Сказал:
— Лидия Николаевна, вы помните тот случай со сгоревшим школьным сараем?
Я кивнул в сторону окна и добавил:
— После которого моё лицо уже дважды появилось в газетах.
Учительница улыбнулась.
— Разумеется, Вася. Я видела, как ты вынес на руках из огня того мальчика, Колю Осинкина. Мне вчера сказали, что Колю уже выписали из больницы. На следующей неделе он снова пойдёт в школу.
Я вздохнул.
— Рад за него. Стране и нашему тракторному заводу нужны хорошие инженеры. Уверен, что из Осинкина в будущем получится именно такой: толковый. Но я сейчас не о том пятикласснике говорю. Я просто напомнил вам, Лидия Николаевна, о том случае. Помните, как Лёша Черепанов воскликнул, когда заметил пожар. А теперь задумайтесь, что сделал я сразу после Лёшиного сигнала?
— Ты среагировал быстрее нас всех, — ответила учительница. — Побежал к пожарному щиту и вернулся в класс с ломом в руках.
Я кивнул и спросил:
— Лидия Николаевна, вы не задумывались над тем, почему я принёс с собой именно лом? Не багор. Не ведро для воды, чтобы забрасывать с его помощью пожар снегом. Зачем я схватил лом?
— Ты же… говорил, что бросился тогда к сараю тушить пожар.
Некрасова чуть нахмурилась — будто силилась разгадать мои намёки.
Я усмехнулся.
— Что ещё я мог тогда сказать? Разумеется… бросился. С ломом в руках. Мой поступок многим бы показался идиотским. Если бы я тогда не вынес из сарая мальчишку. Осинкину тогда повезло, что я выбрал не ведро, а лом.
Учительница кивнула.
— Действительно, — сказала она, — повезло.
Она повернула голову, посмотрела за окно. Развалины сгоревшего сарая она не увидела: для этого ей пришлось бы подойти к окну и взглянуть вправо. Некрасова будто бы вспоминала, как я в январе распахнул окно и выпрыгнул из класса в сугроб.
— Вы верите в вещие сновидения, Лидия Николаевна? — спросил я.
— В сновидения? — удивилась учительница.
— Да, в вещие сны.
Я упёрся в столешницу парты локтями, чуть склонился вперёд — на десяток сантиметров приблизил своё лицо к лицу Некрасовой.
— Лидия Николаевна, вы помните, «Песнь о вещем Олеге» Александра Сергеевича Пушкина? — спросил я. — Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною…
Некрасова кивнула и ответила:
— … Но примешь ты смерть от коня своего…
— Точно, — сказал я.
Посмотрел учительнице в глаза и спросил:
— Лидия Николаевна, а представьте, что я выбрал лом не случайно. А потому, что знал: в сарае заперт ребёнок. Потому и ринулся через окно: понимал, что важна каждая секунда.
Взгляд учительницы стал серьёзным.
— Вася, ты знал о том, что в сарае заперт Коля Осинкин? — спросила Лидия Николаевна. — Как ты об этом узнал? Ведь мы же выяснили, что завхоз запер его там случайно.
Я пожал плечами.
— Лидия Николаевна, как я мог об этом узнать? В тот день я мимо сарая не проходил: Лукины живут с другой стороны от школы. С Осинкиным я впервые встретился уже в сарае. Завхоза в тот понедельник я тоже не видел.
Я развёл руками.
— Разве что…
Я замолчал.
Всё так же смотрел Некрасовой в глаза.
— Что? — спросила учительница. — Вася, я пока не понимаю, на что ты намекаешь.
— Мы говорим о вещих снах, Лидия Николаевна, — сказал я.
Учительница моргнула.
— Хочешь сказать: ты увидел горящий сарай и запертого в нём мальчика во сне? — спросила она. — Потому и ты побежал за ломом? Ты был уверен, что Коля Осинкин оказался в ловушке? Ты спас его… неслучайно?
Я чуть откинулся назад, поднял над партой руки и показал Некрасовой свои ладони.
Сказал:
— Ничего подобного я не говорил. Это вы сами только что придумали. Лидия Николаевна, я рассказывал вам о поэзии Пушкина. Того, который Александр Сергеевич. От поэзии мы с вами перешли к обсуждению снов.
Я прижал ладони к столешнице и заявил:
— Лидия Николаевна, вы ведь сами мне только что рассказали, что сегодня ночью вам приснился странный сон. Волнительный сон, тревожный и очень реалистичный. Вы только что назвали этот сон вещим.
Некрасова удивлённо вскинула брови.
— Я рассказала? — переспросила она. — Какой ещё сон? Вася, я тебя не понимаю.
Учительница покачала головой.
— Лидия Николаевна, сегодня вам приснилось, что вы очутились в будущем, — сказал я, — перенеслись почти на двадцать пять лет вперёд. В своём сне вы снова приехали в деревню Полесье, которая недалеко от Бреста. Вам было почти семьдесят лет. А на календаре стояла дата: двадцать второе июня тысяча девятьсот девяносто первого года.
Глава 15
Задребезжал школьный звонок — я замолчал, но не отвёл взгляда от лица Лидии Николаевны. Видел, что мои слова учительницу смутили и озадачили. Окрашенные хной волосы Некрасовой блестели при свете ламп. Поблёскивали и глаза учительницы. Лидия Николаевна смотрела на меня настороженно. Я отметил, что мои слова всё же пробудили в ней любопытство. Сигнал звонка стих — будто бы расстроено скрипнула подо мной деревянная лавка.
— Ты сказал: двадцать второе июня тысяча девятьсот девяносто первого года? — спросила Некрасова.
Я кивнул.
— Да, вам приснилось, что прошло ровно пятьдесят лет со дня начала Великой Отечественной войны, — сообщил я. — Вы будто бы приехали к той братской могиле, где в сорок первом году похоронили вашего сына вместе с другими жертвами фашистской бомбёжки. Вы обнаружили, что власти возвели около той могилы настоящий мемориал. На новеньких плитах вы прочли знакомые фамилии тех людей, которые вместе с вами выехали в сторону Минска в том самом эшелоне. Вы снова увидели там фамилию своего сына. А ещё прочли там своё имя и фамилию. Лидия Николаевна, вы знаете, что в списках погибших у той братской могилы значитесь и вы?
Некрасова кивнула.
— Да… — сказала она. — Знаю. Вася, а ты как об этом узнал?
Я покачал головой.
Сообщил:
— Я об этом не знал. Вы мне об этом только что рассказали.
Учительница нахмурилась.
— Лидия Николаевна, — сказал я, — почему вы не настояли на том, чтобы те списки исправили?
Некрасова дёрнула плечом, чуть заметно улыбнулась.
— Зачем? — спросила она. — Вася, я ведь в тот день тоже умерла: там, в вагоне поезда, вместе с Колей. После той бомбёжки у меня полностью поседели волосы. Я за несколько минут прожила всю оставшуюся жизнь. С того дня я больше не живу — я доживаю.
Лидия Николаевна покачала головой.
— Да и не так просто исправить те списки на каменных плитах, — сказала она. — Они ведь не чернилами написаны. Пусть всё остаётся, как есть. Не знаю, где меня похоронят. Но я хочу, чтобы моё имя значилось и там: рядом с именем моего сына.
Я вздохнул и продолжил:
— Лидия Николаевна, вопрос о той ошибке в списках задал вам во сне мужчина, которого вы встретили около Полесского мемориала. Вы этого мужчину сразу узнали. Несмотря на то, что с момента вашей предыдущей встречи он постарел на пятьдесят лет, а его лицо обезобразили шрамы от старых ожогов. Вот только вы не сразу поверили своим глазам. Как и тот мужчина, который при виде вас будто бы потерял дар речи. И вы сказали мужчине в ответ те же слова, которые произнесли сейчас: о том, что предыдущие пятьдесят лет вы не жили, а доживали. Знаете, что удивительно? Мужчина сказал вам, что он почти пятьдесят лет испытывал те же чувства.
Мне показалось, что глаза учительницы заблестели ярче, чем в начале моего монолога.
— Вася, я не понимаю… — сказала Лидия Николаевна. — Какой ещё мужчина?
На слове «мужчина» её голос совершенно точно дрогнул.
— Он представился вам, как Леонид Аристархович Некрасов…
— Лёня?
— … Вас его слова не удивили. Потому что вы узнали своего мужа сразу, как только увидели его среди людей, явившихся к Полесскому мемориалу. Он тоже вас узнал. И сразу рванул к вам через толпу. Потом он вам признался, что при виде вас у него едва не остановилось сердце. Ещё он сказал, что за пятьдесят лет вы почти не изменились. А ещё он сообщил, что приезжал в деревню Полесье каждый год, после освобождения в сорок седьмом году из фильтрационного лагеря для бывших военнопленных. Он приходил к братской могиле, всякий раз оставлял цветы около каменной таблички: той самой, где было написано ваше имя и имя вашего сына.
По щеке учительницы скользнула подкрашенная чёрной тушью слеза.
— Что ты такое говоришь, Вася? — спросила Некрасова
— Пересказываю ваш сон, Лидия Николаевна, — ответил я. — В том сне вы много разговаривали со своим постаревшим мужем. Рассказали ему о своей жизни. Слушали его рассказы. Вы оба недоумевали: как так получилось, что вы на пять десятков лет потеряли друг друга. Оказалось, что вы мужа и не искали. Потому что у вас в шкафу хранилась похоронка. А ваш муж видел вас и вашего общего сына в списке погибших при бомбёжке эшелона в сорок первом году. Поэтому не сомневался в том, что вы умерли. Но вы оба ежегодно приезжали в деревню Полесье. Вот только вы бывали там в разное время. До тысяча девятьсот девяносто первого года.
Лидия Николаевна судорожно вздохнула.
— Муж в том сне рассказал вам историю своей жизни, — сообщил я. — От него вы узнали, что в июне сорок первого года его танк подбили. Но он выбрался из горящей машины. Сутки он пролежал в яме около дороги, пока его не подобрали деревенские жители. Почти две недели они лечили вашего раненного мужа и прятали его на сеновале. Но немцы его всё же обнаружили: с ещё не зажившими ожогами на теле. Леонид Аристархович попал в плен, его отконвоировали в лагерь для военнопленных. В том лагере он находился семь месяцев. Зимой сорок второго года он организовал побег. Вместе с другими бывшими военнопленными создал партизанский отряд.
Я смотрел на бледное лицо учительницы, говорил:
— Весной сорок третьего года ваш муж вывел свой отряд на встречу с действующими частями Советской армии. Там его арестовали, разжаловали в рядовые. Он вернулся на фронт в составе штрафной роты. Летом, во время Витебско-Оршанской операции он вновь был ранен и снова угодил в плен. На этот раз вашего мужа, вместе с другими военнопленными, вывезли в Германию. Из концентрационного лагеря его освободили в сорок пятом году наступавшие на Берлин советские войска. Леонид Аристархович вернулся в Советский Союз. До сорок седьмого года он находился в нашем фильтрационном лагере для бывших военнопленных.