Густад нетерпеливо вытянул шею: интересно, что делает Малколм в гуще митингующих? В следующий момент Малколм исчез, но Густад не хотел пробиваться сквозь толпу, чтобы искать его. Потом, когда все уляжется.
Затем он заметил за воротами, во дворе удрученного художника; там же был Темул, с большим любопытством наблюдавший за разворачивавшейся драмой.
– ГустадГустадГустад! Большаябольшаямашина. Бумбумбум. Большаягромкаямашина! Большойбольшойшумкрик.
Он не мог спокойно стоять на месте, крутился и бурно размахивал руками в восторженном возбуждении. Вид многоцветной морчи, рабочих с их удивительным оборудованием и полицейских с палками несказанно веселил его. А теперь, в дополнение ко всему, пришел и его любимый Густад.
– ГустадГустадГустад, таквеселотаквеселотаквесело.
– Да, очень хорошо, – сказал Густад, – но с твоей стороны будет разумней оставаться во дворе. Вот молодец. – Он похлопал его по спине, довольный тем, что Темула не затянуло в водоворот событий. Мало ли что могло случиться, учитывая нынешнее состояние толпы, если профессионально одетые проститутки снова пробудят в нем его потребности. Кстати, что здесь делают эти женщины?
Дождавшись своей очереди, уличный художник уныло произнес:
– Простите, сэр, мне сказали, что я должен оставить мою стену.
Густад уже сам понял это по новому объявлению на столбе, бетономешалкам и ожидающим грузовикам. На короткий миг сквозь память былого его глубоко пронзило ощущение надвигающейся утраты. Падение стены разрушит и прошлое, и будущее. Чувствуя себя беспомощным посреди шума и общего смятения, он искал слова, чтобы утешить художника, и вдруг заметил доктора Пеймастера. Прямо в центре толпы? Сначала Малколм, теперь доктор? Он направился к нему сквозь море рассерженных лиц.
Темул поспешил за ним.
– Нет, Темул. Веди себя хорошо. Очень опасно. Оставайся во дворе.
Расстроенный, но послушный, Темул повернул обратно.
Только когда Густад крикнул в четвертый раз, доктор обернулся. Им потребовалось немало усилий, чтобы сойтись.
– Какую мощную демонстрацию мы организовали! – воскликнул доктор, энергично пожимая руку Густаду. Его внутренние сомнения и дурные предчувствия преобразовались в убежденность и уверенность, теперь он был готов кидаться на ветряные мельницы.
– Увидеть – значит поверить! Это величайшая морча в истории нашего города!
Густад никогда не наблюдал его в таком приподнятом настроении. Все его спонтанные чувства, закупоренные внутри бог знает сколько времени (вроде тех зеленых запыленных пузырьков со снадобьями и медикаментами, хранившихся в глубине его амбулатории), вдруг вырвались наружу.
– Здесь почти вся наша округа! – хвастался доктор, напоминая генерала повстанцев, которому удалось поднять свою армию против тирана. – Мы пойдем дальше! На муниципалитет! Мы покажем им, кто хозяин. Мы – народ!
Пока доктор рассказывал, что привело к конфронтации между демонстрантами и строительными рабочими, Густаду удалось оттеснить его на тротуар, подальше от перевозбужденного скопища людей.
– Это не входило в нашу программу. Это можно назвать волей Божьей. – Он усмехнулся. – Или волшебной силой искусства. Результат один и тот же. – Помахав на прощанье рукой, он удалился, желая поскорей воссоединиться со своими товарищами по оружию.
Густад вернулся к воротам, где морча уже привлекла внимание жителей дома. Инспектор Бамджи, мистер Рабади с Капелькой, миссис Пастакия и мисс Кутпитья вели оживленные дебаты, пытаясь предсказать исход событий. Полицейское подкрепление еще не прибыло. Густад не хотел участвовать в их полемике, но, улучив момент, спросил инспектора:
– Соли, как ты думаешь, удастся тебе уговорить этих людей, пользуясь своим более высоким званием?
Инспектор Бамджи хохотнул и покачал головой.
– Единственное, что я усвоил из службы с этими маратхскими придурками, это умение свободно произносить: umcha section nai. Без малейших угрызений совести.
Из дома вышел и присоединился к соседям Сохраб. Он мимолетно встретился взглядом с отцом и отвернулся.
Густад удивился, увидев его. Семь месяцев спустя сын впервые посмотрел в лицо отцу. Хватит ли ему храбрости…
– Командир, ты меня слушаешь или нет? – Инспектор дернул Густада за рукав. – На твой вопрос отвечаю: я никогда ни во что не вмешиваюсь, когда я не при исполнении. Мне и на службе этой мадер чод головной боли хватает. – Тут он вспомнил о присутствии женщин и игриво прикрыл рот пальцами, как будто хотел запихнуть обратно непристойное выражение. – Прошу прощения, дамы, – сказал он, учтиво улыбнувшись, но ничуть не раскаиваясь. – Дурная привычка все время сквернословить.
Мисс Кутпитья искоса сурово посмотрела на него. Миссис Пастакия хихикнула в знак прощения. А на лице мистера Рабади появилось глуповато-самодовольное выражение: не привыкший к нецензурной речи, он изо всех сил делал вид, что это не так.
Темул следил за выражениями их лиц и напряженно вслушивался в каждое слово. Минуту спустя, когда все уже забыли о промахе Бамджи, он стал широко улыбаться всем по очереди, радостно повторяя:
– МадерчодМадерчодМадерчодМадерчод, – и твердил бы это до бесконечности, если бы миссис Пастакия в ужасе не повернулась к Бамджи.
Инспектор быстро окоротил Темула крепким подзатыльником.
– Омлет! Ну-ка заткни свой поганый рот!
Темул ушел, потирая ушибленное место. Свое недовольство поступком Бамджи Густад выразил завуалированной колкостью:
– Бедный парень. Своих мозгов нет, только повторяет, что говорят другие, – сказал он.
Толстокожий Бамджи, как обычно не уловив намека, ответил:
– Ну, теперь поймет, что повторять вредно для здоровья.
Густад пытался найти подходящие слова, чтобы выразиться резче, но в вежливой форме, когда на тротуаре материализовался Малколм. Густад поспешно отошел от соседей.
– Куда ты подевался? Я только увидел тебя, как ты сразу исчез.
– Ходил искать телефон, – ответил Малколм. – Чтобы сообщить в контору, что тут происходит.
– В какую контору?
– В муниципалитет. Видишь ли, я – руководитель этого чертова проекта.
Так вот какая судьба постигла Малколма. «Мой однокашник по колледжу, который сплетал ноты как волшебник, извлекая музыку из неких сфер между сном и явью. Ноктюрны Шопена. Те вечера… давным-давно. А теперь он надзирает за кирками и бетономешалками».
– И что сказали в конторе?
– Что муниципалитет не может отступать перед напором толпы, город должен продолжать свою работу. Проклятые идиоты не понимают, насколько это рискованно.
– Ты бы лучше оставался во дворе, так безопасней.
– О, со мной все будет в порядке, – сказал Малколм. – Увидимся позже. – И, прежде чем Густад успел разубедить его, нырнул обратно в толпу и направился к грузовикам.
Старик Кавасджи со второго этажа молча наблюдал за ним, пользуясь преимуществом своего «высокого положения». Затем, подняв лицо к небу, уставился в него полуслепыми глазами, не чувствительными к солнечному свету, и заорал:
– Ты не мог найти другого места? Всегда все неприятности только тут? Тьма, потоп, огонь, драки. Почему не во дворце Таты? Почему не в резиденции губернатора?
Инспектор Бамджи и все остальные посмотрели на него с изумлением, но дальнейшие инвективы Кавасджи потонули в леденящих кровь криках, донесшихся с улицы. Словесные оскорбления, генеалогические поношения, теологические вызовы, летавшие между участниками демонстрации и рабочими, вдруг резко перешли в ожесточенную драку.
– О господи, – тихо произнес Густад. Он подумал о Малколме и докторе Пеймастере.
– Тренировка окончена, – сказал Бамджи. – Начинается отборочный матч.
III
Строительные рабочие были в меньшинстве, но со своими кирками и ломами казались вооруженными до зубов. Некоторые из участников морчи тоже мгновенно превратили свои рабочие инструменты в оружие. Остальные обшаривали обочины в поисках снарядов: камней, кирпичей, разбитых бутылок – чего угодно, что можно было бы взять в руку, – между тем как люди, стоявшие возле четырех тележек, обратились к содержимому бочек. Полицейские, опираясь на свои палки, ждали подкрепления.
Темул наблюдал как зачарованный. Когда полетели камни, его сердце забилось быстрей. Он вертел головой туда-сюда, боясь пропустить хоть один, и потихоньку продвигался все ближе к воротам.
– Темул! – предостерегающе окликнул его Густад.
Темул взволнованно помахал рукой и сделал один шаг назад, сжав кулаки.
– ГустадГустад. СмотретьсмотретьбольшиекамниГустадбольшие. Летаютлетаютлетают.
– Да, я знаю, – строго сказал Густад. – Именно поэтому ты должен оставаться во дворе.
– ВодвореводвореязнаюГустадзнаю. ДадададаГустад. – Он стал размахивать в воздухе руками, имитируя полет камней, словно впавший в экстаз танцор в стиле бхаратанатьям. – Фьюииифьюииифьюиии!
Но там, снаружи, было слишком много соблазнов. Темул снова зашаркал вперед и, прежде чем Густад это осознал, оказался на тротуаре, откуда летающие предметы было видно гораздо лучше. Он дрожал от возбуждения. Какое веселье! Какая большая игра в лови-лови. С тысячей игроков. Даже лучше, чем с детьми, когда те играют во дворе. Противные дети, они дразнят его. Бросают мяч перед ним и смотрят, как он ковыляет, а потом спотыкается и падает.
Когда один камень приземлился возле ворот, Темул радостно захлопал в ладоши. Как будет весело, если он поймает один. Своими руками. Как весело. Точно как дети, ловящие теннисный мяч. Как же весело, как весело!
Он выскочил на дорогу и занял позицию для приема следующей подачи. Обернувшись, Густад увидел его и закричал:
– Темул! Назад!
Темул расплылся в улыбке и бодро помахал ему рукой. Он решительно вознамерился поймать одну из тех штук, которые пролетали мимо, гипнотизируя его.
– Темуууул! – завопил Густад.
Кирпич летел прямо в Темула, но он ничего не видел и не слышал, зачарованный летающими предметами, умеющими порхать, пари́ть и нырять, проворными вещами, которые скользят по воздуху, или пронзают его, или очерчивают дугу, юркими штучками, которые могут плыть и зависать в воздухе на невидимых мягких крыльях из перьев или паутины. Завороженный, как обычно, подобными вещами, Темул заковылял, чтобы поймать кирпич. И, как обычно, калечное тело подвело его.