шел выход: «Я должен помочь маме. Сегодня ничего но скажу, вечера два поторгую — принесу сразу крупную сумму и отдам. Вот мама обрадуется-то. И после этого не буду торговать».
Но ни через два дня, ни через пять дней Гриша не бросил своего занятия. Оказалось, что все это очень затягивающая и прибыльная штука. Приметившая его кассирша стала отпускать ему билеты сразу на два-три сеанса, «имея на этом свой интерес». Появились даже постоянные покупатели, а главное, мать перестала убиваться над каждой копейкой. Однако доходный промысел таил в себе и немалые опасности. Приходилось держать ухо востро.
Больше всего Гриша боялся, как бы одноклассники не узнали об его торговых операциях. Теперь он все перемены был занят выведыванием, кто из одноклассников идет в кино и в какое именно. И все же сохранить тайну полностью Грише не удалось.
Однажды, когда он продавал очередную пару «лишних» билетов молодому, очень хорошо одетому узбеку, тот, глядя через голову Гриши, крикнул:
— Ну чего ты опаздываешь? Пять минут осталось!
Рассчитываясь с покупателем, Гриша не видел, кого тот окликнул. Но, расплатившись и взглянув на подошедшего, Гриша остолбенел. Перед ним стоял Костюнчик Гурин.
— Вот нашлась пара лишних, — смущенно забормотал он. Но Костюнчик не обратил внимания на смущение товарища.
— Выручил — и ладно, — сказал он. — Ты познакомься. Это мой лучший друг.
— Жорж Мухаммедов, — протянул руку молодой узбек. — Для друзей просто Жора.
Проданные Мухаммедову билеты были последними из запасов Гриши. Вместе с Жорой и Костюнчиком в зрительный зал вошел и Гриша. Сидеть им пришлось в разных рядах, но по окончании сеанса Мухаммедов и Костюнчик подождали его у выхода.
— Забежим, — предложил Жора, едва лишь они отошли от здания кино.
— Не мешало бы, — важно, как взрослый, сказал Костюнчик и сразу торопливо добавил: — Только я совсем немного, чтобы мама не заметила.
Гриша не понял, о чем идет речь, и промолчал. Через пару кварталов все трое свернули в полутемный от густых зеленых зарослей переулок. Жора сказал:
— Подождите здесь. Я забегу.
Гриша вспомнил, что за углом помещается маленький ресторанчик, попросту «забегаловка». Через несколько минут Жора вернулся. В одной руке у него поблескивали два соленых огурца, а в другой было несколько ломтиков хлеба. Передав огурцы и хлеб Костюнчику, он вытащил из кармана раскупоренную поллитровку.
— Пей первым ты, — протянул он бутылку Грише. — За начало нашего знакомства.
Гриша никогда до этого не пил водки. Но сейчас ему было стыдно признаться в этом. Ему нравилась независимость, с которой держались Жора и Костюнчик, да и самому хотелось казаться взрослым, все знающим, всего испробовавшим человеком. Взяв протянутую бутылку, он отхлебнул из нее большой глоток. Все внутри как будто огнем обожгло. В горле, не находя выхода, остановился тугой комок. Хотелось отбросить от себя бутылку с этой жгучей ядовитой жидкостью. Но боязнь насмешек удержала Гришу, и он, заставив себя сделать еще два больших глотка, только после этого вернул бутылку Жоре. Затем, отломив половину огурца, Гриша начал жевать его, почти ничего не соображая от страшного жжения внутри и тумана в голове.
— Молодец, — услышал он голос Жоры, донесшийся как будто бы из тумана, — умеешь пить и пьешь в меру, не накидываешься. Парень, что надо. Ну, кореш, теперь ты потяни.
Постепенно жжение прошло, и туман рассеялся. Гриша увидел, что уже хлебнувший в свою очередь Костюнчик торопливо жует огурец, а Жора, запрокинув голову, допивает поллитровку.
Опорожнив бутылку, Жора огляделся. Убедившись, что в переулке никого, кроме них, нет, он хватил бутылкой о булыжную мостовую. Сотни осколков, блеснув под электрическим светом, как капельки воды, брызнули в разные стороны.
— Ну зачем ты это? — недовольно проговорил Гриша. — Тут пацаны босиком бегают, машина может прокол сделать.
— А нам какое до этого дело? — безразлично отмахнулся Жора. — Пошли, кореши.
Этот поступок Жоржа Мухаммедова вызвал у Гриши чувство неприязни к своему новому знакомому. В тот вечер они скоро расстались, и Гриша дал себе слово больше не ходить с Костюнчиком и его странным приятелем. Легко было дать это слово самому себе, а выполнение его зависело не только от желания Гриши. С этого вечера Гриша почувствовал, как будто ниточка липкой паутины протянулась между ним и Жорой Мухаммедовым. И очень трудно было порвать эту паутину. Время от времени Мухаммедов один или в сопровождении Костюнчика подстерегал Гришу около кино. Обычно это было за пять-шесть минут до начала сеанса. Они забирали последнюю пару билетов, оставшихся у Гриши, и все трое шли смотреть фильм. Гришу тяготили эти встречи, особенно в первое время. Он пытался быть настороже, чтобы вовремя исчезнуть, но ему это никогда не удавалось. Первым всегда неожиданно появлялся Жора и бросал свое обычное:
— Здорово, кореш! Расторговался?!
После сеанса Жора «забегал», и очередная поллитра распивалась, а затем разбивалась вдребезги все в том же переулке. Постепенно Гриша начал втягиваться в эти ночные мимолетные выпивки. Ошеломляющее ощущение от первого глотка водки уже прошло и больше не повторялось. Теперь он мог спокойно отхлебнуть из бутылки три-четыре больших глотка и, кроме того, сделал одно открытие, наполнившее его гордостью. На него водка почти не действовала. По крайней мере, он не пьянел, как Костюнчик и даже Жора Мухаммедов. А они уже с уважением поглядывали на своего собутыльника, выпивавшего одинаково с ними и остававшегося таким же спокойным и замкнутым. И все-таки Грише не правилось назойливое дружелюбие Мухаммедова и заискивающее панибратство Костюнчика. Он даже не прочь был грубо порвать знакомство с Жорой, но его останавливало то, что сейчас обо всем знает Костюнчик Гурин. Гриша ни на минуту не сомневался в том, что на другой же день после разрыва Костюнчик по указке Мухаммедова раззвонит по всей школе о спекуляции билетами. В этих условиях Гриша сделал только один шаг, если уж не к разрыву, так к отказу от покровительственного отношения к нему Мухаммедова. Когда во время очередной встречи Жорка предложил «забежать», Гриша коротко ответил:
— Сегодня я забегу. На чужие не пью.
Мухаммедов удивленно взглянул на него, но не сказал ни слова. С тех пор стало правилом: выпивку покупали по очереди. Впрочем, за Костюнчика всегда покупал Мухаммедов.
Гриша всегда и во всем старался быть самостоятельным. Но сейчас он не заметил, как легкая нажива от спекуляции, знакомство с Жоркой Мухаммедовым и ночные выпивки незаметно начали влиять на него, меняли его взгляды. Он уже не возмущался, когда Жорка разбивал пустые бутылки в тенистом переулке, где днем играет множество детей. Раньше он считал свою спекуляцию делом постыдным, но успокаивал себя тем, что в его положении это единственный выход. Сейчас же, чувствуя, что Жорка одобрительно смотрит на его успехи, а Костюнчик откровенно завидует, Гриша стал смотреть на свои поступки снисходительно, даже гордиться тем, что ему так все удается.
Но однажды Гриша понял, что начал жить двойною жизнью, стал человеком с двумя личинами. Школа, комсомол, Игорь Непринцев, Тимур Гулямов знали его одним, а Жорка Мухаммедов и Костюнчик — совсем другим. Он поймал себя на том, что в кругу своих одноклассников возмущается и порицает то, чем вынужден восхищаться, разговаривая с Жоркой и Костюнчиком.
Поняв это, Гриша пришел в смятение. Он всей душой тянулся к таким, как Игорь и Тимур, но что-то непонятное и липкое уже связывало его с Жоркой. Да и что скажут Игорь и Тимур, когда узнают о его поступке? Поймут ли они его? Грише начало казаться, что даже его мечта выучиться на летчика стала призрачной, менее доступной, чем год тому назад. Не находя выхода, Гриша еще больше замкнулся в себе, стал еще более молчаливым. Даже одноклассники заметили происшедшую в их товарище перемену, заметили, но не обратили внимания. Мало ли что могло быть. У каждого свои неудачи и неприятности.
В тот злосчастный вечер, когда Гриша увидел, как Елизар избивает его мать, первым побуждением мальчика было кинуться ей на помощь. Произойди этот случай на год раньше, он так бы и сделал. Кусаясь, царапаясь и плача, он выплеснул бы в рябое лицо отчима все, что в этот момент вскипело в его детском сердце. Но сейчас он был уже старше своего фактического возраста. Он не мог кричать и плакать как ребенок. Он хотел биться и мстить как взрослый, причем как взрослый типа Жорки Мухаммедова. Только брошенный исподлобья взгляд, так испугавший Елизара, выдал то, что творилось в эту минуту в душе мальчика.
В тот вечер, уведя Домнушку вначале на кухню, а затем во двор, где стояла его кровать, Гриша не сказал ни слова. Он только молча гладил руку плачущей матери, и горячая терпкая жалость к ней сжимала его сердце, становилась комом в горле и выжимала из глаз скупые, уже недетские слезы. Домнушка так и уснула в кровати сына, а он до утра просидел рядом, охраняя сон матери и думая свою невеселую думу.
На следующий день Домнушка спозаранок ушла стирать к знакомым на соседнюю улицу. Вернуться она должна была только к вечеру. Всю первую половину учебного дня Гриша, сидя за своей партой, обдумывал что-то, очень далекое от предмета школьных занятий. На вопрос преподавателя Гриша ответил, что нездоров и отвечать не может. После третьего урока он неожиданно собрал книги и ушел из школы.
Елизар удивился раннему возвращению пасынка из школы.
— Ты чего так рано? — спросил он непривычно добродушным тоном, в котором, однако, чувствовалась затаенная настороженность.
— Учитель заболел. Последних уроков не было, — спокойно ответил Гриша.
Занимаясь различными делами по дому, он несколько раз входил в комнату, где работал отчим. Каждый раз Елизар настораживался, искоса наблюдая за пасынком, прислушиваясь к его шагам, когда Гриша возился за его спиной. Но все шло, как обычно, и в конце концов Елизар сам посмеялся в душе над своими страхами. Он перестал обращать внимание на пасынка и потянулся к очередной поллитровке.