– Пожалуйста, не говорите так. Лори Кутино – прелестное имя. И оно никогда, никогда не будет значить ничего другого из-за глупого совпадения с каким-то сленговым словом.
– Знаете, я ничего не имею против его шуточек и ребячества. Раньше они даже казались мне милыми. Славный старый человек пытается произвести на меня впечатление. Чего он мне только не говорил. Даже что он работает на секретные службы и отвечает за миллион рупий, предназначенных для снабжения партизан Мукти-Бахини. Можете себе представить? Мистер Диншавджи – и секретные службы! – Она посмеялась.
– Ха-ха-ха! Секретные службы? Ну, это уж слишком! – хохотнул Густад, едва сдерживаясь, чтобы не стукнуть кулаком по столу и не заорать, ему захотелось сделать с Диншавджи что-нибудь такое, чтобы тот завыл от боли. Тупой болван! Абсолютно безмозглый! И это после того, как я объяснил ему, насколько строго надо соблюдать секретность! Какой же идиот, полный кретин!..
– Забавно, правда? – сказала Лори.
– Ха-ха, думаю, ни одна секретная служба не наняла бы его даже туалеты чистить.
– В общем, – Лори вернулась к главной теме, – я так расстроилась из-за этой грязной шутки, что хотела пойти и все рассказать мистеру Мейдону. – Она посмотрела на часы. – Но потом подумала, что у мистера Диншавджи будут серьезные неприятности, а мне этого не хочется. Ему ведь, кажется, совсем недолго до пенсии?
– Совсем, – подтвердил Густад. – Всего два года. И еще он очень болен, хотя, глядя на его игривое поведение, и не подумаешь.
– Этого я не знала. – Она помолчала, теребя салфетку левой рукой. – Я решила рассказать все это вам, потому что вы его лучший друг. Но раз вы уже пытались его образумить…
– Я сумею его убедить. Предоставьте это мне. – «Но сначала мне нужно убедить ее, иначе и ему и мне – крышка», – пронеслось у него в голове. – Сегодня же, после работы. Я позабочусь о том, чтобы он больше никогда вас не огорчил.
– Спасибо, мистер Нобл. Я знала, что вы поможете.
Ну погоди же, дай мне только до тебя добраться! Старый дурак. Со всеми твоими идиотскими штучками. Чертов придурок.
III
Даббавала уже отбыл с пустыми контейнерами, поэтому, чтобы предупредить Дильнаваз, что он будет поздно, Густад позвонил мисс Кутпитье. Связь была плохая.
– Алло! Алло! Мисс Кутпитья! Это Густад Нобл.
Никто не ответил на его крики. При телефонной связи, являющей собой нечто вроде колеса рулетки, вероятность попасть на плохой период была равна вероятности поймать хороший. Он повесил трубку, потом вспомнил о своем обещании Рошан вечером нарядить куклу. «Теперь она решит, что я забыл о своем обещании». Впрочем, так оно и есть. У него разболелась голова, боль была острой, словно кто-то пытался взломать ему череп изнутри. Сейчас он хорошо понимал, что чувствовала миссис Пастакия, когда страдала своей мигренью: было ощущение, будто тебе в голову втыкают вязальные спицы и шевелят ими внутри.
Он вернулся на рабочее место, массируя лоб. Слишком уж много всего обрушилось на него одновременно: болезнь Рошан, обвинения Дильнаваз из-за марганцовки, вероломство Джимми, идиотизм Диншавджи, жалобы Лори, предательство Сохраба – сплошные неприятности, печали и разочарования наваливались на него, погребая под собой и грозя раздавить. Он перенес руку со лба на затылок и закрыл глаза.
Когда он открыл их и стал тереть как заспанный ребенок, Диншавджи стоял, склонившись над его столом. Кулак, которым он хотел шарахнуть по столу в ресторане, непроизвольно сомкнулся снова, и теперь он дал ему волю. Бабах! – выпад через стол, и Диншавджи испуганно отпрыгнул назад.
– Эй, парень, полегче! – Внезапный тычок оказался болезненным, он стиснул руками бока и поморщился.
Густад поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями. Хорошо еще, не до крови, подумал он и заговорил очень тихо, так, что Диншавджи вынужден был подойти поближе, чтобы расслышать:
– У меня мозги от тебя вскипают, идиот.
Диншавджи обиделся.
– Ты как со мной разговариваешь, яар?! Что случилось? По крайней мере объясни, в чем я провинился.
– Я объясню. О, обещаю тебе, что все объясню! Встречаемся в шесть под портиком. – Он развернул кресло спинкой к Диншавджи и снова принялся массировать лоб. Диншавджи подождал несколько секунд, совершенно обескураженный, потом ушел.
До конца дня Густад не мог работать. Его терзали мысли о напастях, которые он не переставал перебирать. Когда он подумал о Рошан, у него заледенело сердце: на миг он представил себе худшее, но тут же мысленно проделал жест, которым Дильнаваз отводила беду и над которым он частенько посмеивался. «Как она может меня винить? Ведь марганцовка столько лет действовала безотказно. Джимми рассказывал, что они всегда пользовались ею в армии. Чертов Джимми, ублюдок. Был все равно что братом – а теперь? Невольно вспомнишь все эти библейские истории, которые рассказывал мне Малколм, когда мы ходили на рынок Кроуфорд. Там была одна, о Каине и Авеле… Я тогда думал: сказки. А сейчас, с дистанции времени, понимаю: правда. Взять историю моего отца. Его брат, пьяница и игрок, уничтожил его вернее, чем если бы раскроил ему череп. Джимми – еще одно воплощение Каина. Он убил веру, любовь, уважение – все. А еще история про Авессалома, сына Давида. Сейчас Сохраб мог бы уже заканчивать первый семестр в ИТИ, если бы только…»
«И что осталось теперь, – спрашивал он себя, – после того как ту самую цель, ради которой он боролся, работал, к которой стремился все эти годы, мой собственный сын бездушно растоптал и ошметки швырнул в мусорное ведро, как те бланки заявлений? Единственное, чего я хотел, это обеспечить ему шанс на хорошую карьеру. Но этот шанс у меня вырвали из рук. И что осталось? Что осталось у меня в жизни? Скажи, Дада Ормузд, что?»
Так продолжалось весь день: от Сохраба к Рошан, потом обратно к Джимми, к Дильнаваз, Лори и Диншавджи. Развороты на 180 градусов, обратные ходы, пока голова не начинала кружиться от грустных мыслей и не возникало ощущение, близкое к отчаянию.
Но в шесть часов спасение пришло в форме гнева, который вернулся, стоило лишь ему увидеть под портиком Диншавджи. Вонь изо рта Диншавджи была невыносимой. О господи! Поделом ему, если он все это время мучился и страдал, может, хоть теперь возьмется за ум.
Диншавджи слабо улыбнулся.
– Тебе будет не до улыбок, когда ты услышишь то, что я тебе скажу.
– Опять кричишь на меня? – жалобно сказал Диншавджи. – Ты злился весь день. Почему бы просто не сказать, что за муха тебя укусила?
– Хочу, чтобы ты сначала насладился чашкой чая. Может, это будет последнее, чем ты сможешь насладиться в своей жизни.
Диншавджи рассмеялся, но это было лишь бледное подобие его обычного развеселого смеха.
– Интересно, какой сюрприз ты мне приготовил, яар? У Альфреда Хичкока научился, что ли?
Они шли по большому кругу вдоль лавины автомобилей и людей. Широкая река, сменившая направление, поспешно текла теперь на север: поток утомленных человеческих существ из банков, страховых контор, обувных и текстильных магазинов, бухгалтерских фирм, производственных администраций, ателье оптики, рекламных агентств, этот усталый поток несся на грохоте автобусов, скрежете поездов, треске мотоциклов, на отяжелевших усталых ногах на север, к пригородам и трущобам, домам, лачугам, квартирам, своим и арендованным, однокомнатным, к проржавевшим хибарам, уличным углам, тротуарам, картонным домикам, он тек на север, пока его воды, выдохшись, не разливались неподвижной, но внутренне неспокойной гладью, остававшейся лежать в темноте, пытаясь вымолить достаточно сил, чтобы приготовиться к утреннему приливу в обратном направлении, на юг и к бесконечному дальнейшему повторению этого цикла.
Они ждали, когда принесут чай.
– Знаешь, почему меня не было в столовой во время обеда? – спросил Густад.
– Скажи – буду знать.
– Потому что Лори Кутино захотела поговорить со мной в конфиденциальной обстановке. Поэтому мы пришли сюда. Наверх, в отдельный кабинет.
– Вот это да! Честно? – Диншавджи ухмыльнулся. – Повезло тебе, негодяй.
– Нет, это тебе «повезло», негодяй. Потому что все это время она говорила о тебе.
– Шутишь!
Густад слов не выбирал, он хотел, чтобы они разили, как нож мясника. И без того бледное лицо Диншавджи утратило последние краски, рот приоткрылся, из него через стол неслось зловонное дыхание.
– Но и это еще не все, – безжалостно продолжил Густад. Диншавджи невидящим взглядом уставился на свои сложенные на коленях руки, ему было слишком стыдно, чтобы посмотреть на друга, и он был слишком ошеломлен, чтобы что-нибудь сказать. – Слава богу, что Лори не поверила в твою «секретную службу», миллион рупий и партизан. Пересказывая мне все это, она смеялась. А если бы это дошло до ушей Мейдона и у него появились бы подозрения насчет наших депозитов? Что бы мы тогда делали, чертов ты дурак?
– Что я могу сказать, Густад? – слабо проблеял Диншавджи. – Ты абсолютно прав. Я тупой идиот. – Он нервно поглаживал пальцем ручку своей чашки. – Что нам теперь делать?
– Все в твоих руках. Если ты прекратишь к ней приставать, она не пойдет к Мейдону. Она мне обещала.
– Конечно, прекращу. Я сделаю все, что ты сочтешь правильным. Но… – Он глотнул чаю.
– Что – но?
Диншавджи сделал еще глоток, поперхнулся и закашлялся.
– Если я вдруг перестану заигрывать с ней, все заинтересуются – что со мной случилось. Тебе так не кажется? – Он снова закашлялся. – Потом станут повсюду совать свои носы, чтобы разнюхать, в чем дело. Будет очень плохо, если кто-нибудь увидит, как ты каждый день передаешь мне пакет.
– Об этом я уже подумал, у меня есть план. Что нужно сделать тебе, так это перестать фиглярствовать и всех дразнить, а я одновременно начну распространять слух, что здоровье бедного Диншавджи снова пошатнулось, из-за этого он хандрит и чувствует себя как под прессом.
– Я бы предпочел чувствовать себя как под юбкой у Лори. – Попытка пошутить была жалкой, но от привычки отделаться трудно.