возненавидела видеть их вот такими. Счастливыми.
Я отвернулась и посмотрела на импровизированную сцену в надежде как-то отвлечься. Диджеи в свободных, почти до самого пола свисающих штанах и усыпанных блестками майках настраивали виниловые проигрыватели.
Они вытащили кучу пластинок, перебирали их по исполнителям, один постоянно бурчал, что это не то, другой был раздражен недовольством первого, а третий молча осматривал коллекцию и настраивал звуковую систему.
В зале, украшенном золотыми картонными звездами и сияющими ленточками, свисающими с потолка, стоял шум, состоящий из множества голосов и веселого смеха подростков. А стены разрывала музыка. Я разобрала голоса Агнеты Фэльтског и Анни-Фрид Лингстад[39], поющих свою знаменитую Gimme Gimme Gimme. Мне было десять, когда эта песня только вышла, а сейчас я – семнадцатилетний подросток – сижу и все еще по-настоящему наслаждаюсь ею.
– Потанцуем? – снова заговорила Руби, вставая.
– Давай как-нибудь без меня, Ру, – улыбнулся ей Рэй, оставаясь сидеть.
– Ламия? – Девушка изогнула бровь, взглянув на меня.
Я отрицательно покачала головой, и она, видно, была готова к такому ответу. Тогда, махнув рукой, Руби побежала на танцпол в своем красивом пышном платье, присоединяясь к группе других танцующих девушек. Наверняка она, вся такая общительная, активная и милая, дружит со всеми ними. Я в этом не сомневалась.
– Я знаю, это не мое дело, но… – вдруг начал Рэй, и я удивленно к нему повернулась, совсем не ожидая, что он со мной заговорит. – Ты зря злишься на Элиаса.