Я долго ходил по длинным и просторным залам, выбирая нужную вещь. Взгляд останавливался то на платье, то на ажурной кофточке, но я не знал, какой размер носит Маша. Да и подойдут ли они ей? Ведь такие вещи обычно не покупаются без примерки. Наконец, я остановился у отдела, где продавали ночные рубашки. Мне понравились сразу три: белая, кремовая и голубая с квадратным вырезом на груди, отделанном тонкими кружевами. Я долго рассматривал их, пока не остановил выбор на голубой. Продавщица положила рубашку в пакет, я затолкал его в сумку и неторопливо направился к выходу. И вдруг мой взгляд упал на изящное длинное платье из тонкой голубовато-серебристой ткани. Мне показалось, что Маша будет выглядеть в нем прекраснее феи. Я посмотрел на продавщицу, которая по своей комплекции походила на Машу, и сказал:
— Если это платье на вашу фигуру, я его возьму.
— На мою, — ответила продавщица, повернувшись ко мне. — Но оно дорогое.
— Это не имеет значения, — сказал я, доставая бумажник.
Продавщица сняла платье с плечиков, свернула и положила в пакет. Я рассчитался. Продавщица протянула мне чек.
— Сохраните его, — сказала она. — Если платье не подойдет, вернете завтра. Его все равно купят.
Я положил чек в бумажник и вышел. Напротив магазина через Тверскую стояло совершенно нелепое для центральной улицы Москвы похожее на гармошку здание газеты «Известия». Недалеко от него вниз по Тверской находился знаменитый еще с дореволюционных времен гастроном «Елисеевский». Даже не в самые лучшие времена здесь всегда можно было разжиться деликатесами. Я зашел под его сверкающие своды, купил две бутылки хорошего вина, кое-какой закуски и только после этого отправился на Шоссе Энтузиастов. Я не предупредил Машу о своем приезде, но был уверен, что она дома.
На лестничной площадке перед самой дверью Машиной комнаты меня вдруг снова охватила нерешительность. Я остановился, боясь протянуть руку к звонку. За дверью было тихо и таинственно, как перед входом в незнакомую пещеру. Некоторое время я стоял, молча прислушиваясь к малейшим шорохам. Было так тихо, что я услышал стук собственного сердца. Наконец, мне показалось, что за дверью раздались легкие шаги. Я нажал на кнопку звонка и сразу услышал знакомый голос.
— Кто? — спросила Маша и от звука ее голоса у меня перехватило дыхание.
— Свои, — хрипло ответил я, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.
Дверь приоткрылась. Маша, увидев меня, слегка побледнела, потом бросилась ко мне, обхватила руками шею и начала целовать в щеки и губы.
— Иван, милый! — Она прижалась горячим лбом к моей щеке и я почувствовал, что она дрожит. — Я думала, ты никогда не приедешь.
Она подняла на меня глаза, в которых блеснули слезы. Я обнял ее за плечи, прижал к себе и переступил порог. Она вытерла глаза ладонью и, опустив голову, сказала:
— Прости. Я так разволновалась… Сама не знаю отчего. — Поцеловала меня в плечо, взяла за руку и провела в комнату. На ее лице светилась детская улыбка.
В комнате все было по-прежнему. Те же две кровати — одна у стены, другая у окна. Тот же стол, застеленный клетчатой скатертью.
— Поставь вещи сюда. — Маша взяла у меня сумку, придвинула ее к стенке. — Ты когда прилетел?
— Прямо с самолета, — сказал я и, взяв в руку ее ладонь, прижал к своей щеке. Она была теплой и нежной, как у ребенка.
Я смотрел ей в глаза и чувствовал, что эта женщина стала мне дороже жизни. Я никогда не думал о счастье, но сейчас мне казалось, что уже одно то, что я мог стоять рядом с ней и смотреть на нее, было счастьем. Несколько мгновений мы молча глядели друг на друга. Потом она спросила:
— Ты, наверное, голоден?
Я кивнул.
— Иди, умывайся. Я соберу на стол.
Я нагнулся к сумке, достал вино и пакеты с закуской. Она сложила их на руку, словно беремя дров, и, вздохнув, сказала:
— Я так хочу праздника.
— Я тоже, — ответил я и достал пакет с покупками. — Это тебе.
Она положила на стол бутылки с закуской, достала из пакета голубую рубашку, встряхнула ее, та развернулась на всю длину.
— Она такая красивая… — Маша положила рубашку на стол и разгладила ее пальцами. Потом достала платье, охнула и, резко повернувшись, сказала: — Ты просто не знаешь, куда тратить деньги.
— Ты самая красивая женщина на свете, — произнес я. — Ты всегда должна ходить в таких платьях.
Она отвернулась и начала засовывать в пакет ночную рубашку. Платье лежало на столе и Маша постоянно бросала на него взгляд.
— Померить? — спросила она и посмотрела на меня.
— Конечно, — сказал я. — Но, может, сначала перекусим, а потом устроим показ мод?
Мне хотелось, чтобы это стало кульминацией нашего ужина. Но я просчитался.
— Сегодня я не готова стать манекенщицей, — сказала Маша, взяла платье за плечики и положила его на кровать. Что-то не давало ей покоя. Но я не мог понять, что именно.
Пока я приводил себя в порядок, Маша накрыла на стол и переоделась. На ней была тонкая розовая кофточка с коротким рукавом и короткая юбка, открывавшая почти на всю длину красивые ноги. Стянутые на затылке волосы делали лицо серьезным, но взгляд больших серых глаз был теплым и бесконечно нежным.
— Господи, — невольно вырвалось у меня. — Неужели мы опять вместе?
Я подошел к Маше и обнял ее, ощутив сквозь рубашку трепещущее тело. Она провела ладонью по моей спине, спросила:
— Как твое сердце?
— А твое? — Я осторожно поцеловал ее волосы, от которых исходил уже знакомый мне еле уловимый, возбуждающий запах духов.
— Пойдем за стол, — сказала Маша, высвобождаясь из моих объятий.
Мы сели друг против друга, я положил руки на стол и уставился на Машу. Мне было хорошо, как никогда в жизни. Я готов был смотреть на нее, наслаждаясь очарованием лица, глаз, красиво очерченных, немного выпуклых губ и у меня не возникало никаких плотских желаний. Мне было хорошо уже оттого, что она находилась рядом.
На улице потемнело, в открытую форточку подул ветер. Тюлевая штора зашелестела, поднимаясь над полом.
— Дождь собирается, — сказала Маша, вставая со стула и направляясь к окну.
— В такую погоду лучше всего сидеть при свечах, — сказал я.
— Я люблю слушать дождь. — Маша прикрыла глаза и качнулась.
— В этом доме с крыши ему до нас не достучаться, — заметил я.
— Я слушала дождь дома, на Байкале. — Маша снова качнулась. — И еще я люблю, когда ночью шумит лес. Весь мир за окнами становится таинственным и даже мрачным. Такое впечатление, что ты не на земле, а на другой планете.
— Ты соскучилась по Байкалу? — спросил я.
— Очень. — Маша наклонила голову и улыбнулась. — Я хочу, чтобы ты поехал туда со мной. Там так хорошо гулять вдоль кромки воды или просто сидеть на берегу, смотреть на горизонт, ожидая появления лодки, и слушать, как плещутся волны. Вода никогда не надоедает.
— Это правда, — сказал я. — Даже, если слушаешь звон ручья.
— Поехали на Байкал? — неожиданно предложила Маша.
— Ты что? — удивился я. — Ведь мы должны лететь в Прагу. Кстати, ты оформила заграничный паспорт?
— Оформила. — Маша подвинула к себе пустой фужер. — Но если бы пришлось выбирать между Байкалом и Прагой, я бы выбрала Байкал.
— Да что с тобой? — спросил я, не скрывая удивления.
— Не знаю. Тянет домой.
Маша произнесла это грустным тоном. Я налил в фужеры вина. Мы чокнулись. Фужеры издали тонкий, переливчатый звон.
Маша смотрела мне в глаза, но я был уверен, что она не видит меня: ее взгляд был устремлен куда-то дальше. Я протянул руку и коснулся ее ладони. Маша прикрыла глаза и сказала:
— Хочу сходить с тобой на балет в Большой театр…
При этом она повернулась к кровати и посмотрела на платье. Я удивился ее просьбе, но пообещал:
— Завтра же узнаю, что идет в Большом. А почему тебе хочется именно туда?
— Просто хочу побывать там с тобой.
Дождь за окном усилился и теперь его стук перешел в непрерывный монотонный шум. Небо стало совсем черным, комнату затянул сумрак. Весь мир исчез и мне показалось, что на земле остались только мы с Машей. Но это не пугало меня. Глядя на нее, я испытывал благоговейное блаженство. Меня не интересовало ничто в мире кроме Маши.
Мы просидели за столом до позднего вечера, разговаривая на разные темы и вспоминая события из своей жизни, по большей части незначительные. Со стороны разговор мог показаться пустым и наивным. Но слова для нас не имели никакого значения. Главное, что мы были рядом и нам было необыкновенно хорошо.
Когда мы поднимались из-за стола, Маша сказала:
— А вот теперь я хочу примерить платье.
— Только этого и жду, — сказал я, обняв ее за плечо и поцеловав в висок. — Может быть сегодня ночью ты приснишься мне в нем…
Она засмеялась и направилась к кровати. Взяла платье, подняла его на вытянутых руках, пытаясь лучше рассмотреть и в это время в комнате погас свет. Все здание погрузилось в кромешную тьму. Я сразу услышал шум ветра, который бросал охапки дождевых капель в наше окно и от этого стекла слегка позванивали.
— Наверное, где-то оборвало провода, — сказал я, обернувшись к Маше.
— Это нехорошая примета, — произнесла она. Я услышал, как Маша открыла дверку шкафа и, стукнув плечиком, повесила туда платье.
— Ну и суеверная же ты, — сказал я, протянув к ней руки.
Я обнял ее и прижал к себе.
Она повернула голову, наши губы встретились и для меня сразу перестало существовать все остальное. Никогда я не целовал ни одну женщину с таким трепетным наслаждением, как Машу. Меня переполняла нежность, от которой я забывал себя…
В понедельник утром я был в издательстве у редактора отдела художественной литературы Василия Федоровича. Едва я открыл дверь, он соскочил с кресла и произнес трагическим тоном:
— Ну, наконец-то!
Можно было подумать, что меня посылали добывать пищу и пока я ходил, половина ожидающих моего возвращения умерли с голода.
— Ты почему столько времени молчал? — спросил он, пожимая мою ладонь.