енщине.
Мы прошли в комнату, сели. Маша положила на стол свою тонкую руку. Я накрыл ладонью ее пальцы, наши взгляды встретились. Маша опустила голову, коснувшись лбом моего плеча, и сказала:
— Я уже не могу без тебя.
— Я же предлагал тебе поехать в гостиницу, — сказал я, осторожно целуя ее тонкие холодные пальцы.
— Я не могла. — Она смотрела на меня своими большими глазами и мне показалось, что в их глубине я увидел себя. — Я такая трусиха. Я не была готова к этому морально.
— Бери пример с ребят. Они еще не уехали?
Маша отрицательно покачала головой.
— Надо же как произошло, — с нескрываемой досадой сказал я. — И нам некуда деться, и их не выгонишь.
— Мне уже все равно, — произнесла Маша и осторожно прикоснулась губами к моему плечу. — Только бы быть рядом с тобой.
— Даже в гостинице? — спросил я.
— Даже в гостинице, — ответила она, не поднимая головы.
— Тогда пойдем. — Я поднялся и потянул ее за руку.
— Ты серьезно? — Маша недоверчиво посмотрела на меня и медленно встала.
— Здесь я чувствую себя не в своей тарелке, — сказал я. — Здесь все не наше. У меня такое чувство, что даже кровать мы берем у кого-то взаймы.
— А в гостинице?
— Там все-таки по-другому.
— Но у меня московская прописка. Меня туда не пустят.
Я понял, что сегодня она готова идти со мной даже в гостиницу. Но я понимал, что Москва не Прага. Если дежурной по этажу окажется какая-нибудь халда и, оглашая громовым голосом коридор, начнет выяснять зачем и почему Маша идет в номер к мужчине, можно будет сгореть со стыда. Я-то еще выдержу, а Маша зальется краской и, закрыв лицо руками, убежит.
И я не знаю, сколько времени ей потребуется, чтобы прийти в себя после этого. Но я видел, что она уже не может находиться в общежитии без меня.
— Ты действительно согласна идти в гостиницу? — спросил я.
— Я согласна на что угодно, милый, — сказала Маша, снова прижавшись ко мне.
— Тогда собирайся.
— Я уже собралась, — она кивнула на пакет, который лежал на стуле. Я улыбнулся ее предусмотрительности.
Когда мы вышли на улицу, я невольно замедлил шаг. В Москве сотни гостиниц, но я не знал, в какую нам ехать. Мне хотелось увезти Машу в самую хорошую гостиницу. Но самые хорошие отпадали сразу. И не только потому, что в них безумные цены. Ради Маши я не пожалел бы никаких денег. В них обитал чуждый нам дух. В этих гостиницах женщины продаются наравне с сигаретами. Честно говоря, в других не лучше. Но там хоть не делается это с такой откровенностью и таким цинизмом. От одного вида охранника или дежурного по этажу, которые будут ощупывать Машу глазами, прикидывая, сколько она стоит, мне станет не по себе.
— Ты о чем задумался? — спросила Маша, притронувшись к моей руке.
— У тебя есть на примете какая-нибудь уютная, приличная гостиница? — Мне казалось, что будет лучше, если ее выберет сама Маша.
— Уют мы наведем сами, — сказала она, взяв меня под руку. — А что касается приличия, то, по-моему, никаких приличий в гостиницах нет. Ты намерен вести себя там прилично?
— Все, что у нас с тобой происходит, всегда прилично, — ответил я. — Ты облагораживаешь любую атмосферу.
— Ты снова становишься подлизой, милый, — она состроила глазки и улыбнулась. — Но я, наверное, люблю лесть. Мне нравится, когда ты мне льстишь.
— Тогда едем в Измайлово, — сказал я.
— Мне все равно, — ответила Маша.
Я не знал, почему мне вдруг вспомнилось Измайлово. Может быть потому, что гостиничный комплекс стоял в стороне от шумных автомобильных трасс и там не было чопорности.
Мы добрались на метро до станции «Измайловский парк» и направились к высотным зданиям гостиничного комплекса. Пару раз я останавливался в корпусе «Вега» и сейчас решил попытать счастья там. Свободных мест оказалось более, чем достаточно. Но когда я спросил у администраторши, можно ли поселиться в гостинице с московской пропиской, она отрицательно качнула головой и сухо произнесла:
— Москвичей мы не селим.
Маша в это время сидела на диванчике у стены и осторожно поглядывала на меня. Когда я подошел к ней, она полушепотом сказала:
— Мы с тобой выглядим, как два авантюриста. Во всяком случае я себя чувствую авантюристкой.
— Это очень хорошо, — сказал я, — что ты чувствуешь себя авантюристкой. Только одна просьба. Чувствуй увереннее. Неуверенных авантюристов сразу разоблачают.
Мы поднялись на девятый этаж. Маша осталась у лифта, а я зашел в комнату дежурной взять ключ от номера. Возвратившись, я увидел, что она дрожит от нервного напряжения.
— Успокойся, — сказал я, подходя к ней. — Все идет — лучше не надо. На тебя никто не обратил внимания.
Мы прошли в номер. В нем стояли кровать, столик с графином и двумя перевернутыми вверх дном стаканами, в углу на тумбочке — телевизор.
— Слава Богу, хоть догадались поставить два стакана, — сказал я, чтобы снять нервное напряжение, все еще не отпускавшее Машу.
Она улыбнулась. Оглядев комнату, Маша положила на столик пакет, достала из него две зубные щетки и зубную пасту и направилась в ванную.
— Вот эту белую я взяла для тебя, — сказала она, показывая мне зубную щетку. — А розовая моя.
— Ты такая внимательная, — произнес я. — Я бы никогда не догадался купить по этому случаю новые зубные щетки.
В крайнем случае обошелся бы жевательной резинкой, как американец.
— Ты не американец, — сказала Маша.
— Что мы будем делать? — спросил я, когда она вышла из ванной.
— Для начала я хотела бы поесть, — сказала она.
— Тогда пойдем в ресторан. По-моему, он на первом этаже.
— Я не хочу в ресторан, — ответила Маша. — Я хочу здесь. — Она показала глазами на столик со стаканами.
— Хорошо, — сказал я. — Я сейчас сбегаю в буфет и принесу все, что надо.
— Вина не бери. Я захватила обе бутылки велтлинского, которые остались у нас.
— Ты у меня умница, — сказал я, поцеловал Машу в щеку и направился в буфет. Не знаю почему, но у меня возникло радостное настроение. И я невольно подумал: Господи, как же мне хорошо и легко с ней.
Когда я проходил мимо комнаты дежурной, та неожиданно остановила меня.
— Молодой человек, — произнесла она таким звонким голосом, что, предчувствуя недоброе, у меня екнуло сердце. — Зайдите ко мне.
Я вошел в комнату и вытянул руки по швам около ее стола, словно школьник. Дежурная впилась в меня холодными бесцветными глазами и сказала, почти шипя:
— На вашу посетительницу нужно выписать пропуск. У нее есть документы?
— Конечно, — ответил я, ошеломленный той потрясающей слежкой, которая, оказывается, была налажена в гостинице. Мне казалось, что ни одна живая душа не видела, как Маша проходила со мной.
Дежурная продолжала смотреть на меня ледяным взглядом амазонской анаконды. Я машинально полез в карман, достал бумажник, вытащил оттуда полсотню и положил на стол. Она мельком взглянула на купюру и снова подняла на меня немигающие глаза. Я достал еще одну полсотню и положил рядом с первой. Она открыла ящик стола, смахнула туда деньги и только после этого опустила глаза. Я облегченно вздохнул, повернулся и осторожными шагами направился в буфет. Я был благодарен судьбе, что все это произошло не на глазах у Маши. Иначе бы она подумала, что я покупаю у дежурной ночь с ней.
В буфете оказался роскошный выбор блюд. Я взял малосольного кижуча, два огромных, аппетитных, подрумяненных бифштекса, пару салатов, фруктов. Буфетчица уложила все это на пластмассовые тарелочки, аккуратно положила в пакет. И тут я увидел на полке с вином незнакомую темную бутылку. Она стояла далеко, но, приглядевшись, я прочитал название «Кьянти». Много лет назад в какой-то книге я читал про это итальянское вино. Его любил герой одного романа. Роман был хорошим и я попросил буфетчицу положить мне в пакет бутылку «Кьянти».
Проходя мимо дежурной по этажу, мне вдруг захотелось сделать ей подарок. Я зашел к ней, достал из пакета огромное зеленое яблоко и положил на стол. Дежурная молча подняла на меня свои холодные глаза и улыбнулась краешком губ. А может мне это только показалось.
Открыв дверь номера, я не узнал его. Телевизор стоял не в углу, а у стены рядом с окном. Столик со стаканами был застелен чистой салфеткой и переместился так, что трапезничать за ним нужно было, сидя на кровати. Маша стояла у порога ванной и оглядывала комнату.
— Мне показалось, что так будет уютней, — сказала она, посмотрев на меня. — Вдруг тебе захочется включить телевизор.
Я не хочу, чтобы ты смотрел его, повернувшись ко мне спиной.
— Я никогда не поворачиваюсь к тебе спиной, — сказал я, целуя ее в щеку.
Маша взяла у меня пакет с продуктами и сказала:
— В этой комнате не хватает только цветов.
— Да, — согласился я. — Завтра утром я куплю самый большой букет самых красивых цветов, какие только продаются в Москве.
— Ты все-таки взял себе красного вина, — сказала Маша, заглянув в пакет и увидев «Кьянти».
— Я хочу, чтобы ты тоже попробовала его, — ответил я.
— Я попробую все, что ты предложишь, милый. Сегодня я хочу делать только то, что нравится тебе.
Я смотрел на Машу и думал, что вся жизнь до встречи с ней была у меня лишь вступлением к чему-то настоящему. Как азбука у первоклассника, которая открывает дверь в мир удивительных и прекрасных книг. Мне казалось, что я раскрыл эту дверь, на пороге которой стояла Маша, и теперь на меня хлынули все добро и красота мира.
Маша выставила на стол закуски, я открыл «Кьянти», налил в стаканы. Мы чокнулись, глядя друг на друга, я поцеловал ее в губы и выпил. Маша тряхнула головой, держа стакан в вытянутой руке, потом поставила его на стол и сказала:
— Теперь я всегда буду пить только «Кьянти». — Немного помолчала и добавила: — Если его будут продавать в магазинах и если у меня найдутся деньги.
«Кьянти» действительно оказалось хорошим вином. Мы выпили всю бутылку, затем принялись за велтлинское. Маша запьянела, такой я видел ее в первый раз. Она все время смеялась, иногда жестикулировала, объясняя что-то, и мне было хорошо оттого, что она, наконец-то, расслабилась и освободилась от своей стеснительности. Я смеялся вместе с ней. Когда бутылка велтлинского подходила к концу, она вдруг поставила стакан на стол и, глядя на меня совершенно трезвыми глазами, сказала: