[233], поверьте мне.
Дильнаваз кивала, стараясь запомнить инструкции.
– А как насчет Сохраба? Когда он вернется ко мне?
– Терпение.
– Нет ли чего-то, что я могла бы сделать еще?
Ее настойчивость рассердила мисс Кутпитью, но в порядке компромисса она сказала:
– Повторите обряд с ногтями Темула, и в этот раз добавьте прядь его волос. Сделайте это в первый день новолуния. В этот день его каналы будут открыты шире всего. – Погрозив костлявым указательным пальцем, она еще раз наставительно сказала: – Но вы должны запастись терпением.
Дильнаваз рискнула робко напомнить:
– Вы говорили, что существует еще одно, последнее, средство, которое можно попробовать, если все остальное не поможет…
Мисс Кутпитья резко оборвала ее:
– Я сказала, чтобы вы об этом и не думали. Выкиньте это из головы. Немедленно.
– Как скажете. Вам лучше знать, поэтому я к вам и хожу.
Она смиренно поблагодарила и ушла.
III
Совет Диншавджи состоял в том, чтобы Густад выполнял все, что сказал Гулям Мохаммед.
– Не противоречь ему. Давай просто потихоньку сделаем, что он велит, и навсегда забудем о мерзавце.
– Но нам придется изымать по две пачки в день. Только так мы сможем уложиться в тридцать дней.
– Не волнуйся, предоставь это мне.
Диншавджи делал свое дело спокойно и уверенно. Каждый вечер он передавал Густаду две пачки, тот относил их домой и снова прятал в ненавистный черный пластиковый пакет в кухонном чулавати.
Банк гудел разговорами об из ряда вон выходящем событии в Нью-Дели. Не так уж часто парс попадал на первые страницы газет из-за совершенного им преступления. Последняя сенсация подобного рода произошла более десяти лет назад, когда командующий флотом застрелил любовника своей жены. В столовой обсуждалось сомнительное признание майора Билимории и обилие поразительных фактов, обнаруженных следствием. Большинство сотрудников отказывалось верить, что майор смог имитировать голос премьер-министра. Есть во всем этом что-то очень сомнительное, говорили они.
Диншавджи и Густад принимали участие в этих дискуссиях, чтобы продемонстрировать подобающий интерес. Диншавджи так здорово справляется с ситуацией, думал Густад, исполненный восхищения хладнокровной отвагой и здравомыслием друга. Не было больше никакого фиглярства и буффонады – только близкая, надежная дружба. «Как же я его недооценивал! И как я смогу отплатить ему за его неоценимую помощь?»
Не успел он оглянуться, как минула половина назначенного тридцатидневного срока. Выйдя помолиться на рассвете, Густад обнаружил, что и его розовый куст, и мятный срублены под корень. Каждый стебель, каждая веточка были срезаны и искромсаны на мелкие кусочки.
Нет смысла звать гуркху, подумал он. Зачем поднимать шум? Но Джимми любил эти кусты и иногда по утрам приходил, чтобы полить их.
Он постоял минуты две, потом принес метлу и молча собрал остатки Гулямова бездушного напоминания.
Диншавджи увеличил темп, теперь он изымал по три пачки в день, и Густад предпочел бы не сообщать ему об угрозах Гуляма. Но самым малым, чем он считал себя теперь обязанным Диншавджи, была абсолютная честность.
– Диншу, не слишком ли это опасно? Тридцать тысяч – такая сумма в бухгалтерском учете обратит на себя внимание, может, не стоит так торо-питься?
Диншавджи ответил, что беспокоиться не о чем, он знает, что делает. Таким образом, счет опустел за пять дней до крайнего срока.
Тем вечером Густад крепко пожал ему руку.
– Спасибо тебе, Диншу, огромное спасибо. Я даже не знаю, как мне тебя благодарить, ты так много для меня сделал.
– Не стоит благодарности, яар, – улыбнулся тот. – Ерунда.
Но лишь на следующий день, когда Диншавджи уничтожил все следы фиктивного счета, Густад узнал правду. Перед обедом Диншавджи потерял сознание и был срочно увезен в «Парси дженерал». Мистер Мейдон отправил посыльного к его жене и разрешил Густаду сопроводить его в больницу. Когда «Скорая» под вой сирены мчалась по улицам, Диншавджи пришел в себя.
– Все в порядке, Диншу, все будет хорошо, – сказал ему Густад. – Твою жену уже известили, она приедет прямо в больницу.
– Мой домашний стервятник, – слабо улыбнувшись, произнес Диншавджи. – Да благословит ее бог, она сразу прилетит.
«Скорая» маневрировала в потоке движения, порой почти останавливаясь в пробках, и встревоженный Густад начинал ругаться. Он посмотрел на лицо Диншавджи и заметил, что теперь, когда он лежал, обвисшая под его подбородком кожа двумя валиками опала вдоль горла.
Диншавджи снова открыл глаза.
– Теперь ты знаешь, почему я так торопился. Я понимал, что у меня осталось не так много дней. Поэтому начал изымать по три пачки, чтобы успеть закончить дело, пока не стало поздно. – Густад взял его ладонь обеими руками. Говорить он не мог, в горле стоял ком. Ладонь была холодной и очень гладкой.
Когда «Скорая» добралась до «Парси дженерал», жены Диншавджи там не было.
– Страшные пробки, – бодро объяснил другу Густад. – Должно быть, Аламаи застряла в одной из них.
Он оставался с другом, пока в мужской палате не нашли свободное место и не были выполнены все формальности. Это была та же палата, в которой Диншавджи лежал полгода назад.
Диншавджи торопил его вернуться в банк.
– Иначе Мейдон начнет вышагивать взад-вперед, недовольный тем, что мистер Нобл так долго не возвращается.
– Забудь про Мейдона. Я не уйду, пока врач тебя не осмотрит.
– В этом нет необходимости, яар. Для меня это место – все равно что дом отдыха. – Он лукаво подмигнул, как делал это до жалобы со стороны Лори Кутино. – Тут у меня все удобства и развлечения, какие только можно себе представить. – И он тихонько, безбожно фальшивя, пропел:
Посели меня, Боже, в больничке,
Где игривы и стройны медсестрички,
Полногруды, прекрасны,
Но с порога уж ясно:
Пациентов тут лечат ужасно…
Густад рассмеялся.
– Ш-ш-ш! А то услышат и зададут тебе жару. Эти люди не умеют ценить творчество Поэта-лауреата. Знаешь, какой у них любимый способ досаждать пациентам?
– Какой?
– Когда ты просишь принести судно, они заставляют тебя терпеть, пока тебе не станет невмоготу.
Диншавджи начал давиться от смеха, придерживая живот в том месте, где он болел.
– Аррэ, пусть только попробуют проделать такое со мной. Я просто перестану сдерживаться – др-др-др. Прямо в постель. Вся больница провоняет насквозь. Так у них будет еще больше работы.
Они еще посмеялись, потом Густад пожал руку другу и ушел, оставив в регистратуре рядом с телефоном Аламаи и номер мисс Кутпитьи – на всякий случай.
Он не спешил возвращаться в банк. Лужайки больничной территории ярко освещало солнце. Он нашел скамейку на аллее между клумб. В цветах порхала бабочка. Прежде чем она улетела, он успел рассмотреть блестящий оранжево-черный узор на ее крыльях. «В коллекции Сохраба была точно такая. Он говорил, что она называется монарх. Отлично помню, как он поймал ее. После дождя, в Висячих садах. Все вокруг было в цвету. Предыдущим вечером Сохраб был чрезвычайно взволнован, строил планы. А в саду, со своим самодельным сачком, оробел. Но в тот день он поймал пять бабочек. Первой был тот самый монарх. Когда Сохраб достал его из своей жестяной банки пинцетом, его усики были поломаны, тельце искалечено». Облако печали опустилось на лицо Сохраба, когда он увидел эту изуродованную бабочку, и Густад понял, что это увлечение у сына ненадолго.
«Интересно, помнит ли что-нибудь из этого Сохраб? Думаю, очень мало. Сейчас. Но настанет день, когда он вспомнит все, в мельчайших подробностях. Как вспоминаю теперь я своего отца. Воспоминания, они всегда приходят уже после окончательной утраты».
Бабочка вернулась, планируя на легком ветерке. Он наблюдал за ней, пока она не превратилась в маленькую крапинку, а потом и исчезла совсем.
IV
Упав на раскаленные угли, два кусочка квасцов спеклись в один шарик. Вязкий шарик пузырился и пенился на поверхности углей, издавая шипящий и булькающий звук. Рошан с интересом наблюдала, пока угли не остыли, перестав светиться красным, и бурная активность квасцов не прекратилась.
– А теперь – обратно в постель, – сказала Дильнаваз. – После этой молитвы ты должна почувствовать себя лучше. – Она с любопытством и опаской осмотрела белую форму, которую принял спекшийся кусок квасцов. Как зловеще он лежит на углях. Воплощение зла. Легкий и хрупкий, он легко отделился от углей. Как печенье хаари от противня, думала Дильнаваз, пряча его в бумажный пакет и как бы запирая в нем тайную силу, вредящую ее ребенку.
Мисс Кутпитья пришла в восторг от результата.
– Хорошо, очень хорошо, – сказала она. – Какая прекрасная, законченная форма. Зачастую он крошится, и тогда читать по нему трудно. Но вы все сделали отлично. – Она положила этот неопределенной формы сплав на телефонный столик и стала внимательно изучать. – Идите сюда, тоже посмотрите, – позвала она Дильнаваз. – Но только глядите, как бы не видя его. Тогда он приобретет разные смыслы. Смотрите, словно бы видите его во сне.
Дильнаваз попыталась, не очень понимая, чего от нее хотят.
– Он напоминает мне сестру, которая привезла Рошан домой, когда она заболела.
– Что? – недоверчиво переспросила мисс Кутпитья.
– Ну, вот видите: это похоже на длинную белую тунику джаббхо[234], какие носят монахини.
– Но разве они могут хотеть причинить зло Рошан? Они же добрые благочестивые люди. Послушайте, если вы доверяете только глазам, вы будете видеть только предметы этого мира. Но мы имеем дело с силами мира иного. – Они снова принялись изучать квасцовый пузырь, молча поворачивая его так и эдак. – Минутку-минутку, – сказала мисс Кутпитья. – Да, определенно. Встаньте-ка вот здесь. – Она перетащила Дильнаваз на другую сторону. – Что вы видите теперь?