— А я тебе говорю, что она была зеленая, — донесся до Мухаммедова азартный возглас одного из споривших.
— Совсем не-е зее-лле-еная, а го-о-лл-уб-а-ая, — бубнил второй голос. Владелец его, как видно, так нагрузился, что с трудом выговаривал слова.
Бандит остановился и ощупал в кармане пистолет. Почувствовав в руке тяжесть оружия, он вспомнил, что обещал Костюнчику вернуть сегодня же пистолет обратно, и забыл. «Черт с ним. Завтра получит. Не помрет со страха за ночь», — отмахнулся он от ненужной сейчас мысли, соображая, как бы ловчее обчистить карманы пьяниц. «Двое — и оба под мухой, — торопливо рассчитывал он. — Жаль, близко от дома, ну да наплевать. Все равно сматываться придется». Он решил подождать, когда подгулявшие подойдут поближе. Сзади послышались еще чьи-то шаги. «Эх, помешали! — Жорка даже сплюнул от огорчения. — Еще кого-то черт несет». Он с сожалением поглядел на пьяниц, до которых осталось не более пяти шагов и повернулся, чтобы идти своей дорогой. Неожиданно ударил ослепительный свет. Жорка хотел поднять руки, прикрыть глаза, но сзади его крепко схватили за локти. «Обознались, черти, за фрайера приняли», — подумал он и рванулся, пытаясь выхватить оружие.
— Не дергайся! — проговорил за спиной голос только что бубнивший, что она «го-о-ол-л-у- бая».
Электрофонарь, ослепивший Жорку, наконец, выключили. Человек, державший его, приказал:
— Обыщите арестованного.
Все еще ничего не видящий, Жорка почувствовал, как чьи-то руки ощупали его грудь, пояс, карманы.
— Товарищ Кретов, — негромко сказал обыскивавший, — пистолет!
Жорка, к которому постепенно возвращалось зрение, увидел, как человек, которого называли Кретовым, включил фонарь, осветил поданное ему оружие и негромко присвистнул.
— «Вальтер»! Калибр 7,62, — обрадованно сказал он, как будто встретил старого знакомого.
— Занятно. Ну, поехали.
Один из работников розыска сошел с тротуара на обочину шоссе и негромко свистнул. Совсем недалеко проворчал стартер, и к тротуару, не включая фар, мягко подкатила машина.
— Садись, — приказал Кретов бандиту. — И не вздумай дурить. Бесполезно. Кончился твой фарт.
Жорка тоскливо оглянулся, но возможности для побега не было. Тяжело вздохнув, он полез в машину.
Доставленный в уголовный розыск, Жорка Мухаммедов решил разыгрывать роль невинно оскорбленного.
— За что меня арестовали? — напустился он на Голубкина, едва лишь его ввели в кабинет полковника. — Я советский гражданин, ни в чем не виновен, а вы меня хватаете, как бандита какого. Я прокурору буду жаловаться.
— Ну, ты, невинно оскорбленный, — прикрикнул Голубкин, — садись, слушай и смотри.
Он открыл ящик стола, и бандит с ужасом увидел а руках чекиста свой собственный нож. «Нашли, гады!.. Пропал!» — пронеслось в голове бандита.
— Теперь слушай, ты парень толковый, грамотный и должен понять, что к чему. Этим ножом ты сегодня пытался убить Григория Молчанова. На лезвии ножа и на рукояти остались отпечатки твоих пальцев. Понял?!
— Понял, — угрюмо ответил Жорка. — Только для суда это не доказательство.
— Ишь ты, какой грамотный, — спрягал нож в ящик стола полковник. — Только ошибаешься. Для суда это доказательство вполне достаточное, чтобы воздать тебе полной мерой. Кроме того, Гриша Молчанов жив и недели через две сможет давать показания. Понял?
— Понял.
— Так что с Молчановым для нас все ясно, — спокойно продолжал Голубкин. — Подробности расскажет сам Гриша. А пистолет у тебя откуда?
— Нашел, — буркнул Жорка.
— Где и когда?
— Сегодня в парке. Завтра хотел в милицию отнести. Сдать.
— Значит, мы поторопились, — усмехнулся полковник Голубкин. — Помешали тебе выполнить гражданский долг. Так ведь получается?
— Выходит, что так, — с наглостью отчаяния ответил Жорка.
— Алеша, — обратился Иван Федорович к Кретову, — из НТО дежурного вызвали?
— Дожидается, — поднялся присевший на стул Кретов и, подойдя к двери, пригласил: — Входите.
— Я вас попрошу сделать контрольный выстрел из этого пистолета и сличить рисунки царапин на пуле с рисунком пули, извлеченной из тела Лобова, — попросил Голубкин дежурного научно-технического отделения, вошедшего в кабинет. — Материалы нужны часам к девяти утра. Успеете?
— Сделаем, товарищ полковник, — пообещал дежурный и, взяв пистолет, спросил: — Разрешите идти?
— Пожалуйста, — кивнул ему Голубкин. — Ну, понял теперь, какие игрушки ты в парке находишь? — спросил он у растерянно следившего за разговором Жорки.
— Чего вы мне чужие дела лепить начинаете! — закричал Жорка. — Я никакого Лобова не знаю. Пистолет — в парке нашел. Я нашел, я же и отвечать должен?! С Гришкой подрались по пьянке, это да, а никакого Лобова знать не знаю.
Не обращая внимания на вопли перепуганного бандита, Голубкин взглянул на часы.
— Ого! Уже седьмой час, — удивленно проговорил он. Потом, взглянув на Кретова, с дружеским сочувствием добавил: — Не придется нам сегодня поспать, Алеша. Пора. Поезжай за Константином Гуриным. Он нам расскажет то, чего не хочет рассказывать гражданин Мухаммедов.
Лицо Жорки начало медленно сереть. На лбу выступили крупные капли пота. Он-то прекрасно знал, что может о нем рассказать его «кореш». А в том, что Костюнчик расскажет все на первой же минуте допроса, Жорка не сомневался. Стены кабинета
начали медленно кружиться, пол поплыл, и Жорка почувствовал, что еще мгновение — и он не сможет усидеть на стуле. Но как раз в этот момент на его плечо легла чья-то тяжелая рука. Жорка открыл глаза. Полковник протягивал ему стакан воды.
— Выпей, — проговорил он. — Полегчает. — И когда Жорка в три глотка осушил стакан, добавил: — А теперь давай говорить начистоту. Тебе же легче будет. Чудак.
22. КОСТЮНЧИК ИДЕТ СЛЕДОМ ЗА ЖОРКОЙ
Анна Павловна Гурина совершенно измучилась. И до этого неровный характер сына доставлял Анне Павловне немало огорчений. Костюнчик был то предельно ласков и предупредителен с матерью, то вдруг становился грубым и невнимательным. Она объясняла все это свойствами возраста, ломкой характера. По ее мнению, Костюнчик, как и положено одаренным юношам, рано начинал становиться мужчиной. Она терпеливо сносила обиды, причиняемые сыном, успокаивая себя мыслью, что талантливые дети в таком возрасте всегда бывают раздражительными. Но в последние дни любящая мать заметила, что с сыном творится неладное. Не то, чтобы он стал еще более раздражительным, нет, все это осталось в прежней мере, но к этому добавилось еще то, что Анна Павловна определила словом «переживания». Он стал мрачным, неспокойно спал по ночам и, что уже совсем никуда не годилось, начал худеть. Вначале Анна Павловна заподозрила, что сын влюблен. Такое предположение умилило Анну Павловну. Но, понаблюдав за сыном, она убедилась, что ошиблась. Ничего такого, что, по ее мнению, обязательно сопутствует влюбленности, она не заметила. Костюнчик не пристрастился к стихам, не писал никаких писем или записочек. Обыскав карманы сына, она убедилась, что никаких записочек или писем Костюнчик и не получал. И даже больше, он совершенно перестал уходить из дома по вечерам. Если раньше приходилось беспокоиться, что Костюнчик пропадает где-то далеко за полночь и даже скрывать от мужа позднее возвращение сына, то теперь вот уже которые сутки он вечера проводит дома. Правда, вчера Костюнчик целый вечер просидел на скамеечке у ворот, словно ожидая кого-то. Но никто не пришел, и очень поздно, мрачный и расстроенный, он отправился спать.
Утром Анна Павловна попробовала расспросить сына, материнской лаской разогнать его дурное настроение, но тот вспылил:
— Не лезь не в свое дело, — выкрикнул он голосом, в котором чувствовались близкие слезы. — Ничего со мною не случилось. Сам знаю…
Схватив полевую сумку, он выскочил из комнаты, с шумом захлопнув дверь. Анна Павловна остолбенела от изумления. Так грубо сын никогда с нею не говорил.
«В школе у него, что ли, неприятность?.. Так не должно быть, в дневнике у него все в порядке. С начала первой четверти была всего одна тройка, — размышляла мать. — Может быть, на него сильно подействовало происшествие с сыном министра Зарифова? Они, кажется, дружили. Так об этом он мне сказал бы. Может быть, заболел? Конечно, заболел!.. Заразился и теперь скрывает». Сделав такое открытие, Анна Павловна, пошатываясь, еле добрела до дивана, упала на него и залилась слезами. Выплакавшись, она первым делом кинулась к телефону, чтобы позвонить Петру Фомичу. Полковник чуть свет умчался в штаб. Он долгое время разрабатывал там какую-то интересную только для него и совсем неинтересную для Анны Павловны тему. Направляясь к телефону в кабинет мужа, Анна Павловна с неприязнью подумала о том, что, занятый своими штабными делами, Петр Фомич совсем перестал заниматься воспитанием сына. Обвиняя мужа, Анна Павловна совершенно забыла, какие баталии она вела с Петром Фомичом лет десять тому назад, добиваясь, чтобы воспитание единственного ребенка безраздельно принадлежало ей. Уже сняв трубку, рассудительная супруга подумала, что говорить о своих подозрениях насчет болезни сына по телефону не совсем удобно. Все-таки коммутатор, могут и подслушать. Лучше дождаться Петра Фомича домой, и когда он придет обедать, излить все, что накипело у нее на душе. «Бедный мальчик, — вздохнула Анна Павловна, — как ему сейчас тяжело! Как он переживает!»
Анна Павловна не ошиблась только в одном. Ее сыну было действительно очень тяжело. Этот день на всю жизнь запомнился Константину Гурину. С тяжелым сердцем выскочил он утром из дому. Ссора с матерью оставила в душе неприятный осадок. Торопясь в школу, Костюнчик в душе ругал себя за грубость с матерью, вспоминая горестно недоумевающий взгляд, которым ответила мать и а его вспышку.
От квартиры полковника Гурина до школы было всего четыре квартала. На последнем квартале перед школой Костюнчик увидел легковую машину, стоявшую около тротуара. Подняв капот машины, шофер копался в моторе. Пассажир или хозяин машины, молодой человек в белой финке стоял около и, казалось, рассеянно следил за пробегавшими мимо него школьниками. «Совсем еще молодой, а уже персональную машину имеет», — с завистью подумал Костюнчик. Но вдруг хозяин машины внимательно посмотрел на него и что-то негромко сказал шоферу. Тот сразу же опустил капот и сел на свое м