— Где вы учились? — спросил Рихард.
— На курсах медсестер, — ответила она. — Работала в больнице.
— Вам нужно учиться.
— К сожалению, у меня нет такой возможности. Ведь я должна сама зарабатывать себе на хлеб.
— Я хотел бы вам помочь… Можно нанять учителя. Только вы должны уйти из ресторана и учиться всерьез.
Они сделались большими друзьями. Когда обнаглевшие полицейские стали по пятам ходить за Рихардом и за всеми его знакомыми, он предложил Исии уехать в Шанхай.
— Рихард, я никуда не поеду. Вы сделали для меня слишком много, чтобы я могла оставить вас в самое тяжелое для вас время… Вам сейчас, как никогда, нужна помощь друзей.
Исии уже знала, чем занимается Зорге, почему за ним следит полиция, и помогала ему в работе: сторожила дом, когда Клаузен вел передачи отсюда.
В тот день, когда Рихард заболел, Макс взял его маленькую японскую машину и поехал за лекарствами. Но с Максом всегда что-нибудь да случалось. Так и на этот раз. Неожиданно рулевая штанга отделилась. Макс потерял управление. Машина перевернулась. Подошел полицейский, помог поставить машину на колеса, записал фамилию Макса. Этому маленькому происшествию Клаузен не придал значения. Лекарство он все-таки доставил.
15 октября Клаузен застал Рихарда сильно взволнованным. Оказывается, Мияги и Одзаки не пришли на условленную встречу. За все годы такого еще не случалось. Мияги должен был прийти тринадцатого, а Одзаки — сегодня. Встреча с Одзаки планировалась в здании ЮМЖД в ресторане «Азия». Если бы не явился один из них, тогда задержку можно было бы объяснить непредвиденными обстоятельствами. А тут — оба… Ну а если они арестованы?..
Счастье слишком долго сопутствовало организации, и трудно было поверить, что все может закончиться вот так… Необходимо выяснить, почему задерживаются Одзаки и Мияги. В панику, конечно, вдаваться не следует. Нужно послать запрос в Центр. Пора свертывать работу. Ну а если все-таки прикажут остаться, что ж… Он посмотрел долгим взглядом на Макса и сказал: «Война… Мы, видно, застрянем здесь. Как бы там ни было, теперь мы должны во что бы то ни стало сделать все от нас зависящее, чтобы принести как можно больше пользы…»
Два дня спустя Клаузен вечером снова отправился к больному другу. Здесь уже сидел Бранко. Он принес новости о свержении кабинета Коноэ. Да, кабинет ушел в отставку. Власть захватил Тодзио. Он стал премьер-министром, министром иностранных дел и военным министром. Един в трех лицах. Завтра в Токио грандиозное празднество — день рождения императора.
Видно, между Зорге и Вукеличем состоялся большой разговор. Оба были в подавленном состоянии. Одзаки и Мияги так и не явились… Значит, арестованы. «Знаешь, Макс, уже началось, очередь за нами…» — сказал Зорге.
Пусть Макс сегодня же или в крайнем случае завтра передаст последнюю радиограмму. Передатчик и все прочее зарыть в саду. Пора готовиться к внезапному отъезду. Рихард утром поставит Отта в известность о своем намерении выехать в Германию. Бранно придется на время оставить семью…
Макс возвращался домой с тягостным чувством. За каждым углом чудились полицейские. И когда чуть ли не у самого дома ему повстречался сотрудник специального высшего отделения столичной полиции Аояма, Макс вздрогнул. Было часов двенадцать ночи. До сеанса оставалось всего полчаса. Клаузен решил, что благоразумнее сейчас не развертывать радиостанцию. Полицейский мог, конечно, повстречаться совершенно случайно. И все-таки…
Это был последний вечер организации.
18 октября 1941 года в 8 часов утра организация Зорге перестала существовать.
Налет на квартиры Зорге, Клаузена, Вукелича полиция произвела одновременно. Полиция учла и то обстоятельство, что по случаю национального праздника утром все находились у себя на квартирах, а не в учреждениях. Когда ворвались токко кэйсацу, Рихард Зорге не потерял самообладания. Он был уже одет. Его обыскали. Он лишь иронически улыбнулся. Он понял: все кончено. Предъявлять претензии к токко кэйсацу, исполняющим приказ начальника, бессмысленно. Они знали, зачем пришли сюда, и делали только то, что должны делать. «Во время моего ареста в моем доме находилось от 800 до 1000 томов книг. По-видимому, они немало озадачили полицию. Большая часть из них была посвящена Японии».
Обыск в квартире токко кэйсацу производили с большими предосторожностями: боялись адской машины. Через несколько минут Зорге был в инспекции полиции.
Клаузена решили заманить в инспекцию хитростью. «Ко мне пришли два незнакомых японца в штатском и предложили пройти в полицейский участок, чтобы уладить небольшое дело, связанное с автомобильной катастрофой, в которую я попал, наехав на японского мотоциклиста. Они сказали, что уладят это дело прямо в инспекции. У меня действительно был несчастный случай, но я не знал, что наехал на кого-то. Я не мог сказать ничего определенного, так как узнал обо всем только сейчас. Дело выглядело совсем безобидно. Они оба были любезны со мной».
Когда Макса увели, японская любезность мгновенно улетучилась: в дом ворвалась целая орава полицейских, одетых в защищающие от пуль рубашки.
«Только что я собиралась подняться по лестнице, как в этот момент группа полицейских вломилась в дверь, — вспоминает Анна. — Один из них, как обезьяна, бросился ко мне, поймал меня за руку и вместе с подскочившими другими полицейскими вцепился в меня, не давая мне двинуться. Все другие с большими предосторожностями приступили к обыску. Сначала они боялись прикасаться к предметам, трясли меня за плечи и принуждали сказать, нет ли в доме адской машины. Я сказала, что нет, но они продолжали быть осторожными. В квартиру набилось до двадцати полицейских во главе с прокурором Иосикава. Этот прокурор, подпрыгивая, тряс кулаками, тыкал их мне в лицо и приговаривал: «Говори правду, коммунистка, я тебе покажу…» Ключами они открывали шкафы, чемоданы и вот открыли сундук, в котором был спрятан аппарат и все другие вещи и части к нему, лампы к передатчику, шифрованные и незашифрованные радиограммы и какая-то книжечка на японском языке, фотоаппарат и американские деньги. Когда они обнаружили этот сундук, то двинулись к нему, но один из полицейских что-то скомандовал, и все замерли, из желтых стали зелеными, потеряли дар речи. Они долго молча смотрели друг на друга, даже мои руки отпустили. Я повернулась спиной к шкафу, где в маленьком выдвижном ящике были фильмы, еще не обнаруженные полицейскими… Они поискали еще, забрали все, что нашли, и удалились. Со мной осталось только четыре шакала охранять меня, квартиру и особенно телефон. Вообще же они устроили засаду и оставили меня как приманку… Полицейский у двери в коридор заснул мертвецким сном и внизу, слышу, никто не шевелится. Тогда я вышла в ванную комнату, а оттуда перебралась в комнату, где были спрятаны фильмы, 8 штук, какая-то бумага, написанная Рихардом и принесенная накануне вечером Максом. Я взяла это все и принесла в ванную комнату. Бумагу я разорвала на мелкие клочки и спустила в унитаз, а фильмы засунула в газовую колонку… Через 13 дней такой жизни полицейские оставили меня одну. Я достала из газовой колонки фильмы и сожгла их в камине. В квартире производили обыск целый месяц. Группы полицейских с фотоаппаратом снимали все подряд. Специалисты рассматривали в лупу все предметы, каждую бумажку, искали оттиски пальцев посторонних людей…»
При аресте Вукелича присутствовала его жена Иосико. Когда в дверь постучали, Бранко сказал: «Око, посмотри, кого там принесло в такую рань». Сам он пил кофе. «Я открыла дверь и увидела полицейских. Бранко продолжал спокойно пить кофе. Он лишь надел очки, чтобы получше разглядеть непрошеных гостей. Полицейский заговорил с ним по-японски. Из этого я сделала заключение, что ему о Бранко известно все. Бранко и в эту тяжелую минуту не покинуло чувство юмора, так присущее ему: он предложил полицейскому кофе. Тот отказался и дал распоряжение производить обыск. Потом Бранко простился со мной, поцеловал семимесячного Хироси. Бранко увели. Полицейские продолжили обыск. Они обнаружили радиостанцию, но назначения ее не поняли. Я сказала, что это принадлежности фотолаборатории. Когда они ушли, я выбросила радиостанцию в мусорную яму».
Анну Клаузен арестовали утром 17 ноября.
Аресты продолжались вплоть до июня 1942 года.
По делу организации Зорге было привлечено много японцев, в их числе граф Сайондзи Кинкадзу. Большинство из них не имело отношения к организации и даже не подозревало о ее существовании. Это были художники, друзья Мияги по Лос-Анджелесу, студенты, заказчики, комиссионеры и даже один владелец фабрики. Они никогда не слышали имени Зорге; Мияги и Одзаки никогда не давали им никаких заданий да и не могли давать, потому что организацию прежде всего интересовали происки Германии в отношении Советского Союза и Японии, попытки германской дипломатии сделать Японию союзницей в войне против СССР. Но почти все арестованные были убежденными антифашистами, противниками войны — и этого было достаточно для полиции, чтобы зачислить их в организацию.
В Японии много политических тюрем: Итигая, Акита, Тиба, Косуги, Мияги, Тоётама, Сакал, Нара, Точиги, Абасири, Футю… — всех не перечесть. Какая из них хуже? Есть ужасная тюрьма Абасири на Хоккайдо, где чаще всего умирают от крупозного воспаления легких. В тюрьме Тиба неизменно заболевают пиореей и теряют зубы, в тюрьме Мияги лысеют, в тюрьме Сакал страдают язвой желудка, так как здесь кормят неразмолотым ячменем. В Точиги умирают от туберкулеза. Во всех тюрьмах применяют средневековые пытки. Самая жестокая из них — сакуи, что значит — корсет. Это особо изготовленный корсет для сдавливания тела. После пыток сакуи в грудной полости происходит кровоизлияние, и человек умирает.
Но есть каторжная тюрьма за высокой бетонной стеной, похожая сразу на все тюрьмы Японии, — Сугамо. Из Сугамо редко кто выходит живым. Здесь содержатся «особо опасные». Узенькая бетонная камера, душная, грязная, где черно от изобилия блох: крошечное оконце под самым потолком. Двор разделен на восемь секторов. Сюда выводят н