Туринский вышел, забрал с заднего сиденья пакеты, открыл перед Женей дверцу:
— Прошу!
Она с трудом выбралась из машины, путаясь в полах шубы, да еще с огромным букетом в руках. Кажется, хмель уходил, голова тяжелела.
— Куда это мы приехали? — спросила она, оглядевшись.
— Давай-давай, шагай, — подпихнул ее режиссер и направился к ярко освещенному подъезду с высоким крыльцом.
Пришлось подниматься по ступенькам, и Женя боялась грохнуться с высоких каблуков. Не часто ей приходится щеголять в такой обуви. Дремлющая консьержка проснулась, высунулась из окошка, когда они направлялись к лифту.
— Добрый вечер, Виктор Алексеевич, — донеслось им вслед.
Туринский буркнул что-то в ответ, и они скрылись за дверцами лифта. Поднимались долго. «Как можно жить на такой высоте? — думала Мордвинова. — Это же страшно». Режиссер молчал и улыбался, глядя на нее, а Женя таяла под этим взглядом и смущалась, как девочка.
Они вошли в квартиру, у которой не было привычной прихожей. Сразу от порога открывалось огромное, многоуровневое пространство. Где-то посредине выделялось нечто вроде кухни: круглая нагревательная поверхность и стойки с высокими, как в баре, стульями. В разных углах диваны перегораживали пространство, создавая таким образом отдельные секторы жилья.
Туринский сунул куртку в стенной шкаф, забрал у Жени шубу.
— Располагайся, сейчас будем есть: я голодный как волк.
— Мог бы и на банкете поесть, — растерянно откликнулась Женя, не зная, где ей расположиться.
Чтобы быть неподалеку от хозяина, она села на высокий, неудобный стул. Туринский рассмеялся:
— Да сядь по-человечески, отдохни!
Он указал на ближайший диван, рядом с которым стоял низкий столик, а сам принес бокалы и бутылку шампанского.
— Выпьем для начала!
Туринский открывал бутылку, приносил и выкладывал на столик фрукты, коробку конфет и что-то еще, наливал шампанского, а Женя все разглядывала квартиру и не могла понять, нравится ли она ей. Здесь ничто не говорило о хозяине, его занятиях, пристрастиях, увлечениях. Может, это не его квартира?
Они выпили, и Туринский поспешил к своим пакетам. Мордвинова понемногу допила вино, налила себе еще и почувствовала, что страшно голодна. И немудрено: на банкете от возбуждения она не могла есть, только пила. Она посмотрела на режиссера, который хлопотал на кухне, что-то жарил, резал, выкладывал на тарелки, и глотнула слюну.
Туринский принес на подносе тарелки с истекающим соком жареным мясом, и Женя вовсе зашлась слюной. В небольших пиалах он подал два разных салата, нарезанные овощи на деревянной дощечке, черный хлеб со злаками в соломенной хлебнице. Они принялись, наконец, за еду. Ловко орудуя ножом, Туринский раскрывал ей секреты приготовления нежного сочного мяса, а Женя слушала и не слышала, думая о нем.
Все так обыденно, по-семейному. Как когда-то на Литейном в Питере или в первый год на Потылихе. Роднее этого человека никого у нее нет, а они не виделись пятнадцать лет. Куда ушла жизнь?..
— Жень, ты что? — встревожился Туринский. — Ревешь, что ли? С ума сошла?
Однако она ничего не могла с собой поделать.
— Я так скучаю по тебе, так скучаю! — плакала Женя, а испуганный мужчина обнимал ее и бормотал, утешая:
— Я же здесь, здесь…
Глава 12Ночь признаний
Она открыла глаза и долго силилась понять, где находится. Суперсовременный дизайн спальни, который она с трудом разглядела сквозь слипшиеся ресницы, скоро отрезвил Мордвинову. До ее сознания дошла, наконец, фраза, разбудившая ее.
— Ты прости, Женька, мне на самолет пора. Я утром должен быть в Праге, на съемках.
Она подскочила:
— Господи, который теперь час?
— Три тридцать ночи, — ответил уже одетый Туринский.
Она спала не больше часа.
— Мне пора в аэропорт. Собирайся, я завезу тебя домой.
Вот и кончился праздник… Женя все вспомнила. Как радовалась, что белье пригодилось, то самое, дорогущее, сногсшибательное! Ведь он, утешая, схватил Женю в охапку и унес сюда. Оказывается, есть в этой огромной квартире потайные уголки, не все на виду.
Вспомнила их торопливые, страстные ласки и вернувшуюся память тела, такую острую, что у них даже не было времени, чтобы раздеться…
— Ей-богу, как подростки, — смущенно бормотал потом Туринский, отдыхая на ее плече.
Потом они много говорили, снова любили друг друга, как подростки, и опять говорили. В основном он.
Говорил, что давно чувствует себя человеком из прошлого. Все твердят о современности его фильмов, об экспериментах, новых формах, а он, как выживший после ядерной катастрофы, ничего вокруг себя не узнает. Новый мир, чуждый мир. Да, как художник он всегда готов к поиску и ко всему новому. А как человек… Ведь была долгая жизнь, богатая разным опытом.
— Ты для меня — свидетельство моей жизни: молодости, исканий. Да и что говорить, той эпохи, — объяснял Туринский, поглаживая ее голое плечо. — Им, молодым, многое в нас непонятно. Они — люди мира, у них нет родины, нет мучительных вопросов: «Что делать?» и «Кто виноват?», которые мы решали всю жизнь. Им все ясно и так. У них теперь вместо «Что делать?» — «Че за дела?». У рожденных в новой стране нет прошлого. И кино у них другое. Им подавай «картинку», общий план, а на актера наплевать! Меня ругают операторы: «Где общий план? Художники столько сил потратили на воссоздание эпохи, а вы снимаете только крупный план!» Да снимаю я «картинку», но и актеры — не пустое место! Они, нынешние, не знают, что такое русское психологическое кино. Именно кино дает возможность показать мимику, глаза актера, работу его мысли, чувства! А этим «картинку» подавай да спецэффекты. Я как невымерший мамонт среди них. Говорим на разных языках… Увидев тебя, я наконец осознал, как важно иметь общую память и понимать друг друга.
Он крепко прижимал Женю к себе и целовал в макушку. Она боялась задать вопрос, который давно срывался с языка: с кем он живет теперь? Почему так одинок, если рядом с ним всегда есть женщина? Женя не хотела рушить иллюзию, хотя бы на этот миг…
— И никто не хочет учиться! Изначально мнят себя гениями! — продолжал Туринский свой горячий монолог. — Поколение дилетантов! Никто не занимается своим делом. Певцы танцуют, актеры поют, военные продюсируют, инженеры пишут сценарии, операторы режиссируют. Прав классик: в итоге — разруха.
— А ты сними что-нибудь из классики! — вдруг посоветовала Мордвинова. — Мне кажется, у тебя прекрасно получится…
— Да классику уже всю по сериалам раскатали, — возразил режиссер.
Он помолчал, потом горько произнес:
— Эх, Женька, жизнь-то как быстро пронеслась…
Кто-кто, а Женя это понимала.
И вот теперь все становилось на свои места. Знаменитый режиссер отбывал в Прагу, а она, как девочка по вызову, должна посреди ночи пилить домой с приятными воспоминаниями.
— Не надо меня везти, такси возьму! — буркнула Мордвинова и, поспешно собрав свои вещи, нырнула в ванную. Тщательно умывшись и сполоснувшись под душем, она быстро оделась, причесалась. Подумала секунду и не стала подкрашиваться. Пусть видит, какая я старая. В душе копились горечь и разочарование. Может, встала не с той ноги?
Туринский, кажется, и впрямь торопился и нервничал.
— Идем, я заброшу тебя. На Потылиху?
— Куда же еще?
Натянув сапоги и прихватив пакет с туфлями, она направилась к выходу. Туринский нес за ней следом шубу и букет цветов. Женя обратила внимание, что на условной кухне все тщательно убрано. Никаких следов ночной пирушки!
Консьержка в готовности сидела на боевом посту. Цепким взглядом охватив немолодую пару, сладким голосом она вопросила:
— А Анжелочка-то когда вернется?
Туринский буркнул:
— Скоро!
Когда за ними закрылась дверь, Мордвинова перегнулась от хохота:
— Как? Анжелочка?
Она тотчас вообразила глупенькую длинноногую блондинку с кукольным личиком и силиконовым бюстом. Их развелось сейчас…
Виктор Алексеевич злился, но молчал. Женя отказалась садиться в его машину и не взяла шубу. В легком вечернем платье, прижимая к груди сумочку и пакет, она поспешила к дороге, чтобы поймать такси.
— Женька, шуба! — догнал ее Туринский.
— Оставь Анжелочке, — глупо ответила Женя. Ее куда-то несло, подмывало мстить ему, говорить гадости и пошлости, поэтому она спешила поскорее уйти.
— Да что ты устраиваешь? — рассвирепел Туринский. — Опять королеву изображаешь? Хватит, Женька!
— Зачем ты приехал? — уже не сдерживаясь, заорала Мордвинова. — Зачем? Снимал бы свое мелкотравчатое кино с содержимым выеденного яйца, с понтом библейские притчи! Чего ты влез опять в мою жизнь? Кто тебя просил?
— Да ты же сама позвала меня на юбилей, забыла? — тоже орал Туринский.
— Да, и мне пришлось обзвонить всех прежних знакомых, чтобы узнать твой телефон! Какой позор, какое унижение!
— Оденься, балда, замерзнешь ведь! — пытался он накинуть на Женю шубу.
— Не нужна мне твоя шуба! Откупаешься? Да если бы ты знал, сколько всего я пережила, когда ты нас бросил! По грани ходила, только Анька и удержала! — Женя не чувствовала слез, которые непроизвольно лились из ее глаз. — За столько лет ни разу не узнать, живы ли мы! Господи!..
Она вдруг успокоилась и глухо произнесла:
— Знай, когда вы нас бросаете, вы делаете нас проститутками, а детей — сиротами.
Туринский молча смотрел на нее, губы его были плотно сжаты, желваки ходили ходуном. Однако Женя уже справилась с собой. Она решительно подняла руку, ловя машину.
— Уходи, а то еще не такое услышишь! — бросила она мужчине.
Почти сразу возле них затормозило такси, и Женя без сил упала на заднее сиденье. Однако не успела машина тронуться, как дверца распахнулась, и на колени Мордвиновой обрушились шуба и следом цветы. Прежде чем захлопнуть дверь, Туринский зло проговорил:
— Все испортила, дура.