«Тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения среди них есть?»
«Совпадение с заданным параметром по году рождения пользователя не обнаружено».
«Тогда это не наши Саши, — сказал я. — Такие меня сейчас не интересуют».
Я свернул во двор Иришкиного дома.
Издали заметил, что в комнате моей двоюродной сестры не горел свет. Окно Иришкиной спальни выглядело безжизненным чёрным прямоугольником. Я поймал себя на том, что сейчас снова напевал: «…Опустела без тебя Земля…»
Вздохнул, качнул головой. Вспомнил, как много раз при помощи Эммы выводил на экран монитора страницу своей второй жены (лёжа в палате гейдельбергской клиники). Рассматривал на экране Сашины фотографии. Бесчисленное количество раз тогда я прочёл мною же оставленное на стене Сашиной страницы сообщение о том, что Александра Шульц скончалась «после долгой и продолжительной болезни».
«Эмма, найди мне информацию об Александре Витальевне Пиняевой, которая родилась в Москве седьмого января тысяча девятьсот пятьдесят первого года».
«Господин Шульц, найдено одна тысяча двести семь…»
«Посвящённая ей страница в Википедии есть?»
«Найдено…»
«Прочти ту, которая на русском языке», — скомандовал я.
«Александра Витальевна Пиняева (родилась седьмого января тысяча девятьсот пятьдесят первого года, Москва, СССР) — советский государственный и партийный деятель, Герой Социалистического Труда (тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый год), лауреат Государственной премии СССР (тысяча девятьсот восемьдесят первый год) и премии Ленинского комсомола (тысяча девятьсот семьдесят седьмой год), кавалер двух орденов Ленина, супруга… Родилась в Москве…»
«Эмма, стоп! — сказал я. — Погоди. Повтори. Я не услышал: чья она супруга?»
«Господин Шульц, данная информация отсутствует».
Я усмехнулся.
«Так я и подумал».
Покачал головой и добавил:
«Эмма, спасибо, что не разочаровала».
«Пожалуйста, мистер Шульц», — ответила виртуальная помощница.
Иришка вернулась домой, когда я уже помылся и улёгся в постель.
Я услышал, как скрипнула дверь, когда Лукина крадучись вошла в комнату.
На Иришкиной половине комнаты вспыхнул свет настольной лампы — я зажмурил глаза.
Лукина подошла к моей кровати.
— Вася, ты спишь? — спросила она.
— Сплю, — ответил я.
Иришка улыбнулась.
Она присела на кровать рядом с моим плечом и заявила:
— Вася, мне нужен твой совет.
Глава 19
На улице (за окном) в небе маячило прикрытое тонким слоем облаков светлое пятно луны. Оконное стекло в комнате чуть вздрагивало от порывов ветра. Я вздохнул, повернул голову. Посмотрел на Лукину. Обнаружил: Иришка уже сбросила с себя кофту, но ещё не сняла платье своей мамы (которое сидело на ней превосходно).
Свет настольной лампы горел у Иришки за спиной — он не освещал её лицо. Но я всё же рассмотрел большие чёрные зрачки в широко открытых глазах моей двоюродной сестры. Почувствовал, что от Лукиной пахло духами и табачным дымом (последствие прогулки в компании Генки Тюляева).
— Что стряслось? — спросил я. — Генка сделал тебе предложение?
Иришка кивнула.
— Да, Гена попросил, чтобы я вступила в школьный театральный кружок, — сообщила Лукина.
Она замолчала. Не сводила глаз с моего лица.
Я зевнул.
— Геннадий сказал, — продолжила Иришка, — что из меня получится хорошая актриса. Гена верит, что до восьмого марта я выучу роль Ульяны Громовой, которую раньше играла Светка Клубничкина. Он говорит, что роль Громовой буквально создана для меня. Геннадий попросил, чтобы я на следующем концерте заменила Клубничкину.
Иришка дёрнула плечами.
Она прикоснулась холодными кончиками пальцев к моей руке, сказала:
— Клубничкина всё равно скоро уйдёт в другую школу. Может, даже до восьмого марта. Будет несправедливо, если ребята из театрального кружка до конца учебного года больше не сыграют ни в одном спектакле. Так Генка считает. Я с ним согласна. Вася, или я не права? Ведь Клубничкина сама виновата, что так случилось. Разве не так?
Лукина накрыла мою руку холодной ладонью.
— Вася, — сказала она, — ты ведь сам мне рассказывал мне об этих… о системах Станиславского и Чехова. Я много о них думала. Честное слово. Решила, что в жизни обе эти системы тоже пригодятся. Ведь мы же часто притворяемся. Как актёры. Вот я и думаю: почему бы не опробовать эти системы в театре? Тем более что появилась такая возможность. Как считаешь?
Я сдержал зевок и процитировал Шекспира:
— Весь мир — театр, а люди в нём актёры.
Иришка тряхнула волосами.
— Вот и я так подумала, — сказала она. — Думаю, что на сцене мне понравится. Может, и мне поаплодируют так же громко, как хлопали сегодня тебе. Во время концерта сегодня я подглядывала в зал. Видела, как вы с Лёшей стояли на сцене. Зрители восхищались вашим выступлением. Вы казались такими… будто бы знаменитостями.
Лукина улыбнулась, спросила:
— Вдруг и у меня так же получится? Чем я хуже Клубничкиной? А ведь даже ей аплодировали!
Иришка вздохнула. Погладила меня по руке.
Она нерешительно улыбнулась и сказала:
— Как думаешь, Вася? Мне согласиться? Генка пообещал, что поможет.
Я услышал в голосе сестры жалобные ноты.
Ухмыльнулся, ответил:
— Соглашайся. Ты ведь и сама этого хочешь.
— Хочу. Но побаиваюсь: вдруг не получится? Тогда Генка решит, что я хуже Клубничкиной.
Я покачал головой — потёрся волосами о наволочку.
Левой ладонью накрыл пальцы Иришкиной руки.
— Сестрёнка, ты не хуже и не лучше Клубничкиной, — сказал я. — Ты другая. Ты — Иришка Лукина, моя двоюродная сестра. Именно так о себе и думай. Никак иначе. Все эти сравнения оставь для неуверенных в себе людей. Пусть они измеряют свою красоту линейкой, взвешивают свой ум на весах. Сестрёнка, новые вызовы и задачи — это прекрасно. Попробуй. Ведь ты же этого хочешь.
— Хочу, — едва слышно ответила Лукина.
Я заметил, как она нерешительно улыбнулась.
— Тогда вперёд, сестрёнка. Иди на сцену. Только прими совет: не будь Клубничкиной. Света Клубничкина — плохая роль. Играй Ульяну Громову и прочих персонажей пьес. Но только на сцене — не в жизни. В жизни будь сама собой. Потому что именно тебя выбрал Генка Тюляев. Помни об этом. Ему не нужна другая — ему нужна ты. Пусть другие тебе подражают. Оригинал всегда лучше копии.
Лукина дёрнула плечом, фыркнула.
— Вот ещё. Я и не собиралась Светке подражать.
Иришка выдержала секундную паузу и добавила:
— Потому что Клубничкина дура.
Иришка шумно вздохнула.
— Завтра же скажу Генке, что попробую…
— Не пробуй, сестрёнка, — поправил я. — Сделай.
— Ладно, — согласилась Лукина. — Скажу Геннадию, что поучаствую в пьесе. Это будет интересно.
Иришка снова посмотрела мне в глаза.
— Проверю обе системы, — сказала она. — Узнаю, какая мне больше понравится: система Станиславского или система Чехова. Надеюсь, что утру Тюляеву нос. Потому что он плохо отозвался о подходе к актёрскому мастерству Михаила Чехова. Назвал его систему ненадёжной. Но я-то понимаю: Генка говорил это потому, что Михаил Чехов преподавал за границей.
Лукина встала с кровати, поправила платье.
— Спасибо, братишка, — сказала она. — Ты мне очень помог. Как и всегда.
Она улыбнулась и пожелала мне спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сестрёнка, — ответил я.
Иришка шагнула к шкафу. Снова замерла.
— Мы с Генкой сегодня поцеловались, — едва слышно сообщила она.
Взглянула на меня и уточнила:
— Это Генка меня поцеловал. В губы. Когда мы прощались около подъезда.
Лукина затаила дыхание.
— Тебе понравилось? — спросил я.
Иришка дёрнула плечом.
— Не знаю. Я толком ничего не поняла.
— В следующий раз разберёшься, — сказал я.
Заметил, как моя сестра кивнула и мечтательно улыбнулась.
— Наверное, — сказала она. — В следующий раз обязательно разберусь.
Утром в четверг двадцать четвёртого февраля главной темой разговоров учеников десятого «Б» класса стало возвращение нашей классной руководительницы.
Разговоры о том, что в Новосибирске Лидия Николаевна вышла замуж, стихли после рассказов Черепанова. Лёша посоветовал одноклассникам «не молоть ерунду». Он в общих чертах пересказал услышанную нами от самой Лидии Николаевны историю о её замужестве и об «ошибочной» похоронке.
Уже на следующей перемене эта история перекочевала из нашего класса в другие. К Черепанову (как к главному эксперту по истории семьи Некрасовых) подходили ученик десятого «А» и одиннадцатых классов, забрасывали его уточняющими вопросами.
На перемене после урока физики я заглянул в спортзал, где у десятого «А» завершился урок физкультуры. В тренерской комнате я застал Илью Муромца. Принёс ему извинения за украденный нож. В качестве компенсации вручил Илье Фёдорову добытый во время стычки с Романом Шипулей трофей — сказал, что для нарезки хлеба «выкидуха» вполне сгодится.
Иванов от моего подношения не отказался. Он пару раз опробовал работу механизма самодельного выкидного ножа. Особого восторга по поводу моего подарка физрук не выказал (хотя и бросил нож на полку рядом с блестящими кубками). Хмурый Илья Фёдорович посмотрел на меня и заявил, что одной только «выкидухой» я за свой проступок не рассчитаюсь.
Затем Физрук будто бы неохотно похвалил моё вчерашнее выступление. Поинтересовался, приму ли я участие в концерте в честь Международного женского дня.
Он выслушал мой ответ, кивнул.
Иванов указал на меня пальцем и заявил:
— С тебя песня, Пиняев. Посвятишь её моей жене. Договорились?
Я кивнул и ответил:
— Сделаю, Илья Фёдорович. Не вопрос.
Иванов чуть сощурил глаза.
— И чтобы в этой песне ты мою Наташку тоже как-нибудь обозвал, — потребовал он. — Пусть там тоже будет что-то такое нелепое… наподобие этой твоей Смуглянки. Ты меня понял?