Мне было стыдно, в горле стоял вкус кислого пота и густой слюны. Мне не хотелось никого видеть, мне не хотелось дружить с Ильей. Меня мутило от его рта, полных губ, липкости сцены, героиней которой я вынужденно стала. Я хотела, чтобы мама забрала меня домой, сейчас же. Соврав медсестре, что мои таблетки от желудка закончились, я попросила разрешения позвонить домой. Усталым голосом мама сказала, что не может и не хочет меня забирать, я два месяца выпрашивала путевку в «Лосенок», а теперь заявляю, что мне здесь не нравится. Я не могла рассказать о стыде, о том, что меня мутило от липкого поцелуя. Я не могла сказать: если ты не заберешь меня, я буду еще две недели ходить в столовку, есть паровые котлеты, манку, пить компот, и у всего этого – будет вкус языка Ильи. Поэтому я просто канючила и умоляла ее приехать и увезти меня из этого сраного «Лосенка». Мама выдохнула и строго повторила, что не приедет.
По вечерам приходит Комсомолец. Когда-то, еще в СССР, он был в первом отряде. Он был красивый и высокий, смоляные волосы, яркие глаза, волевой подбородок. Ему так шла белая трикотажная футболка. По утрам Комсомолец вел зарядку, на площадку для общих собраний приходили дети и вожатые. Комсомолец нажимал кнопку на пульте, начинала играть веселая музыка. Он, широко улыбаясь, показывал движения: бег на месте, вращение головой, наклоны вперед. В одно из пасмурных утр ребята пришли на зарядку. Ребята ждали Комсомольца, его все не было и не было. Комсомолец пропал, он не пришел на завтрак, не пришел на обед, не разносил малышам полдник, не вел свой отряд на «Зарницу». Его аккуратно заправленная кровать стояла нетронутой.
Спустя две недели или два года Комсомольца нашли в лесу. Вернее, то, что от него осталось: комсомольский значок и прядь темных волос. Никто не знал, что случилось с Комсомольцем. После долгого расследования матери отдали значок и волосы, чтобы она похоронила останки. Увидев их, мать умерла от разрыва сердца. Отец тоже вскоре умер, отравился водкой. После смерти отца Комсомольца над площадкой для общих собраний стали видеть силуэт молодого человека. Он парил в полуметре от земли и делал физические упражнения. Иногда он снился тем, кто спал на его кровати. Во сне он приходил загорелым, в белой трикотажной рубашке. И, посмотрев спящему в глаза, тихо говорил: верни мой комсомольский значок.
Все знали, что это полная чушь. Никто не верил в Комсомольца, но все боялись, что это может оказаться правдой, поэтому из года в год пересказывали эту историю.
Верка закричала: ВЕРНИ МОЙ ЗНАЧОК! Я вздрогнула, мне стало холодно.
После противного поцелуя я вызвала Илью на разговор и, подавив отвращение, сказала, что не хочу с ним встречаться. Илья заплакал и встал передо мной на колени.
Спустя пару дней он замутил с девочкой из нашего отряда. Все говорили, он так поступает, чтобы мне насолить. Илья приходил в нашу комнату к своей девушке, они валялись на кровати, целовались и обнимались. Из-за этого в комнату я возвращалась только к тихому часу и отбою. Каждое утро я шла на завтрак, после – в клуб: рисовать газету, клеить коллаж из журнальных вырезок, сочинять поздравительные стихи для медсестры. В тихий час я лежала, смотрела в оштукатуренный потолок и хотела исчезнуть, оказаться там, где нет лака для ногтей, унитазов без перегородок; оказаться там, где нет паровых котлет, комнат, которые почему-то называют палатами, нет тупого чувства заброшенности. После тихого часа я сидела на скамейке и ждала ужина, за ужином следовала вечерняя программа – дискотека, фильм, концерт. Душные июньские дни тянулись, казалось, срок смены не убывает, а, наоборот, прирастает. Я ждала королевской ночи.
Верка тоже ждала королевской ночи. Родители передали ей большую упаковку семечек и пористую шоколадку. От сигарет, что она привезла в лагерь, осталась половина пачки. Все это она берегла для последней дискотеки. Верка сказала, в королевскую ночь дискотека до одиннадцати, корпуса закроют на ключ, потому что вожатые будут дежурить на территории. Верка лукаво улыбнулась и добавила, что в этом весь прикол: в клубе нет туалета, если захочешь ссать, можно подойти к любому вожатому и попросить проводить тебя до корпуса.
Проказница Мартышка,
Осел,
Козел
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть квартет… – Мальчик мнет ладони и краснеет, дальше он не помнит, из-за шторы шепотом кто-то подсказывает, старшаки демонстративно закатывают глаза.
Звучит минусовка песни Булановой, девочка в джинсовом сарафане и фиолетовых гольфах машет рукой, как бы подбадривая публику. После проигрыша вступает: где ж ты, мой свет, бродишь, голову склоня, дай же ответ, что не позабыл меня. Ее голоса не слышно, минус выведен слишком громко, но девочка об этом не знает и выразительно пучит подкрашенные глаза.
Мальчик привез в «Лосенок» туфли для чечетки. Специально, выступить на последней дискотеке.
Зачем тебя я встретил,
Когда стоял мороз?
Твой лик весел и светел.
И, не скрывая слез… – стихи собственного сочинения.
Художественная гимнастика. Купальник цвета фуксии и поношенные чешки.
Брейк-данс.
Пять девочек в топиках танцуют под «Loca» Шакиры. Та, что слева во втором ряду, не поспевает и постоянно косится на прыткую танцовщицу посередине.
Юмористические зарисовки о жизни в «Лосенке», исполняет старший отряд. Они не репетировали, пытаются импровизировать, получается плохо, напряжение вырывается дурным гоготом. Смущенные девушки закрывают лицо руками, парни дают пять приятелям из зрительного зала. Они чувствуют себя победителями.
Директор говорит, что эта смена была яркой, незабываемой, так много приехало хороших ребят. Объявляет начало дискотеки. Диджей в микрофон: пока стулья не уберете, свет не выключу, прозрачные пятнышки дискошара ползут по коричневым шторам. Стулья убраны, диджей гасит свет, и казенщина растворяется в синеве. Теперь это место медляков, ревности и бестолковых разговоров. Диджей включает первую песню «Ну где же ваши ручки», девчонки из младшего отряда скачут, взявшись за руки, им все нравится, понтоваться они будут лет через пять.
Верка никогда не приходила к началу дискотеки. Она сидела на ступеньках клуба и окликала всех, кто шел мимо. Я прихожу в самом разгаре, говорила она с таким видом, словно была не четырнадцатилетней девчонкой с разводами тональника на воротнике, а героиней боевика в роскошном комбинезоне из латекса.
Младшие девчонки наскакались, теперь обнялись и не в такт раскачивались, просто чтобы двигаться. Парни, как это у них было принято, стояли вдоль стены и смотрели на пустой зал. Мне было скучно, я пошла посидеть с Веркой. Я любила Верку за постоянство, завидовала той устойчивости, которую она сохраняла вопреки стремлению системы (школы, лагеря) подчинить ее себе. Верка сопротивлялась, поэтому я всегда знала, где ее найти. Верка сидит на деревянных ступеньках и щелкает семечки, собирая шелуху в кулак.
Верка ждет не только середины дискотеки, она ждет, когда мимо нее пойдет вожатый, у него Верка хочет попросить ключ, чтобы сходить в туалет. Это предлог, она знает, что вожатый никогда не даст ключ от корпуса ребенку, даже если этот ребенок зарекомендовал себя как ответственный и честный. Верка знает, что вожатый одну ее не пустит. Именно это Верке и нужно.
Я вышла из актового зала и услышала ее голос. Верка ждала вожатого и потому старалась держаться как можно громче, чтобы все замечали ее и ее бесстрашие перед лицом порядка. Я села рядом и сказала, что на дискотеке тухляк. Ну а ты как думала, ответила Верка, она встала, отряхнула задницу и раскрыла над урной кулак, ладонь блестела, шелуха налипла на пальцы, Верка брезгливо поморщилась. Язык уже болит, сказала она и жестом предложила мне остатки семечек, я приняла, но щелкать не стала, ссыпала в карман.
Было около девяти, обычно в это время Верка врывалась в зал и, распустив волосы, начинала танцевать. Но сегодня Верка просто так танцевать не собиралась. Еще с прошлого года, когда она была на отряд младше, Верка мечтала, что следующим летом ее танец в королевскую ночь будет особенным. Потому что танцевать она будет с тайной на губах, со вкусом губ вожатого на языке.
Но взрослых нигде не было, и беспризорные подростки скитались в белых июньских сумерках. После торжественной речи директор куда-то делся, пропала и медсестра, наверное, сидели в административном корпусе и пили привезенный родителями коньяк. Вожатые младших уже собрали своих и увели, в окнах корпуса горел свет, шла подготовка ко сну. Вожатые старших должны были дежурить у клуба и по беседкам, но они растворились. Верка сидела недовольная, уже никого не окликала, только цокала, когда мимо проходили парочки. Вожатые-первокурсники и не думали следить за детьми: только директор вышел из клуба, они пошли на залив пить водку. Они не придут, подумала я, и мне стало жалко не случившегося Веркиного поцелуя. Я хорошо знала ее, Верка не терпела даже мысли о собственной уязвимости, наивная наглость была Веркиным оружием.
Слушай, я реально хочу ссать, сказала Верка, пойдем посмотрим, может, все-таки открыто. Старшие корпуса стояли темные, на дверях замки. Че-то холодно, тоже ссать хочу, сказала я. Верка поежилась. Мы были одеты по-праздничному: босоножки на каблуке, короткие юбки и блестящие топы на бретельках, только Верка уже брила подмышки, а я еще нет. У меня все было поздно – никаких волос, плоская грудь, я не понимала, зачем хотеть поцеловать вожатого. Может быть, когда вырастут волосы и грудь, я пойму, думала я, эта мысль утешала. Давай в кустах поссым, а потом вернемся на дискач, предложила я. Верка стояла, скрестив руки на груди, волосы распустила, от них было тепло плечам. Все шло наперекосяк: появились комары, ссать предстояло в кустах, не хватало еще, чтобы наши голые задницы кто-нибудь увидел. Здесь есть дырка в заборе, сказала Верка, пойдем.