– Пришло, – тихо сказал Густад.
Так же, как он, Дильнаваз постаралась скрыть волнение.
– Ты уже прочел?
– Давай сначала покончим с этим.
С крышки буфета он достал пустой чемодан. Она стерла с него пыль и уложила в него кукольную одежду. Рошан с несчастным видом наблюдала, как куклу заворачивают в старую простыню и закрывают на нижней полке маминого буфета.
IV
Густад вскрыл конверт ножом для бумаги, вырезанным из слоновой кости, когда-то он принадлежал его бабушке. Ручка была сделана в форме изящной фигурки слона, плоскости лезвия украшал нежный цветочный орнамент, нож представлял собой хрупкий изысканный инструмент. Густад пользовался им нечасто, считая, что фамильные ценности – нечто особое, их нужно беречь и лелеять, чтобы передать потомкам, а не использовать как коробку из-под какао или бутылку из-под масла для волос. Но и письмо на этот раз было особенным.
Дорогой мой Густад,
спасибо тебе за ответ. Я был чрезвычайно рад получить его. Я бы не пережил утраты нашей дружбы. Не мог ответить сразу, поскольку был в отъезде – посещал приграничные районы. Печальное зрелище. Я думал, что меня ничто уже не может потрясти после того, как я увидел, какие злодеяния творили в Кашмире северо-западные племена. Но то, чему я стал свидетелем теперь, работая на НАК[125], не поддается никакому описанию. (Упоминал ли я в прошлом письме, что работаю на Научно-аналитическое крыло?) Эта новая порода пакистанских живодеров – что-то доселе невиданное. Поверь мне, Густад, все, что пишут в эти дни газеты об их зверствах, правда.
Но позволь перейти к делу. Единственное, что тебе придется сделать, это пойти на Чор-базар между двумя и четырьмя часами дня в любую из трех пятниц по получении этого письма. Найди там уличный книжный развал. Их на Чор-базаре много, поэтому я сказал своему агенту, чтобы он выложил на видном месте том Полного собрания сочинений Шекспира. А чтобы ты был совершенно уверен, что это тот развал, который тебе нужен, открой книгу на пьесе «Отелло»: конец первого акта, сцена третья, где Яго дает советы Родриго. Строка «Набей потуже кошелек»[126]будет подчеркнута красным.
Мой человек передаст тебе пакет. Пожалуйста, забери его домой и следуй инструкциям, которые найдешь во вложенной в пакет записке. Это все. Уверен, что ты узнаешь моего человека, ты встречался с ним однажды, много лет назад. Шекспир – на тот случай, если его не окажется на месте и он оставит вместо себя дублера.
Удачи тебе, Густад, и еще раз – спасибо. Если что-то во всем этом кажется тебе странным, пока просто доверься мне. Когда-нибудь, когда я вернусь в Бомбей, мы посидим за бутылочкой «Геркулеса ХХХ» и поговорим об этом.
Дочитывая письмо, Густад улыбался. Дильнаваз смотрела на него с нетерпением.
– Ну, что он пишет? Приедет? Он может на несколько дней остановиться у нас, на ночь будем сдвигать чайный столик и класть матрас возле дивана.
– Не беги впереди паровоза. Никто не приезжает, он только хочет, чтобы я пошел на Чор-базар и забрал пакет.
– Почему на Чор-базар? Не очень приятное место.
– Не говори глупостей. Если сохраняется название, это еще не значит, что место по-прежнему кишит ворами. Туда теперь даже иностранные туристы ходят.
– Но почему просто не отправить пакет сюда по почте?
– Вот. – Он протянул ей письмо. – Прочти сама.
«Интересно, кто такой этот его агент, с которым я якобы когда-то встречался», – подумал он.
– По мне, так все это странно: поход на Чор-базар, Шекспир и это… как оно там называется?.. Научно-аналитическое крыло. Не знала, что Джимми еще и ученый.
Густад рассмеялся.
– НАК – это индийская секретная служба. А Джимми – не ученый, он – агент ноль ноль семь.
В окно она увидела приближающегося Сохраба и заблаговременно открыла дверь. Рано он сегодня, сказала она про себя, а вслух, обращаясь к Густаду, произнесла:
– Значит, ты собираешься выполнить его поручение?
– Да, друга подводить нельзя, собираюсь.
– И что такое ты собираешься сделать? – входя, подхватил Сохраб.
Густад проигнорировал его, но Дильнаваз охотно объяснила:
– От дяди майора пришло письмо. Вот, прочти и скажи, что ты по этому поводу думаешь.
– Никто не нуждается в советах твоего сына, – фыркнул Густад.
Сохраб быстро пробежал письмо.
– Я удивлен, что дядя майор поступил в НАК.
Эти слова вновь пробудили в его отце раздражение и горечь.
– Домашний гений высказался.
Сохраб невозмутимо продолжил:
– Наша дражайшая премьер-министр использует НАК как свою частную полицию – чтобы делать всю грязную работу.
– Хватит молоть чушь! Джимми причастен к чему-то сверхсекретному, касающемуся Восточного Пакистана. А ты вот так, походя, называешь это грязной работой! Черт его знает, какие газеты ты читаешь. – Он в бешенстве вскочил и зажег свет. При затемненных окнах сумерки имели обыкновение наступать мгновенно.
– Но это же правда. Она посылает людей из НАК шпионить за оппозиционными партиями, провоцировать беспорядки и насилие, чтобы давать возможность полиции вмешиваться. Это широко известный факт.
– Я читаю газеты и знаю, что происходит. Сплошные слухи и клевета – никаких доказательств! – Возмущение разгоралось в нем как малярийная лихорадка.
– А как насчет химичинья с выборами? Только НАК могло это устроить. Она превратила демократию в настоящее посмешище.
Густад вырвал письмо из рук Сохраба.
– Снова слухи! Ты что, думаешь, выборы – это детские фокусы? Все это вздор насчет химической обработки бюллетеней и автоматически появляющихся и исчезающих крестов! Насмешка над демократией – это люди, которые слепо верят слухам. Без должных доказательств.
– Да полнó доказательств было представлено в ходе слушаний. Достаточно для того, чтобы передавать дела в суд. Как ты думаешь, почему она перетасовывала судей? – Сохраб в отчаянии взывал взглядом к матери.
Та лишь беспомощно слушала, как Густад кричал, что у него снова вскипают мозги.
– Полюбуйся, теперь мальчишка вообразил себя экспертом в юриспруденции, политике и работе спецслужб. Враг у порога, этот пакистанский пьяница Яхья[127] заваривает какую-то кашу вместе с Китаем, а дураки вроде твоего сына несут всякую ахинею насчет премьер-министра. – Он нацелил указательный палец на Сохраба. – Пусть лучше этот гений закроет рот сам, прежде чем я его ему закрою. И прежде чем он свалится с высокой крыши, на которую забрался.
Сохраб встал с презрительным видом, собираясь уйти.
– Стой! – крикнул Густад и спросил Дильнаваз: – Где эти бланки заявок?
Она с огорченным видом вручила их ему. Какая была глупость верить в силу зеленого лайма. Если только… Если только, как предупреждала мисс Кутпитья, тут не требуется что-то более сильное. Раз уж зло и тьма оказались могущественней, чем она думала.
Густад протянул бланки Сохрабу и велел сосчитать количество мест, куда он обращался ради никчемного, неблагодарного мальчишки, количество раз, когда он прикладывал руку ко лбу, складывал ладони и повторял: «сэр», «мадам», «пожалуйста», «большое вам спасибо».
– Сосчитай эти бланки, – сказал он, – а потом выбрось их ко всем чертям.
– Хорошо, – ответил Сохраб и, направляясь по узкому коридору в кухню, быстро перелистал их.
– Бессовестный пес, – скрежеща зубами, пробормотал Густад, прислушиваясь к шуршанию бумаг. Потом из кухни донесся шлепок бумаги о ржавое мусорное ведро, и Дильнаваз ринулась спасать бланки от соприкосновения с липкой грязью на дне ведра. Она спрятала их в арочном углублении, где до эры керосина и газа хранили уголь. Там же покоились и «отработанные» лаймы в ожидании морского погребения.
Глава седьмая
I
В понедельник, после очередной мучительной из-за москитов ночи, Густад рано отправился на работу. Утро было лучшим временем для встречи с управляющим, который, по мнению подчиненных, был человеком «жестко накрахмаленным», имелись в виду не только негнущиеся воротники, которые он носил независимо от жары и влажности. Но, подумал Густад, мистер Мейдон холоден, несговорчив и завязывает дурацкие узлы вокруг своей неподвижной шеи только ради беспристрастности, когда речь идет о делах банка. И если он хочет самодовольно держать в секрете свое имя, это тоже его личное дело.
Двадцать четыре года тому назад, когда Густад только еще поступил в банк, мистер Мейдон был помощником управляющего. Ходили слухи, будто тогдашний управляющий счел привычку мистера Мейдона нюхать табак отвратительной и приказал ему с ней покончить, несмотря на то что табакерка, из которой мистер Мейдон с безупречным изяществом извлекал понюшку, была сделана из золота восемьдесят восьмой пробы. Одно быстро привело к другому, и хотя никто точно не знал, что случилось, но попал в немилость и покинул банк именно управляющий. А мистер Мейдон немедленно сел в заветное кресло.
Старик, бывший вахтер, который теперь проводил все время сидя в тихом углу на табуретке, такой же шаткой, как и он сам, и не имел более ответственного занятия, кроме как пить чай стакан за стаканом или разносить его другим, утверждал, будто однажды невольно услышал это тайное имя. Этот бывший вахтер Бхимсен, который никогда не называл себя по фамилии (вероятно, у него ее и не было вовсе), любил вспоминать, как однажды случайно вошел без стука в кабинет управляющего в разгар его бурной ссоры с мистером Мейдоном. Случайно – потому что кто-то из них, разгорячившись, хлопнул линейкой по столу и нажал ею на кнопку звонка, которым обычно вызывали Бхимсена. Но было это так давно, что Бхимсен, помнивший само происшествие, имя, которое тогда услышал, забыл.