Лидия Николаевна тяжело вздохнула, покачала головой.
Ответила:
— Жалко его. Он ведь ветеран. Контузило его на войне. Вот и чудит, когда выпьет. Это всё война виновата.
Она снова взглянула на самоучитель, который держала в руках. Показала его мне.
— А за книгу вам спасибо, — сказала она. — Теперь точно займусь изучением французского.
Она невесело улыбнулась.
Алексей спрыгнул с кровати и подошёл к серванту. Указал зажатым в руке печеньем на фотографии, стоявшие на полке около стопки блюдец с голубой каймой и чашек чайного сервиза.
— Лидия Николаевна, а кто этот военный рядом с вами? — спросил он.
Я тоже взглянул на сервант. Увидел там чуть пожелтевшее фото молодого светловолосого мужчины в военной форме с «танковыми» петлицами. Танкист радостно улыбался. Он стоял навытяжку около стула, где сидела совсем ещё юная Лидия Николаевна Некрасова. Я отметил, что Некрасова в молодости была красавицей (она и сейчас мне казалась симпатичной женщиной). Лидия Николаевна застыла на фото с распущенными длинными волосами, в светлом платье. Держала в руках книгу. Мне показалось, что эту книгу будущая учительница немецкого языка взяла в качестве украшения — будто полагала: с книгой она выглядит серьёзной и взрослой.
— Это мой муж, — ответила Лидия Николаевна. — Леонид Аристархович Некрасов. Он погиб. В июне сорок первого года. На этой фотографии ему двадцать четыре года.
— А вам? — спросила Надя.
Она тоже шагнула к серванту, замерла рядом с Лёшей.
— А мне восемнадцать, — ответила Некрасова. — Мы с Лёней сделали это фото через неделю после нашей свадьбы.
— Ваш муж красивый, — сказала Надя.
Лидия Николаевна печально улыбнулась.
— Да. Лёня был красавцем. Мне все подруги завидовали.
Черепанов ткнул пальцем в стекло дверцы.
— А это что за мальчик рядом с вами? — спросил он. — Или это девочка?
— Это мой сын Коля. Мы сделали это фото в его день рождения. Ему тогда исполнился год.
— А где ваш сын сейчас? — сказал Черепанов. — Кем он работает?
Надя толкнула Алексея в бок — тот ойкнул.
— Коленька погиб, — сказала Лидия Николаевна. — В июне сорок первого, как и его отец. Мы жили недалеко от Бреста, когда началась война. Нас с Колей эвакуировали. Эшелон разбомбили немцы. В поезде были в основном женщины и дети. Очень много людей тогда погибло. И Коля. А я выжила.
Некрасова посмотрела в сторону окна: на штору. В её глазах блеснули слёзы.
Надя показала Черепанову кулак. Лёша виновато развёл руками.
— Лидия Николаевна, простите, — сказал он. — Я же не знал…
Некрасова вздохнула, качнула головой.
— Всё хорошо, ребята, — сказала она. — Я давно уже успокоилась. Не выспалась сегодня просто.
Чай мы в гостях у Лидии Николаевны всё же выпили. Я сопроводил учительницу на кухню, где та вскипятила в чайнике воду. Черепанов дёрнулся, было, с нами. Но Надя Степанова схватила его за руку. Лёша заглянул в её испуганно блеснувшие глаза, повернулся ко мне и покачал головой. Я отметил, что взгляд Черепанова стал серьёзным, едва ли не грозным. Он расправил плечи, придвинулся к Наде. Они так и сидели в комнате плечо к плечу, когда мы вернулись с горячим чайником.
Пока пили чай, Лидия Николаевна рассказывала нам о своём прошлом. Мы её ни о чём не расспрашивали (притих даже Черепанов). Но Некрасова сыпала воспоминаниями, словно давно хотела выговориться. От неё мы узнали, что её детство прошло в детском доме. О детстве Лидия Николаевна вспоминала будто бы равнодушно. Словно в этих её воспоминаниях не было ярких красок. Но её глаза радостно сверкнули, когда она упомянула о своём знакомстве с Леонидом Некрасовым.
Я видел, с каким восторгом Лёша Черепанов и Надя Степанова слушали рассказ о первой встрече восемнадцатилетней Лиды с красавцем командиром Советской армии. Они будто бы сами пережили те эмоции, которые бурлили много лет назад в душе юной Лидии Николаевны. Лидия Николаевна рассказала, что Леонид Некрасов предложил ей стать его женой уже через две недели после их первой встречи. Сказала, что не раздумывала над ответом: сразу согласилась и никогда об этом не жалела.
Рассказала Некрасова и о своей жизни в военном городке. От неё мы не услышали о минусах жизни командирской жены. Лидия Николаевна говорила лишь о том, как была тогда счастлива. Словно тот военный городок был для неё лучшим местом на Земле. Вспоминала Некрасова, как родился её сын. Сообщила, что маленький Коля походил на своего отца: был таким же улыбчивым красавцем. Радость в глазах Лидии Николаевны померкла, когда Некрасова упомянула о первом дне войны.
Великая Отечественная война началась для Лидии Николаевны внезапно. Хотя она сообщила нам: в военном городке все уже подозревали, что «вот-вот что-то случится». Некрасова сказала, что в войну советским людям тогда не верилось. Призналась, что тоже гнала от себя мысли о войне. Пока не наступило двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года. В тот день она была дома вместе с маленьким сыном — муж уехал на учения (в последний раз она его видела за два дня до начала войны).
Рассказ об эвакуации у Лидии Николаевны получился обрывистым и хаотичным. Словно именно так ей запомнились те дни. Она помнила, что маленький Коля тогда почти не плакал, хотя повсюду звучал детский и женский плач. Но Некрасова не вспомнила, кто и когда сообщил ей о гибели мужа. Она лишь сказала нам, что «узнала о смерти Лёни». На это воспоминание у неё наслоилось множество других событий: бомбёжка, искорёженные вагоны, реки крови и гибель сына.
Лидия Николаевна упомянула о смерти маленького Коли — её глаза будто бы остекленели. Дальше Некрасова рассказывала спокойно, без эмоций. Она будто бы пересказывала сюжет скучного фильма. Сообщила, что её сына похоронили в общей могиле на кладбище в деревне Полесье. А вот о том, как добиралась до Минска, упомянула лишь вскользь. Сказала, что к тому времени повсюду были немцы. Но она прошла. Хотя призналась: тогда она не понимала, куда и зачем идёт.
Поведала нам учительница и о своей жизни во время войны. Когда главным девизом было «Всё для фронта! Всё для победы!» Сообщила, что тогда её всё же нашла похоронка на мужа. Рассказала Лидия Николаевна, как училась в институте. Как попала по распределению в сорок восьмую школу города Кировозаводска. Показала нам фотографии в альбоме: своих бывших учеников и учениц. Многих детей с фото она назвала по именам. Призналась, что с некоторыми из них сейчас переписывалась.
В гостях у Лидии Николаевны мы пробыли полтора часа.
Я заявил, что нам пора расходиться по домам — Черепанов и Степанова со мной пусть и неохотно, но согласились.
Некрасова снова поблагодарила нас за книгу.
Уже лёжа на кровати в своей комнате я поинтересовался:
«Эмма, найди мне информацию о Лидии Николаевне Некрасовой. Тысяча девятьсот двадцать первого года рождения. В шестьдесят шестом году она работала учительницей немецкого языка в городе Кировозаводск».
Глава 14
На Иришкиной половине комнаты ещё светила настольная лампа. Шкаф частично отгораживал меня от этого света. Но свет всё же добирался до письменного стола, где лежала стопка учебников. Он отражался в блестящих застёжках моего портфеля (тот стоял на стуле около стола). Подсвечивал развешенные на стене рисунки Черепанова (в том числе и тот, на котором Лёша изобразил меня в образе советского космонавта). В тёмном прямоугольнике окна я увидел отражение Иришкиной части комнаты, освещённой светом настольной лампы. Лукину я в оконном стекле не увидел. Но слышал, что Иришка не спала: она шуршала страницами учебника.
«Господин Шульц, все заданные вами для поиска параметры найдены только на одной странице», — ответила Эмма.
Я удивлённо вскинул брови, недоверчиво ухмыльнулся. Скрестил на груди руки — подо мной скрипнули пружины кровати.
За шкафом снова шумно перевернула страницу Иришка.
«Да ладно! — сказал я. — Лидия Николаевна всё же засветилась в интернете? Интересно. Признаться, не ожидал. Что там за страница? Поделись-ка со мной, Эмма, что ты нашла о нашей учительнице».
«Господин Шульц, это статья из газеты „Брестский курьер“, — сообщила Эмма. — Называется она „Пятьдесят лет спустя“. Напечатана в номере от двадцать пятого июня тысяча девятьсот девяносто первого года».
Я подтянул к груди одеяло, поправил подушку и скомандовал:
«Эмма, читай».
«Двадцать второго июня тысяча девятьсот девяносто первого года наша страна отметила памятную дату, — продекламировала моя виртуальная помощница, — пятьдесят лет со дня начала Великой Отечественной войны. Именно в этот день, пятьдесят лет назад, войска гитлеровской Германии вторглись на территорию СССР. Одними из первых с немецко-фашистскими захватчиками тогда столкнулись жители Брестской области…»
«…Чтобы не усомнились: даже через пятьдесят лет мы помним о жертвах, принёсённых нашими предками ради победы и ради нашей нынешней мирной жизни», — сказала Эмма.
Она добавила после паузы:
«Господин Шульц, помимо этой статьи я нашла три тысячи триста двенадцать упоминаний…»
«Стоп, Эмма, — скомандовал я. — Помолчи немного. Дай подумать».
Не меньше пяти минут я смотрел на тёмный прямоугольник окна.
Слушал шуршание страниц Иришкиного учебника и собственное сердцебиение.
Затем всё же пробормотал:
— Scheiße2.
В субботу утром за завтраком Иришка спросила:
— Вася, ты часом не заболел? Вася!
Она постучала ложкой по чашке.
Я отвёл взгляд от трещины на стене, посмотрел на свою двоюродную сестру.
Поинтересовался:
— Почему ты так решила?
Иришка указала не меня чайной ложкой, чуть сощурилась.
— Я же вижу, что ты сегодня странный, — сказала она. — Слышала, как ты ночью ворочался на кровати, скрипел пружинами. Из-за этого скрипа я несколько раз просыпалась. А ещё ты полночи кряхтел, как старикашка. Теперь вон, с краснющими глазищами сидишь. Ты вообще сегодня спал или так и ворочался до утра?