— Это жизнь, дорогие мои детишечки, — сказал я. — Вот такая она бывает. Когда влюбляешься не в того человека. Ни к чему хорошему такая влюблённость не приводит. Точно вам говорю. Так что, поэкспериментируем? Или вы останетесь в своих розовых мечтах, где все люди благородные и честные, где Света Клубничкина добрейшая из всех комсомолок планеты?
Я посмотрел на Черепанова — тот тяжело вздохнул.
— Напишем, — заявила Иришка. — Пусть все узнают, какая Светлана на самом деле подлая. Пусть полюбуются на неё и Лёша, и Гена. Выведем Клубничкину на чистую воду!
Она поднесла ручку к листу бумаги, обернулась ко мне и сказала:
— Я готова, Василий. Диктуй!
— … Жду твоего решения, — произнёс я.
Посмотрел через Иришкино плечо на красивые ровные строки письма.
Улыбнулся и скомандовал:
— Поставь завтрашнее число. Напиши время: два часа шестнадцать минут. Такие письма только по ночам пишут.
Иришка выполнила моё распоряжение.
— А подпись? — спросила она.
— Без подписи обойдёмся. Пусть думает, что это Лёшино письмо. Но мы-то знаем, что придумал его я, а записала ты. Поэтому совесть нашего Алексея чиста. Кто в этом усомнится, тот получит… строгий выговор с занесением по почкам.
Черепанов, следивший за Иришкиной работой, неуверенно улыбнулся.
Лукина взглянула на меня, сообщила:
— Тогда всё. Готово.
Она положила на столешницу авторучку.
— Это ещё не всё, — сказал я. — Нужен дополнительный штрих.
Взял в руки написанное Иришкой письмо и несколько раз на него плюнул.
Мелкие капли слюны упали на синие буквы — чернила под ними слегка расплылись.
Надя и Алексей от удивления приоткрыли рты.
— Что ты делаешь⁈ — воскликнула Лукина. — Вася! Ты с ума сошёл?
Стул под Иришкой жалобно застонал.
— Спокойствие, только спокойствие, — сказал я. — Так надо. Для достоверности.
Показал Иришке, Наде и Алексею ещё не подсохшую страницу и спросил:
— Понимаете, что это? Нет? Это следы от Лёшиных слёз.
Вернулись с работы Иришкины родители.
Черепанов и Степанова ушли.
Я подошёл к окну спальни и выглянул на улицу, где уже почти стемнело. Отметил, что погода сегодня была относительно хорошая (я всё же предпочёл бы, чтобы за окном было лето, и шелестела на деревьях листва). Решил, что вечер вторника (первое февраля) лучшее время для воплощения в жизнь моего плана по спасению пока безымянной гостьи февральского концерта.
Взял в руки список приглашённых на концерт гостей, отыскал взглядом давно уже примеченную строку. Некая гражданка Булкина Фавзия Гареевна проживала всего десяти минутах ходьбы от Иришкиного дома. Я отыскал фамилию «Булкина» в стопке подписанных вчера Иришкой пригласительных открыток. Вложил её в тетрадь с портретами физруков. Сунул тетрадь в портфель.
Пробормотал:
— Вот с вас мы и начнём, товарищ Фавзия Булкина.
К вечеру на улице заметно похолодало. Февраль в Кировозаводске был «самым зимним» месяцем — так в один голос твердили Иришка и Черепанов. Эмма нашла для меня в интернете архив погоды по городам СССР. Там значилось, что потепление в Кировозаводске случится во второй половине месяца. В один из февральских дней температура воздуха поднимется почти до трёх градусов тепла — это точно не жара. Поэтому весну я пока не ждал, а настраивался на месяц зимы. Радовался, что тут не похолодает до минус тридцати, как это случится четвёртого февраля в Москве (об этом мне сообщила Эмма — сам я такие подробности не вспомнил).
Лёгкий мороз покалывал мне кончик носа и скулы. Небо над головой было тёмным, безоблачным, усеянным похожими на блёстки звёздами. Луна походила на лимонную дольку. Она будто лампа маяка замерла впереди — была единственным фонарём на моём пути, пока я сокращал маршрут: шагал по протоптанной на пустыре тропинке. Навигатора у меня с собой не было (он остался в моём ещё не построенном в шестьдесят шестом году доме, в пригороде Берлина). Но я держал в уме озвученный Черепановым маршрут. Увидел впереди два зыркавших в темноту многочисленными глазами-окнами дома. Свернул к тому, что был ближе к проезжей части.
Булкина Фавзия Гареевна проживала в трёхэтажном деревянном доме. Тот не показался мне «капитальным» строением. Но простоял уже явно не один десяток лет (судя по тому, как выросли окружавшие его деревья). Это меня немного обнадёжило, но я всё же зашёл в подъезд с опаской. Не потому что там было темно — я опасался, чтобы мне на голову не свалилась подгнившая доска или подо мной провалился пол. Половицы под моими ботиками постанывали и потрескивали. Но мой вес они уверенно выдержали. Ступени лестницы бурлацким стоном известили жителей дома о моём приближении. А жители этого не самого капитального на вид трёхэтажного строения (криками, смехом, плачем и грохотом) сообщили о своём существовании.
Квартира Булкиной находилась на втором этаже, где в освещённом одинокой тусклой лампой коридоре клубился табачный дым. Хотя… квартирой она называлась весьма условно: такая же комната в коммуналке, в какой проживала семья Черепанова. Номер квартиры, указанный в предоставленном мне Иришкиным отцом списке, я обнаружил рядом с хлипкой на вид деревянной дверью — приоткрытой. Там же красовались и ещё дюжина номеров. Я скрипнул дверными петлями, шагнул через высокий порог. Вдохнул всё тот же табачный дым, к которому добавился запах гари и кислых щей. Обнаружил за дверью просторный длинный коридор, заставленный шкафами, тумбами, деревянными ящиками и велосипедами. Прошёлся до двери квартиры Булкиной.
Распахнул на груди пальто, чтобы виден был мой комсомольский значок. Снял шапку, зажал её в левой руке вместе с портфелем. Решительно постучал — мой стук получился звонким и дерзким.
На стук из квартиры-комнаты выглянул невысокий курносый мужчина лет пятидесяти.
Он окинул меня взглядом и спросил:
— Чего тебе, парень?
— Здравствуйте! — бодро сказал я. — Я представляю комсомольскую организацию сорок восьмой школы. Булкина Фавзия Гареевна здесь проживает?
Мужчина опустил взгляд — посмотрел на мою шапку и на портфель.
Зычно прокричал:
— Фая! К тебе пришли!
Фавзия Гареевна появилась не из своей квартиры — она выглянула в коридор из дальней комнатушки (с той стороны сквозняк доносил до меня запашок жареного лука). Невысокая (примерно полутораметрового роста) женщина с круглым лицом и чёрными волосами. Сперва мне показалось, что Булкиной не больше тридцати пяти лет (наверное, из-за её маленького роста). Но я понял, что ей уже под пятьдесят, когда Фавзия Гареевна подошла ближе. Она остановилась в паре шагов от меня, приветливо улыбнулась, вытерла о фартук руки. Я рассмотрел сетку морщин на её лице, седину в её волосах.
— Здравствуйте, вы ко мне? — поинтересовалась женщина.
Говорила она тихим, спокойным голосом.
Я тоже улыбнулся и заявил:
— Здравствуйте, мне нужна Фавзия Гареевна.
Женщина кивнула.
— Это я.
— Фавзия Гареевна, я пришёл к вам от имени комитета комсомола сорок восьмой школы. Меня уполномочили передать вам приглашение на праздничный концерт, который скоро пройдёт в нашей школе. Концерт посвящён Дню советской армии и военно-морского флота.
Я сунул шапку подмышку, вынул из портфеля тетрадь с Лёшиными рисунками, достал из неё открытку.
Вручил приглашение Булкиной, казённым тоном сказал:
— Пожалуйста.
Фавзия Гареевна поднесла открытку к своему лицу, пару секунд рассматривала открытку. Радостно улыбнулась.
— Какая прелесть! — сказала она.
Я кивнул и сообщил:
— Но это ещё не всё. Фавзия Гареевна, взгляните, пожалуйста, на этих людей. Вам знаком кто-нибудь из них?
Я открыл Лёшину тетрадь и поочерёдно показал женщине портреты физруков.
Булкина взглянула на рисунки с любопытством, сообщила:
— Тот, первый, выглядел знакомым. Где-то я его уже видела. Но имени его я не помню.
Я снова показал женщине изображение Ильи Муромца.
Спросил:
— Этот?
— Да. Но я не знаю его имени, извините. А почему вы меня спросили об этих людях?
Я пояснил:
— В честь грядущего праздника мы проводим шуточный конкурс красоты среди учителей физкультуры нашей школы. Поэтому я и спросил, знакомы ли они вам — для чистоты эксперимента.
Фавзия Гареевна усмехнулась.
— Хороший конкурс, — заявила она. — Весёлый. Тот, самый первый мужчина, красивее всех.
Она смущённо улыбнулась и пояснила:
— Наверное, я потому его и запомнила.
— Спасибо, Фавзия Гареевна, — сказал я.
Перевернул страницу. На обратной стороне портрета Ильи Фёдоровича Иванова (Ильи Муромца) поставил карандашом «плюс».
Глава 9
В среду мы с Иришкой не увидели Черепанова, когда вошли в класс. Хотя обычно в это время Алексей уже сидел за школьной партой. Дежурная натирала влажной тряпкой доску, парни лениво и сонно флиртовали с девчонками, девицы обсуждали сплетни. При моём появлении жизнь в классе на секунду замерла. На лицах старшеклассников расцвели улыбки. Я ответил на приветствия одноклассников, отыскал взглядом Надю Степанову. Отметил, что староста нашего класса выглядела сейчас печальной. Хотя её глаза всё так же ярко блестели. Надя-маленькая будто бы нервничала.
Она подошла к нам, привстала на цыпочки и шепнула мне на ухо:
— Лёша, понёс письмо.
Я кивнул.
Иришка сощурила глаза и произнесла:
— Вот теперь мы и посмотрим…
Черепанов явился за минуту до звонка — хмурый, нервный. Он по ходу кивнул в ответ на вопросительный взгляд Нади-маленькой. Уселся рядом со мной за парту. Вздохнул.
Сообщил мне и Иришке:
— Сделал.
Его голос слегка дрогнул.
— Молодец, — сказал я. — Что ты ей сказал?
Алексей помотал головой.
— Ничего, — ответил он. — Как ты и велел. Дождался Свету около кабинета. Просто отдал ей письмо и ушёл.