– Знаешь, что я думаю? – сказал доктор. – Раз твоя кукла – готовая невеста, нам нужно найти для нее жениха. Симпатичного юного парса. Светлокожего и красивого, как я. – Он притворился обиженным, когда Рошан рассмеялась. – Что? Разве я не молодой и не красивый? – Он погладил несколько оставшихся на голове седых прядей. – Видишь, какие у меня чудесные вьющиеся черные волосы? А лицо! Такое красивое, даже красивей, чем у твоего папы.
Рошан снова рассмеялась, но после недолгих уговоров согласилась, что доктор лучше всех подходит для ее куклы в качестве жениха. Доктор Пеймастер велел ей повернуться на бок лицом к перегородке и стал готовить инъекцию, подмигнув Густаду, чтобы тот молчал.
– А теперь нам надо обсудить свадьбу. Я люблю игру на аккордеоне. А Куколка?
– Она тоже, – хихикнула Рошан.
– Отлично. Тогда позовем ансамбль Гуди Серваи[192]. Но если он окажется занятым, тогда пригласим оркестр Нелли. – Он выбрал иглу из стерилизованного лотка и направился к «Кельвинатору». – Дальше – свадебный обед. Я всегда любил еду от «Чокси». – «Чокси кейтеринг» одобрили все. Доктор стал перечислять блюда, которые он хотел бы включить в меню, начиная с маринованного манго с морковкой, лепешек, мурумбо[193] и кончая фирменным свадебным жарким «Чокси», – перечисляя, он брызгал на место будущего укола холодным эфирным спреем. Далее должны были следовать рыба, завернутая в листья и запеченная в зеленом чатни, сочные куриные ножки, зажаренные по-мугальски[194], и пулао из баранины[195].
– Ой! – вскрикнула Рошан. Но к тому времени, когда дело дошло до десерта, на который предполагалось подать фисташковый кульфи[196], доктор уже вынул иглу и тер место укола ватным шариком.
– Ну вот, – сказал он. – Это все. Теперь можешь посидеть на диване в приемной, пока я поговорю с твоим папой.
Когда дверь закрылась, Густад спросил:
– Это не простая диарея? Насколько все серьезно?
– Не диарея. Но волноваться не о чем. – Он начал выписывать рецепт. – Иногда, конечно, и диарея может доставлять большие неприятности. Посмотрите на Восточный Пакистан – это пациент с заболеванием простым, но очень трудно поддающимся лечению. И вот его состояние становится критическим, и уже требуется отделение интенсивной терапии. Но никому в мире до него нет дела. – Доктор Пеймастер был убежден, что к политике, экономике, религиозным проблемам, внутренним конфликтам – ко всему нужно подходить методически: выявить и осмыслить симптомы, поставить диагноз, назначить лечение и сделать прогноз. Но знал он и то, что так же, как существуют некоторые неизлечимые болезни человеческого тела, бывают смертельные заболевания и у стран, семей и теологических догм.
– Восточный Пакистан страдает диареей смерти, – продолжал он. – Смерть там изливается беспрепятственно, и вскоре пациент будет полностью обезвожен. – Гладкое скольжение его авторучки вдруг сменилось жестким царапанием, и из-под пера стали выходить наполовину не прописанные буквы. Он поднес ручку к лампе и сквозь прозрачный пластик корпуса посмотрел на стержень. – Опять пусто. – Открутив колпачок, он сжал резиновый баллончик и опустил ручку в пузырек с паркеровскими чернилами. – Восточный Пакистан атакован сильным вирусом, пришедшим из Западного Пакистана, слишком сильным для восточнопакистанской иммунной системы. А величайший врач мира ничего не делает. Того хуже, доктор Америка помогает вирусу. И что тут прописать? Партизанскую войну Мукти-Бахини? – Он покачал головой. – Это лекарство недостаточно действенно. Только полноценное внутривенное вливание индийской армии способно победить этот вирус.
Он закончил выписывать рецепт и вручил его провизору, сидевшему в маленькой кабинке в глубине кабинета. Густад по опыту знал, что доктору Пеймастеру достанет остроумия и выдержки, чтобы продолжать медицинские метафоры до бесконечности, поэтому перебил его:
– С Рошан все будет хорошо?
– Абсолютно. А если что не так, я ведь всегда тут, на своем месте. Думаю, это кишечная инфекция. Подержите ее несколько дней дома. Только вареный рис, суп, сухой тост и немного вареной баранины. И приведите ее снова на следующей неделе.
Провизор закончил приготовление лекарства по рецепту и протянул темно-зеленую бутылочку вместе со счетом. Густад взглянул на цифру и поднял брови.
– Налог на беженцев, – виновато объяснил провизор.
III
Спокойная манера поведения и ободряющая речь врача удерживали Густада от паники по поводу кишечной инфекции. Он повел Рошан к автобусной остановке мимо выстроившихся в ряд магазинов, мимо «Текстиля для дома», «Бхелпури-хауса»[197], «Мастера на все руки», «Молодежной мужской одежды». Паанвала Пирбхой хлопотал возле «Птичника». Женщины стояли в дверных проемах или смотрели из окон, облокотившись о подоконники и выставляя все что можно напоказ сквозь решетки. Изнутри дома неслась популярная музыка из кинофильма: «Mere sapno ki rani kab ayegi tu?» – «О, королева моей мечты, когда же ты придешь?» – ее было слышно на всем пути до автобусной остановки.
Позднее, когда они уже подходили к Ходадад-билдингу, эффект благотворного присутствия доктора Пеймастера начал развеиваться. По мере приближения вечера под черной стеной увеличивалось количество луж мочи, и вонь становилась все сильней и сильней. Как только она ударила Густаду в ноздри, последние остатки внушенной доктором уверенности беспомощно потонули в этих мерзких лужах, не оставив ему ни малейшей крупицы оптимизма.
Он начал винить себя в болезни Рошан: лучше бы он никогда не слышал об этих энтеровиоформе и сульфагуанидине. Его хромота утратила обычную сдержанность, и к тому времени, когда они добрались до своей двери, его уже мотало из стороны в сторону.
– Что сказал доктор? – спросила Дильнаваз.
Густад многозначительно закрыл и открыл глаза – она поняла.
– Все хорошо, доктор Пеймастер собирается жениться на кукле Рошан.
– Да, – подхватила девочка. – А свадебный обед он закажет у «Чокси кейтеринг». – Густад дал ей первую дозу микстуры, и они отправили дочку в кровать, только тогда Густад тихо рассказал Дильнаваз, что сказал врач.
Несколько минут она сидела молча, но морщины собирались у нее на лице, предвещая грозу.
– Ну, теперь ты доволен? Хоть теперь-то ты согласишься, что я права? Твержу тебе это до хрипоты, до посинения, но для тебя же что я говорю, что собака брешет – все одно.
– Что за бред ты несешь?
– Никакой не бред! О чем я тебе все время твержу? О воде, конечно. Сколько раз я тебе повторяла: воду надо кипятить, воду надо кипятить, воду надо кипятить. Только до твоих мозгов это никак не доходит! – Она яростно впилась ногтями в голову.
– Ну давай! Вини меня! Это проще всего.
– Если не тебя, то кого? Твоего покойного дядюшку? Нет-нет, это ты всегда говоришь, что марганцовки достаточно, нет нужды кипятить. Вы, Ноблы, всегда считаете, что все знаете лучше всех.
– Правильно! Вини не только меня, но и моего отца, и деда, и прадеда. Неблагодарная женщина! Как ты думаешь, почему я говорю, что не надо кипятить? Ради тебя! У тебя и так по утрам столько дел, что некогда даже присесть выпить чаю, только и бегаешь из ванной в кухню и обратно!
Их голоса звучали все громче, хотя они, похоже, этого не замечали.
– Если у меня по утрам нет времени, то есть другой выход, – сказала она, – но ты ведь только сидишь и читаешь свою газету, пока у меня все внутренности надрываются от того, что приходится таскать неподъемные баки и ведра. И два твоих больших сына, как lubbhai-laivraas[198], никогда не помогут.
– Ошибочка. Это у тебя два сына. У меня – только один. И что у тебя с языком? Почему это я должен им все говорить, когда…
– Все?! И что такое это «все», что ты им говорил? Это я всегда ору и ругаюсь, пока их добрый папочка молча за этим наблюдает. Быстрей доедай, делай уроки, унеси посуду… Без отцовской строгости чего можно ждать от них, кроме непослушания?
– Давай! И за это вини меня. Это я виноват, что Сохраб не хочет учиться в ИТИ! Я виноват, что Дариуш впустую тратит время на толстуху этого идиота-собачника! Я виноват, что Рошан болеет! Все на свете, что не так, – моя вина!
– Нечего отговариваться! Ты испортил мальчишек с самого начала! Никогда не мог сказать им «нет»! На еду и школьную форму денег не хватает, но баап идет и покупает аэропланы, аквариумы и птичьи клетки!
Они не замечали, что Рошан стоит в дверях, пока та не начала всхлипывать.
– Что такое, моя милая? – сказал Густад, сажая ее рядом с собой.
– Я не люблю, когда вы ссоритесь, – сквозь слезы произнесла девочка.
– Никто не ссорится. Мы просто разговариваем, – сказала Дильнаваз. – Взрослым иногда приходится обсуждать такие вещи.
– Но вы так сердито кричали, – продолжала всхлипывать Рошан.
– Ну ладно, моя bakulyoo, – сказал Густад, обнимая дочку за плечи. – Ты права, мы кричали. Но не сердились. Посмотри, – он улыбнулся, – разве у меня сердитое лицо?
Рошан это не убедило, тем более что ее мать сидела за обеденным столом неподвижно, сцепив руки на груди.
– Пойди поцелуй маму… – попросила девочка.
Он взглянул на гневное лицо Дильнаваз, которая никак не могла совладать с собой.
– Попозже, сначала я поцелую тебя, ты ко мне ближе. – Он поцеловал дочку в щеку.
Но Рошан не сдавалась.
– Нет, нет, нет, я не смогу уснуть, пока ты ее не поцелуешь. Мама сама подойдет сюда.
Поскольку Дильнаваз не шелохнулась, Рошан пошла к ней и принялась тянуть ее за руку, навалившись на нее всем своим скудным весом. И Дильнаваз уступила. Холодно глядя на Густада, она слегка чиркнула губами по его щеке.