Гулям вздохнул и развернул газету.
– Видели это сегодняшнее сообщение из Дели? Про Билибоя. – Любопытство взяло верх над обидой Густада. – Смотрите, – продолжал Гулям, – как на него ополчились. За три дня три судьи отказались от его дела. – Он сердито скомкал газету. – Поверьте мне, тут замешаны люди с самого верха.
Паршивец прав. Происходит нечто странное.
– Майор Билимория лгал мне с самого начала. Как я теперь могу верить или не верить во что бы то ни было? Кому я вообще могу доверять? Вам? Газетам?
Гулям снова изобразил обиду.
– Прошу вас, мистер Нобл. Все не так, как кажется. Его поймали в ловушку люди, которые на самом верху. – На лице Густада появилось презрительное выражение. – Но что ранит его больше всего там, в тюрьме, так это не вражеские выпады, а то, что лучший друг считает себя преданным им. Вот почему он хочет увидеться с вами и все объяснить.
– Что? Но вы же сказали, что он в тюрьме.
– Все можно устроить. Если вы согласитесь поехать в Дели.
– Это невозможно. У меня нет отпуска, моя дочка болеет, а кроме того…
Гулям сунул руку во внутренний карман.
– Вот, он вам написал. Прочтите, пожалуйста.
Густад открыл конверт.
Мой дорогой Густад,
с чего начать? Все пошло не так, как предполагалось. Совершенно не так. И я чуть не навлек на тебя беду. Сможешь ли ты простить меня?
У меня осталась только одна, последняя, просьба. Бесстыдно с моей стороны даже упоминать слово «просьба», но я прошу тебя приехать в Дели, чтобы я смог объяснить тебе, что случилось. Это долгая, запутанная история, и ты не поверишь словам, написанным на бумаге, потому что я и раньше писал тебе слова, которые помимо моей воли обернулись ложью. Пожалуйста, встреться со мной. Я хочу, чтобы ты все узнал и понял, и мечтаю услышать из твоих собственных уст, что ты простил меня.
Гулям Мохаммед все устроит. Пожалуйста, приезжай.
Густад сложил письмо и сунул его в карман.
– Вы поедете? – спросил Гулям.
– Однажды он меня уже обманул.
– Вы делаете ошибку, он действительно остается вашим другом. Но ненадолго, если враги с ним расправятся.
– Бросьте вы. – Лицедей чертов. Он скажет что угодно, лишь бы уговорить меня.
– Нет, это правда. Без преувеличения. Если бы вы хоть раз столкнулись с этими людьми, вы бы поверили. Пожалуйста, поезжайте.
– Ладно, я подумаю, – ответил Густад только затем, чтобы избавиться от навязчивых уговоров.
Вечерний воздух был густым, удушающим, как присутствие этого негодяя, и пах так, как пахла черная стена до того, как за нее принялся художник. Канализационная система опять переполнилась, слышалось нескончаемое бурление вредоносных и зловонных газов. Интересно, подумал Густад, оказали ли какой-нибудь эффект жалобы в муниципалитет, поданные доктором Пеймастером, владельцами магазинов, проститутками и механиками? Задержав дыхание и только изредка, по необходимости, делая как можно более поверхностный вдох, он ускорил шаг, чтобы поскорее миновать это место.
Когда он подошел к дому, Темул ждал во дворе.
– ГустадГустадоченьважноеписьмо.
Письмо было от владельца дома, он благодарил арендаторов за то, что они подписали петицию против расширения дороги, и обещал держать их в курсе относительно судебного процесса. Из тридцати экземпляров Густад взял один и велел Темулу раздать остальные. При том, с какой скоростью работают наши суды, мы успеем состариться и умереть к тому времени, когда будет вынесен вердикт, подумал он. И слава богу.
II
За оставшиеся дни октября состояние Диншавджи не улучшилось. Казалось, он все больше скукоживается в своей больничной кровати. Его руки, ноги, шея, лицо – все ссохлось, кроме глыбы в животе, этого зловещего бугра, вздымавшегося под простыней, да ступней двенадцатого размера, торчавших вертикально, словно близнецы несли караул в изножье его постели.
Густад навещал его так часто, как только мог, минимум дважды в неделю, и очень удивлялся, что, часами просиживая у его постели, ни разу не встретился с женой Диншавджи. Он сообщал другу банковские новости, рассказывал об общих знакомых. Чтобы развлечь его, воспроизводил ссору мистера Мейдона с одним из служащих или описывал, в чем пришла на работу Лори Кутино.
– Сегодня блузка у нее была расстегнута вот до сих пор, – говорил он, расстегивая три верхние пуговицы у себя на рубашке и разводя ее борта в стороны так, что получалась широкая и глубокая буква V.
– Ну ты скажешь! Не может быть, – хихикал Диншавджи.
– Клянусь, – уверял его Густад и в подтверждение своей клятвы щипал себя за шею под кадыком. – Вот досюда. Я не преувеличиваю. Говорю тебе, на ходу ее бубсы колыхались, как горки желе «Рекс».
– Аррэ, кончай дразнить меня, яар. Пожалуйста, умоляю тебя!
– Мужчины, шельмецы, весь день так и слетаются к ее столу под разными дурацкими предлогами. Даже Сыч Ратанса. Ты не поверишь, но в конце концов даже старик Бхимсен не устоял, просеменил к ее столу и спросил: «Мем-сааб, не хотите ли чаю или кофе? Или бисквит с кремом?» Это было уже слишком.
Диншавджи трясся от смеха.
– А что Мейдон?
– Он свою долю удовольствия получил в личном кабинете. Сказал, что его секретарша занята, поэтому он хочет продиктовать кое-какие документы мисс Кутино.
– Ну естественно, – сказал Диншавджи. – Должно быть, он начал ей д-и-к… и забыл, что дальше, увидев ее «Рексы».
Когда тема была исчерпана, Густад сообщил, что вернул деньги Гуляму Мохаммеду, и показал письмо майора.
– Что ты об этом думаешь?
– Трудно сказать, – ответил Диншавджи, – но я бы на твоем месте поехал.
– А если это снова подвох?
Настало время обеда, и над Диншавджи водрузили накроватный столик. Разносчик быстро поставил на него глубокую тарелку с супом и мелкую, накрытую крышкой, после чего покатил свою тележку к следующему больному. Пришпиленный к кровати столиком, Диншавджи казался совершенно беспо-мощным.
– Давай я подниму немного изголовье, – предложил Густад. Он начал крутить ручку, но подниматься стало изножье кровати. Тогда он вставил рычаг в другой паз и попробовал снова. Верхняя половина кровати медленно поползла вверх. – Так удобно?
Диншавджи благодарно кивнул, и Густад, подняв рычаг, закрепил кровать в этом положении. Диншавджи набрал супу в ложку и поднес ее ко рту. Но рука у него сильно дрожала, суп потек по подбородку. Он смущенно улыбнулся, пытаясь вытереть подбородок тыльной стороной ладони. Густад нерешительно развернул салфетку и вытер его сам. Увидев, что Диншавджи позволил ему это сделать без возражений, он взял ложку и начал его кормить.
– Можно с кусочком хлеба?
– Да, конечно. – Густад покрошил хлеб на ломтики, ложкой утопил их в супе, а потом стал вылавливать один за другим.
На тарелке под крышкой лежали баранья котлета и немного вареных овощей.
– Бас, я наелся, – сказал Диншавджи.
– Нет-нет, тебе нужно есть. – Густад разделил котлету на маленькие кусочки, наколол один вилкой и поднес ко рту Диншавджи. – Давай-давай. Открывай рот. Это очень вкусно.
– Прошу тебя, друг, у меня полон живот супа, я сыт по горло.
– Ну будь хорошим мальчиком, Диншу.
– Ладно. При одном условии: мы съедим это пополам. – Густад согласился, но все время норовил скормить Диншавджи лишний кусочек. – Нечестно, нечестно, – восклицал тот, заметив. – Теперь твоя очередь. – Когда тарелка опустела, он выпил немного воды из поильника, посмотрел, как Густад отставляет посуду в сторону, чтобы разносчик забрал ее, потом медленно опускает кровать в горизонтальное положение, и сказал: – Прости меня за все это, Густад.
– Чушь! Мне ведь досталась половина твоей вкусной котлеты, – ответил Густад. Если бы ему не удавалось сохранять бодрый вид, он погрузился бы в печаль и уныние, но при Диншавджи этого нельзя было допустить ни в коем случае.
Позже, когда он уже уходил, Диншавджи снова поблагодарил его чуть ли не со слезами в голосе.
– Не знаю, что бы я делал, если бы не твои посещения.
– Да брось ты, яар. Мне же это ничего не стоит, и для меня это тоже приятное времяпрепровождение. – Он поправил ему подушку. – Чаало, спокойной ночи. И смотри, не затевай ghaylaa-chayraa[249] с ночной медсестричкой.
– А ты ее видел? Настоящий футаакро[250]. Моя Дама с фонарем[251]. Если вдруг ее фонарь потухнет, она всегда может рассчитывать на мою свечу.
Идя по холодному гулкому коридору, Густад думал: а как бы Диншавджи справился, если бы его не оказалось рядом? Покормили бы его разносчик или санитарка или оставили бы расплескивать суп по кровати? И где же его «домашний стервятник»? Он хотел было спросить об этом у друга, но побоялся поставить его в неловкое положение.
В оставшиеся дни октября и в начале ноября он посещал друга регулярно. По воскресеньям просиживал с ним всю вторую половину дня и бóльшую часть вечера. К середине ноября состояние Диншавджи ухудшилось, его стали кормить путем внутривенных вливаний. Теперь Густад беспомощно сидел у его постели и наблюдал, как пакеты, холодно и бездушно подвешенные на штативе, безразлично, по каплям переливают свое содержимое в его друга. Он вдруг осознал, как он предвкушал мгновения, когда будет кормить его. Теперь вместо него это делали прозрачные пластиковые мешочки и иглы.
Но Густад не пропускал визитов, особенно воскресных, которые по какой-то причине значили для Диншавджи больше, чем все остальные. Воскресенья стали для Густада чрезвычайно загруженными днями. Строгая диета, которую прописал Рошан доктор Пеймастер, вынудила его возобновить ненавистные воскресные походы на рынок Кроуфорд. Пища Рошан должна была быть разнообразной, только вареной – и никаких специй. А также ей надо было каждое утро давать кокосовое молоко, на обед и ужин – суп на курином бульоне, в полдень – сок трех сладких лимонов, а в промежутках, если попросит пить, – разведенный «Бовриль»