— Тогда думай. Прежде чем что-то сделать, думай. Никому не станет лучше, если тебя не будет. Кроме преступников.
— Хорошенький ты базис подвел, — заметил следователь.
— Какой есть, — развел руками начальник отдела. — Политические убийства всегда были и всегда будут. Я не могу их остановить. Но я и мои ребята можем остановить шпану, которая режет прохожих на улицах города. Можем остановить маньяка, который охотится на людей, как на дичь. Можем остановить преступные группировки, которые решили, что имеют право поделить наш город. И мы останавливаем их. И виновные садятся в тюрьмы.
Зяблик хмыкнул.
— Останавливаем? Петрович, что с тобой?
— А что со мной?
— Ты же всего на пять лет меня старше. Неужели ты не видишь, что происходит? Страну спихивают в канаву. И не только нашу. Насаждают всякую мерзость, а ты говоришь, что так везде, поэтому все это фигня. А мы делаем хорошее дело, и за это нам памятник. А все остальное пусть делает кто-то другой.
— Хм-хм, — усмехнулся Конев. — Это не я, это ты стареешь. Все, что ты сейчас рассказал, — просто мода. Помнишь, как нас за хэви метал гоняли? И что твои родители говорили про нас и наших одноклассников? А что сейчас я говорю про современную музыку? А молодежи нравится. И это нормально. Просто мир меняется. Мода меняется. Так всегда было. И самое смешное, так будет тоже всегда.
— Это вампиры мода? — спросил Зяблик. — Ну, хорошо. Согласен. Петушня — это мода. Пидоры всегда были. Содомский грех даже в Библии упомянут. Но, черт возьми, уж больно много желающих стало свою задницу подставить. Ну не может это нравиться нормальному мужику.
— Ты как маленький, ей-богу. Помидоры тоже раньше ядовитыми считали. Даже слышал, ими хотели какого-то французского короля отравить. А он трескал и нахваливал. А теперь мы все их едим.
— Ты что же хочешь сказать, что скоро мы все опидорасимся?
— Вот чудак-человек! С помидорами несколько лет прошло, между тем как попробовали и понравилось. А гомосексуализм десятки тысяч лет существует. И судя по всему, нравится не многим. Просто сейчас это стало модно. Вот народ и не стесняется. А даже наоборот. Пытается выпятить напоказ.
— Так откуда эта мода к нам пришла? — спросил Зяблик.
— Ну начина-ается, — протянул Конев. — Мировая закулиса виновата. И Видения тоже она нам подарила.
— А называй ее как хочешь, — сказал Зяблик. — Но, надеюсь, не станешь спорить, что устои нашего общества расшатываются. Мораль подрывается. Неспешно, методично. Наш патриотизм преподносится как имперские амбиции, наша культура — как доморощенные обряды, аляповатые народные промыслы; наука — как отсталая, техника — как устаревшая. И вообще, наша родина — клоака, где безнравственность и коррупция, воровство и нищета. Такую и защищать незачем. И, вообще, если она перестанет существовать, всем станет лучше. А мировая мораль нас не бросит. Поможет, накормит, научит. Нужно только слушаться, правильно понимаю?
Конев на мгновенье задумался и, тяжело вздохнув, сказал:
— Может быть, и так. Только я не революционер. Хочешь узнать правду — читай таблицу умножения. Да и та, знаешь, уже не истина. А у меня есть работа. Я делаю важное дело. Кто-то хочет подставлять свою задницу — я не против. Пока к моей не пристраиваются. Кто-то пьет кровь — пусть хоть дерьмом мажется, если ему это доставляет удовольствие, только дома. Но если он для этого кого-то задумает убить, я поймаю и посажу его за убийство. Если вонючий выйдет на улицу, я посажу его за хулиганство.
Не понимал его Конев или не хотел понимать — какая разница? Разговора не получилось… И со словами «грядет конец света» Зяблик вышел в коридор.
Глава 11
О том, что Ольга арестована, Ковалев узнал случайно.
Вчера на дне рождения школьного приятеля, работавшего на телевидении, он обмолвился, что недавно встретил Матвееву. Не успел Женя сказать, что она стала классной бабенкой, а он когда-то даже пытался крутить с ней шашни, как приятель огорошил новостью.
— Ее взяли двадцать второго, ночью. Я через пресс-службу ФСБ пытался узнать, в чем дело, но толком мне ничего так и не сказали, пустые общие слова и «без комментариев». По слухам, в Архангельском переулке была серьезная перестрелка. Человек десять положили.
— Что же теперь будет с ее семьей? — скорее сам себя, чем приятеля, спросил Женя. — У нее больная мать и две сестренки.
Журналист пожал плечами.
— Мать в дом инвалидов, сестер в детдом.
— Зачем же сразу в детдом? — удивился Женя. — Старшая, насколько я понял, уже достаточно взрослая. Если выбить на мать пособие, вполне сможет заботиться о младшей сестре. Представитель опекунского совета, конечно, будет приглядывать, но жить дома все же лучше, чем в приюте. Да и Ольгины друзья, если бы раз в месяц скидывались по копейке… С миру по нитке — нищему рубаха…
Но в эту секунду появился новый гость, именинник ушел его встречать, и разговор оборвался. После такой реакции приятеля на арест школьной подруги Женя больше не стал поднимать эту тему. Все было и так понятно.
Сегодня после работы Ковалев собирался навестить Ольгиных сестер.
Бывают люди, у которых с детства все хорошо. Их родители работают на денежной или престижной работе, их родственники вроде бы случайно оказались в полиции, в прокуратуре, мэрии, комитете по экологии или в других теплых местах. Старшие сестры удачно выскакивают замуж за бизнесменов и политиков. Институт идет ни шатко ни валко, зачет за денежку, госэкзамен с горем пополам. Дальше они получают неплохую перспективную работу и вот уже сами заводят семью, породнившись с кем-то, кто, стоя на социальной лестнице на несколько ступеней выше, всегда поможет идти по жизни. В какой-то момент им начинает казаться, что они поймали бога за бороду, что мир крутится только для них. Что есть они и есть другие. Им полагается гораздо больше и лучшего качества, потому что они избранные.
Но есть и другие. Обычные люди. Которых первые с легким презрением называют народом, отводя себе роль интеллигенции. Так сказать, элиты этого народа. А эти другие тоже вроде бы старались по жизни, лезли из кожи вон. Их родители вкалывали на двух, а то и трех работах, чтобы дать детям образование и свести концы с концами. Но у них не было родственников и друзей, которые помогли бы им устроиться. У них не получилось оказаться в нужном месте в нужный момент. Они родились в глухой провинции, в маленьком городе, а не в столице или мегаполисе. Среди прочих равных они всегда оказывались ровнее. И в том не было их или чей-то вины. Просто так встали звезды, легли карты, упали кости. Первые брезгливо называют вторых неудачниками, с суеверным ужасом стараются не иметь общих знакомых, уверенные, что это заразно и передается при рукопожатии. В лучшем случае относятся к ним с покровительственным снисхождением, того и гляди потреплют по щечке. И те, вторые, живут в том месте, которое отвело им в этом мире провидение, время от времени пытаются вырваться за установленные судьбой границы. Иногда им это даже удается. Но чаще они просто живут. Рождаются и умирают. Смеются и плачут. Ошибаются и предвидят. И чаще всего Капотня — не самое поганое из мест, где им приходится жить.
Свернув у нефтеперерабатывающего завода направо, Женя вышел из видений Сахары, по которой только что рассекал, проехал несколько километров и оказался в Капотне. С начала двадцать первого века сюда стали переселять неплательщиков за коммунальные услуги из числа тех, у кого жилье было муниципальным. С каждым годом принудительно переселенных становилось все больше. Ольгина же семья жила в Капотне уже больше тридцати лет.
Синоптики, слава богу, ошиблись. Жара отступила. Есть теория, что синоптики — единственные люди на планете, которые могут заглядывать в альтернативное будущее. И это был тот редкий случай, когда москвичи были рады их ошибке. Или просто погода сошла с ума. Вчера плюс тридцать шесть и в небе ни облачка, сегодня не больше пятнадцати градусов и дождь. Пусть мелкий, но очень противный. С раннего утра он непрерывно накрапывал, иногда переходя в морось. Ветра не было, но, повинуясь неведомой силе, неприятный запах нефтеперегонки накатывал на окрестности волнообразно, словно морской прибой на мокрый песок. Женя включил кондиционер и переключился на режим внутренней циркуляции воздуха. С консоли терминала, вмонтированного в автомобиле, он вошел в административную зону управления Видений и проверил коллективные настройки, привязанные к местности. Он не ошибся. Жить здесь и не использовать модуляции осязания — непросто.
Некоторые опции коллективных иллюзий для местных жителей Капотни оплачивало государство. При помощи Видений из реальной жизни убирали неприятный запах нефтезавода, ретушировали обветшавшие строения, иногда корректировке подвергалось даже небо. Как, скажем, сейчас. В реальности оно было серым и моросящий дождь шел сплошной пеленой. В Видениях же — голубое, с ярким солнцем, которое периодически скрывалось за белыми облаками. От всего этого морось казалась безобидным теплым грибным дождем.
Миновав несколько перекрестков, Женя свернул во двор семнадцатиэтажного дома и остановился. Второй подъезд, первый этаж, квартира номер шестьдесят девять. Выйдя из машины, Ковалев осмотрелся. У тротуара был припаркован ржавеющий древний автохлам, бо́льшая часть которого сама уже никогда не сдвинется с места. На импровизированном столе, который в прошлой жизни был пластиковой катушкой для высоковольтного кабеля, сидели четверо одетых в обноски подростков лет пятнадцати. Несколько секунд они и модный парень, непонятно каким ветром сюда занесенный, смотрели друг на друга, после чего Женя принял, как ему показалось, единственно верное решение.
— Привет, пацаны, — с натянутой улыбкой сказал модный парень, подходя к местной шпане.
— Ну, — отозвался тот, кто был ростом повыше и шире в плечах.
— Мне очень нравится моя машина.
— БМВ-530, М-З, гибрид, серебристый металлик, готов поспорить — полный фарш, — выдал высокий и широкоплечий. — Мне твоя тачка тоже нравится.