Побег
Глава 11
Старые города сносили, новые строили. Здания в них были выше, площади шире, парки просторнее, а поезда монорельса носились стремительнее, хотя реже.
Были запущены еще два межгалактических корабля: к Сириусу В и 61 Лебедя. Марсианские колонии, заново населенные и защищенные от повторения трагедии 152-го, росли день ото дня, как и колонии на Венере и Луне, а также аванпосты на Титане и Меркурии.
Свободный час продлили на пять минут. Телекомпы с голосовым вводом постепенно заменяли старые, клавиатурные. Появился второй, приятный на вкус вариант макси-кейков. Продолжительность жизни выросла до шестидесяти двух лет и четырех месяцев.
Товарищи работали, питались, смотрели телевизор, спали, пели, ходили в музеи и гуляли по паркам аттракционов.
На двухсотлетнюю годовщину со Дня рождения Уэя во время парада в новом городе огромный портрет улыбающегося Уэя нес, в числе прочих, товарищ лет тридцати, обычный во всех отношениях, если бы не правый глаз — зеленый вместо карего. Давным-давно товарищ этот болел, а теперь поправился. У него было свое задание и комната, а также девушка и наставник. Он был умиротворен и всем доволен.
Во время парада произошла странная штука. Когда товарищ маршировал улыбаясь, внутри его само собой стало повторяться цифроимя: Анна СГ, тридцать восемь П, двадцать восемь двадцать три; Анна СГ, тридцать восемь П, двадцать восемь двадцать три. И товарищ задумался, кому бы оно могло принадлежать и почему ни с того ни с сего звучит в голове.
Внезапно осенило: это из его болезни! Цифроимя другой больной, которую звали Ласточка… нет, Лилия. Почему после стольких лет он ее вспомнил? Он принялся четче печатать шаг, стараясь заглушить цифроимя в сознании, и обрадовался, когда дали команду петь.
Рассказал наставнице.
— Не волнуйся. Вероятно, что-то тебе о ней напомнило. Может быть, ты даже видел ее саму. В воспоминании нет ничего страшного, если, разумеется, оно не начинает беспокоить. Повторится — скажи.
Не повторилось. Он был здоров, слава тебе Уни.
Однажды на Рождество, когда он выполнял уже другое задание в другом городе, они с его девушкой и четырьмя товарищами поехали на велосипедах за город. Захватили с собой макси-кейки, колу и расположились обедать рядом с какой-то рощицей.
Он потянулся к банке с колой, которую поставил на почти плоский камень, и нечаянно ее опрокинул. Товарищи с ним поделились.
Через несколько минут, складывая обертку макси-кейка, он заметил на мокром камне плоский искрящийся капельками колы лист с завернутым кверху, словно ручка, черешком. Приподнял лист за хвостик. На камне осталось сухое овальное пятно. Серый участок на мокром черном фоне. Это почему-то показалось важным, и он молча сидел, глядя на листок в одной руке, обертку макси-кейка — в другой и сухой островок на камне. Его девушка что-то сказала. Он встрепенулся, сложил листок и обертку и отдал их товарищу, который протягивал мешок для мусора.
В тот день сухой овал на камне всплывал в сознании несколько раз. И на следующий день. После терапии он про него забыл, а спустя несколько недель с недоумением вспомнил. Может, он уже когда-то поднимал вот так листок? Если и да, память этого не сохранила…
То и дело, когда он гулял в парке, или, как ни странно, ожидал в очереди на терапию, образ сухого островка вновь всплывал в памяти, заставляя его хмуриться.
Произошло землетрясение. (Его сбросило со стула, в микроскопе треснула линза, из недр лаборатории раздался ужасающий рев.) Позже по телевизору объяснили, что на другом краю континента заклинило сейсмоклапан и поломку вовремя не заметили. Хотя товарищи должны, конечно, оплакивать погибших, в будущем это не повторится.
Обрушились десятки зданий, количество жертв исчислялось сотнями, медцентры ломились от раненых. Свыше половины аппаратов для терапии не работали, и процедуры задерживались по неделе и больше.
Через несколько дней после несостоявшейся терапии он стал думать о Лилии: как он любил ее иначе и сильнее, более волнующе, чем кого бы то ни было. Он хотел ей что-то рассказать. Что? Ах да, про острова. Замаскированные острова на карте до-У. Острова неизлечимых…
Позвонил наставник.
— Ты в порядке?
— По-моему, нет, Карл. Мне нужна терапия.
— Подожди минуту. — Наставник тихо сказал что-то в телекомп. Через мгновение повернулся к Сколу. — Сегодня в семь тридцать. Только придется пройтись до медцентра в Т 24.
В семь тридцать он стоял в длинной очереди, думая о Лилии и пытаясь точно вспомнить, какая она. Когда подошел к кабинкам, в голове всплыл образ сухого овала на камне.
Позвонила Лилия (она живет в этом же здании), и он пошел к ней в комнату, которая превратилась в хранилище музея до-У. Из ушей у нее свисали зеленые драгоценные камни, оттеняя розоватую смуглость шеи, а длинное платье зеленой переливающейся материи открывало мягкие конические груди с розовыми сосками.
— Bon soir, — улыбнулась она. — Comment vas tu? Je m’ennuyais tellement de toi[14].
Он обнял ее, поцеловал в мягкие, теплые, приоткрывшиеся ему навстречу губы — и проснулся в темноте, разочарованный: сон, только сон.
Но — странно и пугающе — в нем были мельчайшие детали: запах парфюмерной воды (parfum), привкус табака, напевы Воробейки, страсть к Лилии, злость на Короля, обида на Уни, сожаление о Семье и счастье, что он бодрствует, чувствует и живет.
А утром терапия, и все исчезнет. В восемь.
Сейчас 4:54. Три с небольшим часа…
Скол выключил свет и лежал, глядя в темноту. Пусть он болен, главное — сохранить эти счастливые воспоминания и способность вновь их переживать. Про острова думать не будет — нет, ни за что, это полный сдвиг, — только о Лилии и встречах группы в набитом артефактами хранилище. И может, когда-нибудь снова приснится такой сон.
Однако через три часа терапия, и все улетучится. Поделать ничего нельзя — разве что надеяться на новое землетрясение, но каковы шансы? Сейсмоклапаны исправно работали многие годы и теперь долго не сломаются. А что еще может отложить терапию? Да ничто. Тем более Уни знает, как он однажды солгал, чтобы ее отсрочить.
На ум опять пришел сухой овал на камне. Скол от него отмахнулся. Всего три драгоценных часа жизни. Хотелось думать о Лилии, вспоминать сон. Он и забыл, какие у нее большие глаза, очаровательная улыбка и смугло-розовая кожа, как трогательна ее искренность. Драка, он столько всего забыл: удовольствие курения, увлекательность расшифровывания Francais…
Сухой островок снова всплыл, и Скол раздраженно сосредоточился, чтобы понять, почему сознание цепляется за этот образ, и раз и навсегда его прогнать. Вспомнил весь смехотворно банальный эпизод: пальцы поднимают за хвостик лист в блестящих капельках, в другой руке — свернутая обертка; серый овал на черном мокром камне. Он разлил колу, а там лежал листок, и камень под ним остался су…
Скол сел на постели и испуганно схватился ладонью за правое предплечье в пижаме.
— Иисус и Уэй.
Он встал до сигнала к подъему, оделся и заправил кровать.
В столовую пришел первым, поел и вернулся к себе с оберткой от макси-кейка в кармане.
Развернул ее и как следует расправил на столе. Аккуратно сложил квадратик вдвое, а получившийся прямоугольник втрое. Загладил и проверил — несмотря на шесть слоев, фольга тонкая. Не слишком ли?
Принес из аптечки в ванной вату и катушку пластыря.
Положил вату на обертку — слой еще тоньше, чем фольга, — и начал приклеивать внахлест длинные полоски телесного пластыря, чуть прилепляя концы к столу.
Отворилась дверь, и он обернулся, заслоняя свою работу и пряча катушку в карман. Карл ТК из соседней комнаты.
— Идем завтракать!
— Я уже.
— Понятно. Увидимся.
— Давай, — улыбнулся Скол.
Он закончил, оторвал концы пластыря от стола и направился в ванную. Пристроил самодельную повязку на краю раковины фольгой вверх, засучил рукав.
Аккуратно приложил ее к внутренней поверхности предплечья, где касается инфузионный диск, и плотно прижал края.
Листок. Щит. Получится ли?
Если да, то он будет вспоминать только о Лилии. Никаких островов. Если вдруг начнет думать о них, скажет наставнику.
Опустил рукав.
В восемь Скол стоял в процедурной. Скрестил руки и положил ладонь на скрытую одеждой повязку — согревал ее, на случай если инфузионный диск реагирует на температуру.
Я свихнулся! Заболею всякими болезнями: раком, оспой, холерой… На лице волосы начнут расти!
Всего один раз. При первых же тревожных признаках расскажу наставнику.
Подошла очередь. Он засучил комбинезон по локоть, просунул запястье в резиновое отверстие кабинки, задрал рукав по плечо и одновременно запустил внутрь руку.
Сканер отыскал браслет, и инфузионный диск легко надавил на повязку с ватой… Скол ничего не почувствовал.
— Вы закончили, — сказал ждущий за ним товарищ.
Лампочка кабинки мигала синим.
— Ах да. — Он вынул руку, опуская рукав.
Пора было на работу.
После обеда Скол вернулся к себе и в ванной снял повязку. Фольга была целой, но и на коже после терапии он никогда не видел никаких отметин. Отодрал пластырь.
Ватка была сероватой и скомканной. Он выжал в раковину струйку похожей на воду жидкости.
Началось пробуждение, с каждым днем острее. Мучительно возвращалась память, воскрешая все новые подробности.
Вернулись чувства. Обида на Уни переросла в ненависть; страсть к Лилии — в безнадежный голод.
В ход пошли старые трюки: притворялся, что все нормально, на работе; прикидывался перед наставником, перед девушкой. Но с каждым днем необходимость что-то изображать раздражала больше и больше. Просто бесила.
В день следующей терапии Скол вновь изготовил повязку из обертки, ваты и пластыря и опять выжал в раковину прозрачную струйку.
На подбородке, щеках и над верхней губой показались черные крапинки — начинали расти волосы. Он разломал кусачки для ногтей, примотал проволокой к одной из ручек лезвие и каждое утро до первого звонка намыливал лицо и сбривал темные точки.
Каждую ночь видел сны. Иногда они вызывали оргазм.
Необходимость притворяться безмятежным, кротким и хорошим доводила до исступления. В Рождество Маркса он трусил с другими вдоль воды, а потом убежал вперед — прочь от товарищей и всей загорающей и жующей макси-кейки Семьи. Бежал, пока пляж не сжался до узкой полоски шлифованного камня, и еще дальше, по прибою и скользким опорам старого моста. Наконец, голый и одинокий, остановился между океаном и стремящимися ввысь скалами. Колотил кулаками по каменным стенам, выкрикивал в голубое небо проклятья и рвал неподдающуюся цепь браслета.
Пятое мая 169 года. Он потерял шесть с половиной лет. Шесть с половиной! Ему тридцать четыре. Он в США90058.
А где она? По-прежнему в Инд.? На Земле или в межгалактическом корабле?
Тоже живая? Или мертвая, как остальная Семья?
Глава 12
Теперь, когда он сбил до синяков руки и прокричался, стало легче: легче медленно идти с довольной улыбкой, смотреть телевизор и на экран микроскопа, сидеть с девушкой на концертах в амфитеатре.
Все время пытаясь найти выход…
— Что-нибудь беспокоит? — спросил наставник.
— М-м, немного.
— Я так и подумал, выглядишь неважно. В чем дело?
— Понимаете, несколько лет назад я очень болел…
— Знаю.
— И теперь одна из тех, кто тоже был болен, та самая, что затянула меня в группу, — она в этом здании. Можно меня переселить?
Наставник посмотрел с сомнением.
— Как-то не верится, что Уни снова вас свел.
— Мне тоже. Но она здесь. Вчера вечером я видел ее в столовой, а сегодня утром — опять.
— Вы разговаривали?
— Нет.
— Разберемся. Если она действительно тут и это беспокоит, то, конечно, тебя переселят. Или ее. Цифроимя?
— Я до конца не помню. Анна СТ 38П.
Наутро чуть свет раздался звонок.
— Ты обознался, Ли. Ты видел другого товарища. Кстати, Анна СГ, а не СТ.
— Вы уверены? Ее здесь нет?
— Абсолютно. Она в Афр.
— Фу, прямо гора с плеч!
— И еще, Ли, вместо вудверга у тебя терапия сегодня.
— Сегодня?
— Да. В час тридцать.
— Хорошо. Спасибо, Иисус.
— Спасибо Уни.
В ящике стола у него были припрятаны три сложенные обертки от макси-кейков. Он достал одну и пошел в ванную готовить повязку.
Она в Афр. Ближе, чем Инд., но все равно между ними океан. И вся территория США.
В АФР71334 его родители; он подождет несколько недель и запросит поездку. Прошло почти два года с их последней встречи, и есть надежда, что разрешат. Там он ей позвонит (притворится, что поранил руку, и попросит какого-нибудь ребенка коснуться сканера уличного телефона) и выяснит, где именно она живет. Привет, Анна СГ. У меня все хорошо. А у тебя? Ты в каком городе?
А дальше? Идти туда пешком? Или запросить машину до какой-нибудь расположенной неподалеку генетической лаборатории? Вдруг Уни догадается?
Даже если все получится и он до нее доберется, что тогда? Глупо надеяться, что она тоже подняла с мокрого камня листок. Нет, злость, она будет нормальным товарищем, как он сам несколько месяцев назад. И при первом же странном слове сдаст его в медцентр. Вуд, Уэй, Иисус и Маркс, что же делать?
Можно забыть о ней; прямо сейчас в одиночку отправиться к ближайшему свободному острову. Там есть женщины, вероятно, много, и у некоторых наверняка смугло-розовая кожа, менее раскосые глаза и мягкие конические груди. Стоит ли рисковать ясностью сознания ради слабой надежды пробудить Лилию?
А она-то пробудила его, сидя на корточках и положив руки ему на колени…
Да, но при этом она не рисковала собой. По крайней мере, не так сильно.
Он побывал в музее до-У; сходил, как раньше, ночью, не касаясь сканеров. Все так же, как в ИНД26110. Кое-какие экспозиции слегка отличались или располагались в других местах.
Нашел еще одну доунификационную карту с восьмью голубыми прямоугольными заплатами. Задняя поверхность была вспорота и наспех заклеена лентой — поработали до него. Эта мысль взволновала. Кто-то нашел острова и, может статься, в этот самый момент на пути к одному из них.
В другом хранилище, где стояли несколько картонных коробок, стол да какой-то агрегат с рядами рычажков и занавеской, он снова поднял карту к свету и увидел замаскированные острова. Срисовал на бумагу ближайший, у юго-восточного побережья США, — «Куба». И на случай если рискнет увидеться с Лилией — Африку и два острова рядом с ней, «Мадагаскар» к востоку и маленькую «Майорку» на севере.
В одной из коробок лежали книги; одна на Francais — Spinoza et ses contemporains, «Спиноза и его современники». Полистал и взял с собой.
Вставил карту в раму и вернул на место; побродил по музею. Прихватил наручный компас, вроде бы исправный, «бритву» с костяной ручкой и точильный камень.
— Скоро нас перераспределят, — объявил за обедом руководитель отдела. — Нашу работу передают ГЛ 4.
— Хорошо бы перевели в Афр, — отозвался Скол. — У меня там родители.
Рискованно так говорить, не совсем норма. Но вдруг начальник может косвенно повлиять на его следующее задание.
Девушку Скола перевели. Он поехал в аэропорт ее провожать и заодно посмотреть, можно ли пробраться на борт без разрешения Уни. Видимо, нельзя; плотная в один ряд очередь идущих на посадку делает невозможным трюк со сканером, а к тому времени, когда проходит последний товарищ, рядом уже стоит работник в оранжевом комбинезоне, чтобы выключить и опустить в шахту трап. Выход из самолета представляет собой те же трудности: последний пассажир коснулся сканера под взглядом сотрудника аэропорта; движение трапа переключили в обратную сторону, и технический персонал поднялся на борт со стальными контейнерами макси-кейков и напитков. Может, удастся пробраться на борт через ангар, хотя, если не изменяет память, прятаться в салоне негде. И как узнать, куда в конце концов полетишь?
Итак, нужно разрешение Уни.
Он запросил поездку к родителям. Отказано.
Сотрудникам отдела назначили новые задания. Двое таких же, как он, генетиков-систематиков, 663, отправились в Афр; его распределили в США36104. Во время полета он изучил салон. Прятаться негде. Длинный фюзеляж с рядами кресел, туалет в носовой части, автоматы для макси-кейков и напитков в хвосте и телеэкраны — на всех художественный фильм про Маркса.
36104 располагался недалеко от юго-восточной оконечности США. И следовательно, Кубы. Как-нибудь в воскресенье можно поехать на велосипеде и не вернуться, отдыхая в лесопарках и ночью пробираясь в города за едой; согласно карте МДС, надо преодолеть тысячу двести километров. В 33037 он, быть может, найдет лодку или неизлечимых, которые высаживаются на берег, чтобы выменивать товары, как рассказывал Король.
Лилия, что я могу?
Скол снова запросил поездку в Афр и снова получил отказ.
Начал кататься на велосипеде по воскресеньям и в свободный час, чтобы прокачать ноги. Сходил в местный музей до-У: нашел компас получше и зазубренный нож, чтобы резать сучья в лесу. Проверил карту; обратная сторона была нетронута, ее не вскрывали. Написал на ней: «Да, острова, где товарищи свободны, существуют. Долой Уни!»
Как-то рано утром в воскресенье отправился в путь, с компасом и самодельной картой в кармане. В корзине велосипеда была завернута в одеяло дорожная сумка: бритва, точило, кусачки для ногтей, кусок мыла, два макси-кейка, нож, фонарик, вата, лейкопластырь, фотография родителей и дедушки Яна и запасной комплект комбинезонов. Сверху вместе с банкой колы и макси-кейком лежала «Живая мудрость» Уэя. На правом предплечье под рукавом пряталась повязка, хотя, если поведут на терапию, ее, несомненно, обнаружат. Он надел темные очки и с улыбкой крутил педали по дорожке в 36081. Через ритмичные интервалы по проходящей параллельно трассе проносились автомобили. Из их сопел вырывались струи воздуха, и в металлическое заграждение то и дело со стуком ударялись камушки.
Каждый час он на несколько минут останавливался передохнуть. Съел половину кейка и запил колой. Думал о Кубе и что бы такое взять в 33037 для обмена; о тамошних женщинах. Наверное, их привлечет новичок. Без терапии они должны быть невообразимо горячими, красивыми, как Лилия, или даже лучше…
Через пять часов повернул обратно.
Заставил себя думать о работе. Он был штатным 663 в педиатрическом отделении медцентра. Скучные задания, бесконечный однотипный анализ генов. С такого рода должности редко переводят. Он здесь до самой смерти.
Каждые четыре-пять недель запрашивал поездку к родителям.
В феврале 170-го ее разрешили.
В четыре утра по местному времени Скол сошел с трапа самолета и направился в зал ожидания, придерживая правый локоть и притворяясь, что больно. Дорожная сумка болталась на левом плече. Женщина, выходившая следом, приложила по его просьбе браслет к телефону.
— Уверены, что дальше сами справитесь?
— Да, все хорошо. Благодарю. Удачи вам, — улыбнулся он и произнес: — Анна СГ38П2823.
Товарищ ушла.
Устанавливалась связь: экран загорелся, появилась сетка. Потом все погасло. Ее перевели, она на другом континенте. Он ждал, что скажет телефон. Раздался ее голос:
— Секунду, я не могу…
Появилось размытое, крупное изображение ее лица. Потирая глаза, в пижаме, она села обратно на кровать и спросила:
— Кто это?
Позади нее перевернулся на другой бок мужчина. Сегодня суббота. Или она замужем?
— Ли РМ.
— Кто? — Наклонилась ближе, заморгала.
Даже красивее, чем он помнил, только немного взрослее. Красивая. У кого еще такие глаза?!
— Ли РМ. — Он старался, чтобы в голосе не было ничего, кроме обычной вежливости, как у нормального товарища. — Не помнишь? ИНД26110, в 162-м.
Ее брови на мгновение напряженно сошлись.
— Да, — улыбнулась она. — Конечно, помню. Как ты, Ли?
— Отлично. А ты?
— Хорошо. — Она посерьезнела.
— Замужем?
— Нет. Я рада, что ты позвонил. Хочу тебя поблагодарить — за помощь тогда.
— Спасибо Уни.
— Нет-нет. Спасибо тебе. Хоть и с запозданием. — Снова улыбнулась.
— Прости, что тревожу ни свет ни заря. Я проездом в Афр, меня переводят.
— Ничего. Хорошо, что позвонил.
— Ты где?
— В 14509.
— А у меня там сестра живет!
— Правда?
— Ага. Ты в каком здании?
— П51.
— А она в А… не помню.
Товарищ у Лилии за спиной сел на постели, она обернулась и что-то сказала. Он улыбнулся Сколу.
— Это Ли КЕ, — представила она.
— Привет, — ответил Скол, повторяя про себя «14509, П51, 14509, П51».
— Здравствуй, брат, — произнесли губы Ли КЕ, голоса слышно не было.
— Что у тебя с рукой? — поинтересовалась Лилия.
Он все еще держал локоть. Отпустил.
— Да ничего. Упал, когда выходил из самолета.
— Вот же не повезло. — Она посмотрела куда-то мимо. — Там товарищ ждет. Давай заканчивать.
— До свидания. Приятно было тебя увидеть. Ты совсем не изменилась.
— Ты тоже. До свидания, Ли. — Она встала, потянулась к телефону и исчезла.
Скол отключился и уступил место товарищу в очереди.
Она мертва; нормальный здоровый член Семьи, ложится сейчас рядом со своим парнем в 14509, П51. Как можно рисковать и говорить с ней о чем-то хоть на йоту менее здоровом и нормальном, чем она сама? Нужно провести день с родителями и лететь обратно в США. В следующее воскресенье он поедет на велосипеде и на сей раз не вернется.
Скол прошелся по залу ожидания. На стене висела схематичная карта Афр со светящимися точками крупных городов и соединяющими их тонкими оранжевыми линиями. На севере отмечен 14510, рядом с ней. Полконтинента от 71330, где сейчас он. Два города соединяла линия.
Посмотрел на мерцающее табло с расписанием на воскресенье, 18 февраля. Рейс в 14510 отправляется 20:20, за сорок минут до его самолета в США33100.
Подошел к стеклу, сквозь которое было видно летное поле. Товарищи гуськом поднимались по трапу на борт, которым он прилетел. У сканера встал работник в оранжевом.
Скол отвернулся. Зал ожидания почти опустел. Два пассажира с его рейса, женщина со спящим младенцем и мужчина с двумя сумками приложили запястья, включая браслет малютки, к сканеру на входе в автопорт — трижды загорелся зеленый огонек. Товарищ в оранжевом стоял на коленях перед фонтаном и отвинчивал какую-то пластину; другой, толкая перед собой полотер, коснулся сканера — «да» — и вышел через открывающуюся в обе стороны дверь.
Скол на секунду задумался, глядя на ковыряющегося в фонтане, потом пересек зал и коснулся сканера на входе в автопорт. Машина в 71334 с тремя товарищами уже ждала. Он приложил браслет («да»), сел в нее, извинился за опоздание. Дверца закрылась, и они тронулись. Скол сидел с сумкой на коленях и размышлял.
Тихо вошел в квартиру родителей, побрился, потом их разбудил. Они были рады, можно сказать, счастливы.
Поговорили, позавтракали втроем, еще поговорили. Запросили звонок Мире в Евр и получили разрешение; поболтали с ней, ее Карлом, десятилетним Бобом и восьмилетней Йин. Потом Скол предложил сходить в Музей достижений Семьи.
После обеда три часа поспал, и все поехали на монорельсе в парк аттракционов. Отец пошел играть в волейбол, а они с матерью сидели на скамейке и смотрели.
— Ты снова болен?
— Нет. Вот еще. Я в порядке.
Она пристально в него вгляделась. Ей исполнилось пятьдесят семь, волосы поседели, смуглую кожу покрыла сеточка морщин.
— Ты о чем-то думаешь, — заметила она. — Весь день.
— Я в норме. Пожалуйста, ты же моя мама, верь мне.
Она озабоченно посмотрела ему в глаза.
— Я в норме, — повторил он.
Мгновение помолчала.
— Хорошо, Скол.
Внезапно нахлынула нежность, благодарность и чувство единства с ней, как в детстве. Он сжал ее плечо и поцеловал в щеку.
— Я люблю тебя, Сюзу.
— Иисус и Уэй, вот так память! — рассмеялась она.
— Потому что я здоров. Помни это, хорошо? Я здоров и счастлив. Хочу, чтобы ты помнила.
— Почему?
— Потому.
Он сказал им, что рейс в восемь.
— Попрощаемся в автопорте. У самолета будет слишком много народу.
Отец все равно хотел ехать, но мама сказала, что устала и они останутся в 334.
В семь тридцать Скол поцеловал их на прощание — сначала отца, потом мать, шепнув ей на ухо «помни», — и встал в очередь в аэропорт 71330. Сканер заморгал зеленым.
Он и не надеялся, что в зале ожидания будет так людно. Кто с сумкой, кто без. Желтые, белые, голубые комбинезоны… Товарищи прохаживались, сидели и ждали в очереди. Среди них сновало несколько сотрудников в оранжевом.
Табло показывало, что посадка на рейс в 14510, отправляющийся в 8:20, будет производиться со второй линии. Там уже стояли пассажиры, и через стекло было видно, как разворачивается самолет и поднимается трап. Дверь самолета открылась, и вышел товарищ, за ним еще один.
Скол протиснулся сквозь толпу к открывающейся в обе стороны двери на противоположном конце зала, сделал вид, что коснулся сканера, и вошел в складское помещение, где, залитые белым светом, рядами стояли ящики и картонные коробки, точно блоки памяти Уни. Снял с плеча сумку и засунул ее между коробкой и стеной.
Как ни в чем не бывало пошел дальше. Дорогу преградила тележка со стальными контейнерами. Кативший ее товарищ в оранжевом улыбнулся и кивнул.
Скол кивнул в ответ и продолжил путь, глядя, как товарищ вышел через большой открытый дверной проем на освещенное прожекторами летное поле.
Двинулся в направлении, откуда шел товарищ и где рабочие водружали стальные контейнеры на конвейер моечной машины и наполняли чистую тару колой и горячим чаем из кранов гигантских баков.
Вновь притворился, что касается сканера, и попал в комнату, где на крючках висели обычные комбинезоны и двое товарищей, мужчина и женщина, стаскивали с себя оранжевую форму.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Открыл шкафчик; внутри оказался полотер и бутылки с зеленой жидкостью.
— А где комбинезоны?
— Там. — Товарищ показал головой.
На полках лежали оранжевые комбинезоны, того же цвета предохранительные накладки на обувь и толстые перчатки.
— Вы сами откуда? — спросил товарищ.
— РОС50937. — Скол взял комбинезон и накладки. — А мы хранили в том шкафу.
— Должны быть в этом, — ответил товарищ, застегивая белый комбинезон.
— Я была в Рос, — сказала женщина. — Два задания, сначала четыре года, потом три.
Он медленно надевал накладки, пока товарищи не бросили оранжевую униформу в мусоропровод и не вышли.
Натянул поверх белого комбинезона тяжелый оранжевый с дополнительными карманами и застегнул под горло.
Проверил другие шкафчики, прихватил гаечный ключ и большой кусок желтого паплона.
Вернулся за сумкой и замотал ее в паплон. Его толкнуло дверью.
— Простите, — извинился товарищ в оранжевом. — Я вас ударил?
— Нет, — ответил он, придерживая обмотанную сумку.
Товарищ ушел.
Скол взял сумку под мышку, вынул из кармана гаечный ключ и зажал его в правой руке, надеясь, что получилось похоже.
Двинулся в том же направлении, что и товарищ, затем повернул и вышел сквозь широкий проем на поле.
Трап самолета у второй линии был пуст. У подножия, рядом со сканером, стояла тележка с контейнерами — вероятно, та самая.
Другой трап опускался под землю, а самолет, который он обслуживал, уже ехал к взлетной полосе. Кажется, в расписании был рейс на 8:10 в Кит.
Скол присел на одно колено, положил вещи на бетон и сделал вид, что поправляет накладку. Пассажиры внутри будут наблюдать за взлетом самолета в Кит, тогда-то он и поднимется на борт. Мимо него прошелестели оранжевые ноги, кто-то направлялся в сторону ангаров. Скол снова снял и надел накладку, глядя, как самолет разворачивается и набирает скорость…
Поднял сумку с ключом и неторопливо пошел. Свет прожекторов его нервировал, но он сказал себе, что никому нет никакого дела, все смотрят на другой самолет. Около трапа притворился, что касается сканера — из-за тележки было якобы неудобно, — и ступил на быстро бегущие вверх ступени. Крепко держа в потной руке ключ и завернутую в паплон сумку, вошел в салон.
Двое из техперсонала загружали автоматы кейками и напитками. Он кивнул. Ему кивнули в ответ. Зашагал по проходу в сторону туалета.
Не закрывая дверь, положил сумку на пол, повернул краны в раковине и постукал по ним. Затем встал на колени, постучал по сливной трубе. Приставил к ней гаечный ключ.
Трап остановился и снова заработал. Скол выглянул: товарищи ушли.
Он закрыл дверь, снял оранжевый комбинезон, туго скатал его и запихнул в сумку вместе с желтым паплоном. Сбоку втиснул вставленные одна в другую накладки для сандалий. Положил сверху ключ, натянул края и застегнул.
С сумкой на плече сполоснул руки и лицо холодной водой. Сердце бешено колотилось, но чувствовал он себя отлично — деятельным и живым. Обозрел в зеркале свою персону с зеленым глазом. Долой Уни!
Раздались голоса входящих пассажиров. Он продолжал вытирать давно сухие руки.
Дверь отворилась, вошел мальчик лет десяти.
— Привет, — сказал ему Скол и выбросил полотенце. — Как жизнь?
— Хорошо.
— Первый раз летишь на самолете?
— Нет. — Мальчик расстегнул комбинезон и сел на один из унитазов. — Я тысячу раз летал.
— Ну, до встречи.
Салон был заполнен примерно на треть, и товарищи все заходили. Скол сел на ближайшее свободное место у прохода, убедился, что сумка надежно застегнута, и пристроил ее под сиденьем.
На другом конце он сделает то же самое. Во время высадки пойдет в туалет и облачится в униформу. Когда на борт поднимутся товарищи с кейками и напитками, будет ковырять ключом раковину и уйдет последним. На складе, за каким-нибудь ящиком или в шкафу, избавится от комбинезона, накладок и ключа; покинет аэропорт, не касаясь сканера, и пешком пойдет в 14509 — восемь километров к востоку от 510, он утром проверил по карте МДС. Если повезет, к двенадцати или половине первого ночи будет на месте.
— Как странно! — произнесла его соседка.
Он обернулся.
Женщина смотрела в хвост самолета.
— Кому-то не хватило места.
По проходу, озираясь по сторонам, медленно шел товарищ. Салон был полон. Пассажиры оглядывались, не зная, как помочь.
— Найдется. — Скол приподнялся в кресле и осмотрелся. — Уни не ошибается.
— Нет, — ответила соседка. — Все занято.
Поднялся гул голосов. Действительно, места не было. Какая-то пассажирка взяла ребенка на колени.
Самолет тронулся, загорелись экраны, началась передача про географию и природные богатства Афр.
Скол хотел сосредоточиться — эти сведения могли в будущем оказаться кстати, — но тщетно. Если его теперь найдут и вылечат, он больше никогда не вернется к жизни. На сей раз Уни проследит, чтобы даже тысяча листьев на тысяче мокрых камней не смогла разбудить его сознание.
Он добрался в 14509 в двадцать минут первого. Спать совершенно не хотелось, организм еще не перестроился с часового пояса США и кипел энергией.
Для начала Скол сходил в музей до-У, потом на ближайшую к П51 стоянку велосипедов. Туда он наведался дважды, и по одному разу — в столовую и центр снабжения.
В три часа вошел в комнату Лилии. Поглядел при свете фонаря, как она спит, — на ее щеку, шею, темную руку на подушке, — подошел к столу и включил лампу.
— Анна, — позвал он, стоя в изножье кровати. — Вставай.
Она что-то пролепетала.
— Просыпайся, Анна. Пора.
Она села, закрываясь от света и протестующе бормоча. Убрала руку, узнала его и обескураженно нахмурилась.
— Я хочу, чтобы ты прокатилась со мной на велосипеде. Не вздумай громко говорить и звать на помощь. — Он достал из кармана пистолет и прицелился ей в лицо (надо надеяться, правильной стороной): указательный палец — на спусковом крючке, остальные держат рукоять. — Не послушаешься — убью.
Глава 13
Она уставилась на пистолет, потом на него.
— Генератор слабый, но в стене музея получилась дырка в сантиметр глубиной. А в тебе будет еще больше, так что не дури. Я не хочу тебя пугать. Позже сама все поймешь.
— Какой ужас! Ты снова болен!
— Да, и мне хуже. Поэтому делай, что скажу, а то Семья потеряет двух ценных членов; сначала тебя, потом меня.
— Ли, как ты можешь? Посмотри на себя — с оружием в руке, угрожаешь!
— Вставай и одевайся.
— Пожалуйста, дай мне позвонить…
— Одевайся. Живо!
— Хорошо. Хорошо, я сделаю, как скажешь. — Она сбросила одеяло, поднялась и расстегнула пижаму.
Он отступил, продолжая держать ее на мушке.
Лилия стянула пижаму, бросила ее на пол и повернулась к полке с комбинезонами. Скол смотрел на ее грудь и тело, которое тоже отличалось от нормы: полные ягодицы, округлые бедра. До чего хороша!
Она надела штанины, сунула руки в рукава.
— Ли, умоляю тебя, пойдем вниз в медцентр и…
— Помолчи.
Она застегнула комбинезон и обулась.
— Зачем ехать куда-то на велосипеде посреди ночи?
— Собери сумку.
— Дорожную?
— Да. Возьми аптечку, комбинезоны на смену, кусачки для ногтей. Все, что тебе дорого. Фонарик есть?
— Зачем?
— Сумку собирай.
Она сложила и застегнула сумку, и он повесил ее на плечо.
— За домом два велосипеда. Пойдем вместе. У меня в кармане пистолет. Если кто-нибудь попадется навстречу и ты хотя бы пикнешь, убью обоих. Ясно?
— Да.
— Делай, что скажу. Скажу остановиться и поправить сандалию, останавливайся и поправляй. Мы не будем касаться сканеров. Тебе не впервой.
— Мы не вернемся?
— Нет. Уезжаем далеко.
— Тогда я хочу взять фотографию.
— Бери. Я же сказал: все, что тебе дорого.
Она подошла к столу и порылась в ящике.
Фотография Короля? Нет, он — напоминание о «болезни». Вероятно, родители.
— Она где-то здесь. — Голос прозвучал неуверенно, как-то неестественно.
Скол быстро подошел и оттолкнул ее в сторону. На дне ящика было написано: «Ли РМ пистолет два вело…».
— Я хочу помочь.
Он чуть не ударил ее. Сдержался. И вдруг понял: зря, она подумает, что он не опасен, — и отвесил пощечину так, что обожгло ладонь.
— Ты эти штуки брось! Не видишь, я болен? Еще хоть раз что-нибудь такое выкинешь — и сама умрешь, и десяток других с собой прихватишь!
Она смотрела на него широко открытыми глазами, дрожа и держась за щеку.
Его тоже трясло — он сделал ей больно. Выхватил у нее ручку, зачирикал написанное и бросил сверху бумаги и записную книжку. Задвинул ящик, схватил Лилию за локоть и подтолкнул к двери.
Они шагали рядом по коридору. Он держал руку в кармане, на пистолете.
— Перестань трястись. Будешь слушаться — я тебя не трону.
Встали на эскалатор. Навстречу поднимались два товарища.
— И тебя, и их, — сказал он. — И любого, кто попадется.
Она не ответила.
Он улыбнулся товарищам. Те улыбнулись в ответ. Она кивнула.
— Меня переводят уже второй раз за год, — произнес он.
Спустились еще по нескольким эскалаторам и ступили на последний, ведущий в фойе. Около сканера входной двери стояли три товарища, двое из них с телекомпами.
— Смотри мне!..
Они ехали вниз, отражаясь в затемненном стекле противоположной стены. Товарищи разговаривали. Один поставил телекомп на пол.
Сошли с эскалатора.
— Анна, подожди минутку.
Она остановилась.
— Ресница в глаз попала. Есть салфетка?
Полезла в карман и покачала головой.
Он нащупал салфетку у себя под пистолетом и протянул ей. Стал лицом к товарищам и широко открыл глаза, снова сунув руку в карман. Она поднесла салфетку к глазу, по-прежнему дрожа.
— Да не волнуйся так, это просто ресница, — сказал он.
За ее спиной товарищ поднял телекомп. Вся троица пожимала руки и целовалась. Двое с телекомпами коснулись сканера. Заморгал зеленый огонек. Вышли. Третий, молодой человек за двадцать, направился в их сторону.
Скол отвел руку Лилии.
— Прошло, — поморгал он. — Спасибо, сестра.
— Вам помочь? — осведомился товарищ. — Я 101 по профессии.
— Спасибо. Просто ресница попала.
Лилия шевельнулась, и Скол вперил в нее взгляд. Она сунула салфетку в карман.
Товарищ заметил дорожную сумку.
— Счастливого пути.
— Спасибо, — ответил Скол. — До свидания.
— До свидания, — улыбнулся товарищ.
— До свидания, — произнесла Лилия.
Они подошли к дверям и увидели в них отражение товарища, ступающего на эскалатор.
— Я наклонюсь к сканеру, — пояснил Скол. — Дотронься с краю, не касаясь пластины.
Вышли на улицу.
— Ли, пожалуйста, во имя Семьи, давай поднимемся в медцентр.
— Тихо.
Свернули в проход между зданиями. Здесь было темнее, и Скол достал фонарь.
— Что ты со мной сделаешь?
— Ничего, если снова не попытаешься меня надуть.
— Тогда зачем я тебе?
Он не ответил.
На дорожке за зданиями был установлен сканер. Рука Лилии поднялась.
— Нет! — сказал Скол.
Они прошли, не касаясь; Лилия горестно вздохнула и прошептала:
— Какой ужас!
Велосипеды стояли на своем месте у стены. В корзине одного лежала дорожная сумка в одеяле, тут же были засунуты макси-кейки и банки с колой. На другой корзине лежало развернутое одеяло. Скол положил в него сумку Лилии и плотно замотал.
— Залазь, — сказал он, придерживая велосипед.
Она села и взялась за руль.
— Мы поедем прямо между зданиями в сторону Восточного шоссе. Без моего разрешения не поворачивай, не останавливайся и не ускоряйся.
Скол перекинул ногу через раму и сунул фонарь в угол сетчатой корзины, чтобы освещать путь.
— Хорошо, поехали, — скомандовал он.
Они катили бок о бок по прямой дорожке, совершенно темной за исключением просветов между домами. Высоко над головой мерцала узкая полоска звезд, а где-то впереди — голубоватый свет одинокого уличного фонаря.
— Быстрее, — приказал Скол.
Они прибавили скорость.
— Когда у тебя следующая терапия?
Она молчала. Наконец произнесла:
— Восьмого маркса.
Две недели. Иисус и Уэй, почему не завтра или послезавтра! Хотя могло быть хуже; могло быть через месяц.
— Ты разрешишь? — спросила Лилия.
Пугать ее еще больше не имело смысла.
— Может быть. Посмотрим.
Он намеревался каждый день проезжать небольшое расстояние во время свободного часа, когда велосипедисты не привлекут внимания. Двигаться от леса до леса, через один-два населенных пункта, и так понемногу добраться до 12082 на северном побережье Афр, ближайшего к Майорке города.
Однако в первый же день, к северу от 14509, планы поменялись. Найти укрытие оказалось сложнее, чем он предполагал; уже давно рассвело — по его подсчетам, часов в восемь, — когда они наконец устроились под скалистым выступом, который спереди закрывали заросли молодняка. Скол нарезал веток и завалил ими просветы между деревцами. Вскоре послышался гул вертолета; он все кружил наверху, и Скол держал на прицеле Лилию, которая застыла с недоеденным макси-кейком в руке. В полдень в каких-нибудь двадцати метрах раздался треск сучьев, шелест листвы и чей-то голос. Слов было не разобрать, говорили медленно и монотонно, как в телефон или телекомп с голосовым вводом.
Либо прочли написанное Лилией в ящике стола, либо, что более вероятно, Уни сопоставил их отсутствие и пропажу велосипедов. Поскольку их теперь ищут, Скол решил пуститься в дорогу только через неделю, в воскресенье, сделать бросок в шестьдесят или семьдесят километров на северо-восток, а не прямо на север, найти укрытие и снова переждать.
В течение четырех-пяти недель они окольными путями доберутся до 12082. Каждое воскресенье Лилия будет все больше собой, сговорчивее и менее одержимой идеей ему «помочь».
Пока, однако, она Анна СГ. Он заткнул ей рот лоскутами от одеяла, связал и спал до заката с пистолетом в руке. В полночь снова повторил процедуру, а сам уехал на велосипеде и спустя несколько часов вернулся с едой, двумя одеялами, полотенцами, туалетной бумагой, «наручными часами», которые не тикали, и двумя французскими книгами. Лилия лежала там, где он ее оставил, глядя встревоженно и сострадательно. Пленница прощала больному товарищу его издевательства. Жалела.
При свете дня, однако, посмотрела на него с отвращением. Он погладил щеку и ощутил под ладонью пробивающуюся щетину. Смущенно улыбнулся.
— Почти год без терапии.
Она опустила голову и прикрыла глаза рукой.
— Ты превратился в животное.
— Мы и есть животные. Это Вуд, Уэй, Иисус и Маркс сделали нас мертвыми и прилизанными.
Когда Скол начал бриться, она сначала отвернулась, а потом бросила взгляд через плечо, раз, другой и принялась брезгливо его разглядывать.
— Можно порезаться.
— Было поначалу. — Он натянул кожу и играючи работал лезвием, глядясь в пристроенный на камне блестящий бок фонаря.
— И как часто надо… это делать?
— Каждый день. Вчера пропустил. Надоедает, но осталось несколько недель, всего ничего. По крайней мере, я надеюсь.
— Что ты имеешь в виду?
Он не ответил, продолжая бриться.
Она отвернулась.
Начал читать французскую книгу о причинах какой-то тридцатилетней войны. Лилия сначала спала, потом сидела на одеяле, глядя то на него, то на деревья и небо.
— Научить тебя этому языку?
— Зачем?
— Когда-то ты хотела. Помнишь? Я давал тебе списки слов.
— Да. Я их заучила, а потом забыла. Я здорова, на что он мне?
Скол сделал гимнастику, чтобы подготовиться к длинной воскресной поездке, и заставил Лилию. Она покорно подчинилась.
Ночью нашелся бетонный оросительный канал метра два шириной. Скол искупался в медленном потоке, принес в укрытие воду для питья, разбудил и развязал Лилию. Провел ее сквозь деревья и стоял, наблюдая, как она моется. Влажная кожа блестела в неверном свете ущербной луны.
Помог ей вылезти на берег и протянул полотенце.
— Знаешь, почему я все это делаю?
Она молчала.
— Я тебя люблю.
Покачала головой.
— Ты это называешь любовью?
— Да.
Наклонилась вытереть ноги.
— Ты хочешь, чтобы я снова заболела?
— Да.
— Значит, ты меня ненавидишь.
Выпрямилась.
Он взял ее за руку, прохладную, влажную и гладкую.
— Лилия…
— Анна.
Потянулся к губам, но она отвернулась, и он поцеловал ее в щеку.
— Теперь возьми меня на мушку и изнасилуй.
— Я этого не сделаю. — Он отпустил ее руку.
— Не понимаю, почему. — Она надевала комбинезон. Нащупала застежки. — Пожалуйста, давай вернемся в город. Я уверена, тебе можно помочь. Если бы ты был очень, неизлечимо, болен, ты бы изнасиловал. Ты был бы гораздо менее добрым.
— Хватит. Пошли.
— Ли, пожалуйста…
— Скол. Меня зовут Скол. Пошли. — Он вскинул голову и двинулся через заросли в укрытие.
Ближе к концу недели она принялась рисовать ручкой на форзаце второй книги: Иисуса и Уэя (в общем, недурно), группы домов, свою левую руку и несколько заштрихованных крестов с серпами. Он проверил, не пишет ли чего, а то еще попробует в воскресенье кому-нибудь отдать.
Позже сам нарисовал здание.
— Что это?
— Дом.
— Нет.
— Да. Они не обязательно должны быть прямоугольными и с глухими стенами.
— А что за овалы?
— Окна.
— Никогда такого не видела. Даже в музее. Где это?
— Нигде. Я придумал.
— А-а. Так это не дом. Он не настоящий. Как можно рисовать ненастоящее?
— Я болен, ты забыла?
Она вернула ему книгу, не глядя в глаза.
— Не шути так.
Он надеялся — ну не надеялся, скорее думал, а вдруг… — что в субботу вечером, по привычке, из вспыхнувшего неожиданно желания или даже по товарищеской доброте она подпустит его поближе. Но она не захотела. Вела себя так же, как и во все предыдущие дни: сидела молча в сумерках, обхватив колени руками и глядя на багровеющее небо между качающимися верхушками деревьев и скалистым выступом над головой.
— Суббота, — напомнил он.
— Я знаю.
Помолчали.
— Ты не дашь мне пройти терапию, так?
— Так.
— Значит, я могу забеременеть. А ни мне, ни тебе детей иметь нельзя.
Он хотел было сказать ей, что там, куда они направляются, решения Уни не имеют значения, однако время еще не настало, — она могла перепугаться и стать неуправляемой.
— Да, наверное, ты права.
Связав и накрыв, поцеловал ее в щеку. Она молча лежала в темноте, и он встал с колен и вернулся к своим одеялам.
Воскресный марш-бросок удался. Утром их остановила группа молодежи, но лишь за тем, чтобы попросить помощи, и пока Скол возился с порвавшейся велосипедной цепью, Лилия сидела поодаль на траве. К закату они были в лесопарке к северу от 14266. Позади осталось километров семьдесят пять. Укрытие снова нашли с трудом, зато полуразрушенный дом, построенный до или сразу после Унификации, с провисшими зарослями вьюнков вместо крыши, был больше и удобнее, чем их первое пристанище. В ту же ночь, несмотря на долгий путь, Скол смотался в 266 за трехдневным запасом макси-кейков и питья.
На этой неделе Лилия стала раздражительной.
— Мне надо зубы почистить. И принять душ. Сколько еще так будет продолжаться? Всю жизнь? Может, тебе и нравится животное существование, а мне — нет, я человек. И спать связанная я тоже не могу.
— Прекрасно спала целую неделю.
— А теперь не могу!
— Тогда лежи тихо и не мешай мне.
Она смотрела на него недовольно, а не сочувственно. Что-то осуждающе хмыкала, когда он брился или читал; огрызалась или вовсе не отвечала. Во время зарядки заартачилась, и пришлось пригрозить оружием.
Скол говорил себе, что причина — в ослаблении действия предыдущей терапии (восьмое маркса не за горами), и раздражительность, естественное недовольство пленом и физическими неудобствами — признаки здоровой Лилии, погребенной под Анной СГ. Нужно было бы радоваться, и, размышляя отвлеченно, он радовался. Тем не менее жить с сострадательным и покорным товарищем прошлой недели было гораздо легче.
Лилия жаловалась на насекомых и скуку. Как-то ночью согласно расписанию пошел дождь, и она жаловалась на дождь.
Однажды Скол проснулся от какого-то шевеления. Посветил фонарем. Она уже развязала запястья и высвобождала ноги. Он заново ее связал и ударил.
В ту субботу они не разговаривали.
На следующий день снова ехали. Скол держался рядом и внимательно следил за ней, когда кто-то попадался навстречу. Напоминал улыбаться, кивать и отвечать на приветствия, как будто все в порядке. Лилия угрюмо молчала, и он опасался, что, несмотря на пистолет, она того и гляди позовет на помощь или откажется продолжать путь.
— Не только тебя — всех, кто попадется на глаза. Клянусь, я всех прикончу!
Она крутила педали, улыбалась и нехотя кивала. У него заклинило переключение скоростей, и пришлось остановиться, хотя проехали только сорок километров.
К концу третьей недели ее раздражительность поутихла. Она хмуро сидела, дергая травинки, рассматривала кончики пальцев и крутила браслет. На Скола смотрела с любопытством, словно на незнакомца. Приказы выполняла медленно и механически.
Он чинил велосипед, думая, что искусственно торопить ее пробуждение не стоит.
Как-то вечером, когда шла четвертая неделя, она поинтересовалась:
— Куда мы едем?
Они доедали последний на сегодня кейк.
— На остров Майорка. В Море вечного мира, — ответил Скол после секундного колебания.
— Майорка?
— Остров неизлечимых. На земле таких семь. На самом деле больше, потому что некоторые — целые архипелаги. Я нашел их на карте музея до-У еще в Инд. Их залатали сверху, а с карт в МДС вовсе убрали. Хотел рассказать тебе в тот день, когда меня «вылечили».
Лилия помолчала.
— Ты сказал Королю?
Впервые вспомнила его за все это время. Сообщить ей, что Королю не требовалось ничего говорить, что он давно все знал и скрывал? Какой смысл? Король мертв, зачем оскорблять его память?
— Да. Он очень удивился и обрадовался. Не понимаю, почему он… сделал то, что сделал. Ты же знаешь?
— Знаю. — Она отвела глаза и откусила макси-кейк. — Как они живут на том острове?
— Понятия не имею. Может, совсем без удобств, очень примитивно. Всё лучше, чем так. — Скол улыбнулся. — Как бы то ни было, они свободны. И не исключено, что высоко цивилизованны. Первые неизлечимые, наверно, были самыми независимыми и изобретательными.
— Не уверена, что мне туда надо.
— Не торопись. Через несколько дней сама поймешь. Это ведь ты первая додумалась, что могут существовать колонии неизлечимых, помнишь? Ты просила меня их отыскать.
— Да, — кивнула она.
Несколько дней спустя она взяла найденную им французскую книгу и попробовала читать. Он сел рядом и переводил.
В то воскресенье с ними поравнялся велосипедист.
— Привет.
— Привет, — отозвался Скол.
— А я думал, эту модель уже изъяли, — удивился попутчик, крутя педали слева от Скола.
— Ага, но на стоянке других не было.
У товарища был велосипед с более тонкой рамой, и скорости переключались нажатием кнопки.
— В 935?
— Нет, 939.
— А-а. — Товарищ бросил взгляд на корзины, где в одеялах лежали сумки.
— Ли, давай поднажмем, — вмешалась Лилия. — Их уже не видно.
— Никуда не денутся — еда и одеяла у нас.
Товарищ улыбнулся.
— Все равно, поехали быстрее, — настаивала Лилия. — Нечестно заставлять их ждать.
— Ладно. — Скол повернулся к товарищу. — Счастливо.
— И вам.
Оторвались.
— Молодец. Он уже собирался спросить, зачем нам столько всего.
Лилия не ответила.
Они проехали около восьмидесяти километров и расположились в лесу к северо-западу от 12471, в одном дне пути от 082. Нашли неплохое укрытие — треугольную расщелину между скалистыми уступами, над которой нависли кроны деревьев. Скол нарезал веток, чтобы завалить вход.
— Меня больше не надо связывать. Я не убегу и не стану звать на помощь. Убери пистолет.
— Хочешь на Майорку?
— Конечно. Очень. Я всегда хотела. Когда была собой.
— Хорошо. — Скол спрятал пистолет и в ту ночь ее не связывал.
Однако его встревожил столь будничный тон. Где же энтузиазм? И благодарность… Он признавался себе, что ожидал именно их: благодарности, проявлений любви. Лежа без сна, слушал ее тихое, спокойное дыхание. На самом деле спит или прикидывается? Вдруг каким-то немыслимым способом водит его за нос? Посветил фонариком. Веки смежены, губы приоткрыты, руки сложены под одеялом, будто она все еще связана.
Напомнил себе, что сегодня только двадцатое маркса. Через неделю-другую она станет более эмоциональной. Закрыл глаза. Когда проснулся, она подбирала с земли камни и прутья.
— Доброе утро, — произнесла дружелюбно.
Неподалеку нашелся ручеек и дерево с зелеными плодами. Скол решил, что это olivier[15]. Плоды были горькими и странными. Они оба предпочли макси-кейк.
Лилия спросила, как он избавился от терапии. Рассказ про листок на мокром камне и самодельные повязки произвел впечатление. Она похвалила его находчивость.
Как-то ночью отправились в 12471 за едой, полотенцами, туалетной бумагой и одеждой. Заодно изучили в МДС при слабом свете фонаря карту местности.
— Доберемся в 082, а потом? — спросила Лилия на следующее утро.
— Спрячемся на берегу и станем каждую ночь высматривать неизлечимых.
— Они рискнут высадиться?
— Думаю, да. Подальше от города.
— Разве им не логичнее плыть в Евр? Это ближе.
— Будем надеяться, что заглядывают и в Афр. Хочу взять в городе что-нибудь для обмена на острове. Что-нибудь ценное. Надо подумать.
— Есть шансы найти лодку?
— Вряд ли. Прибрежных островов там нет, значит, не будет и моторок. Конечно, остаются еще весельные в парках аттракционов, только не представляю, как прогрести двести восемьдесят километров.
— В принципе возможно.
— Да, в крайнем случае. Но я рассчитываю на менял или какую-то организованную спасательную операцию. Майорка вынуждена защищаться, Уни знает о ее существовании, знает обо всех островах. Тамошние товарищи, наверное, выискивают новеньких, чтобы пополнить свои ряды.
— Не исключено.
Ночью снова шел дождь, и они сидели рядом, завернувшись в одеяло и вжавшись между высокими каменными уступами в самом дальнем и тесном уголке своего укрытия. Он поцеловал ее и хотел расстегнуть комбинезон. Она остановила его руку.
— Я понимаю, это звучит глупо, но я как-то до сих пор не могу в другие дни. Давай дождемся субботы.
— Действительно, глупо.
— Знаю, и все-таки… Пожалуйста!
— Конечно, если ты так хочешь, — отозвался Скол через секунду.
— Хочу.
Они читали книги и прикидывали, что лучше всего взять в 082 для продажи. Он проверял велосипеды, а она увлеклась гимнастикой — даже его перещеголяла.
В субботу вечером, вернувшись с ручья, Скол застал Лилию с пистолетом в руке. В сощуренных глазах горела ненависть.
— Он мне звонил, перед этим.
— О чем ты го…
— Король! — выкрикнула она. — Он звонил мне! Ты, лживый, злобный… — Она нажала на крючок. Потом еще раз, сильнее. Посмотрела на пистолет, на Скола…
— Там нет генератора.
Снова взглянула на оружие, на него, шумно вдохнула, раздувая ноздри.
— Злость! Что на тебя наш… — начал он.
Она размахнулась и запустила в него пистолетом. Он заслонил лицо, и удар пришелся в грудь. От боли перехватило дыхание.
— Идти с тобой? Трахаться с тобой? После того, как ты его убил? Ты… ты fou, зеленоглазый chien, cochon, batard![16]
Он схватился за грудь, перевел дух.
— Я не убивал! Он покончил с собой, Лилия! Иисус и…
— Потому что ты ему солгал! Про нас! Сказал, что мы…
— Он сам выдумал. Я говорил, что это неправда! Говорил! А он не поверил!
— Нет, ты подтвердил. Он сказал, что ему плевать, что мы друг друга стоим, а потом отключился и…
— Лилия, клянусь любовью к Семье, я говорил ему, что это неправда!
— Тогда почему он повесился?
— Потому что знал!
— Потому что ты ему сказал! — Она повернулась и схватила велосипед — корзина была уже упакована, — стала пробираться сквозь наваленные у входа ветки.
Скол бросился следом и обеими руками ухватил заднее колесо.
— А ну вернись!
— Пусти!
Он взялся за раму, вырвал велосипед и отбросил в сторону. Схватил ее за руку и держал, несмотря на посыпавшиеся удары.
— Он знал про острова! Острова! Он жил недалеко от одного из них, торговал с товарищами! Это он рассказал, что они высаживаются на берег!
Лилия широко раскрыла глаза.
— Что ты такое говоришь?
— У него было задание рядом с таким островом. Фолклендские острова, у побережья Арг. Он видел неизлечимых и выменивал у них разные штуки. Он не сказал нам, потому что знал, что мы захотим туда перебраться, а он был против! Вот почему он повесился! Понимал, что ты узнаешь от меня и что ему больше не быть «Королем», и ему было совестно, и он устал.
— Ты лжешь. И ему солгал. — Она вырвала руку, да так резко, что на плече поползла материя.
— Это неизлечимые дали ему парфюмерную воду и семена табака.
— Не хочу тебя слушать. И видеть не хочу. Я пойду туда одна.
Подобрала свою сумку и размотавшееся одеяло.
— Не сходи с ума.
Не слушая его, Лилия подняла велосипед, бросила сумку в корзину и запихнула сверху одеяло.
— Никуда ты без меня не пойдешь.
— Еще как пойду. — Ее голос дрожал.
Они тянули велосипед в разные стороны. В сгущающемся сумраке Скол смутно различал ее лицо.
— Я тебя не пущу.
— Лучше повеситься, как он, чем идти с тобой.
— Слушай меня, ты… Я еще полгода назад мог добраться до острова! Я уже поехал и вернулся, потому что не хотел бросать тебя, мертвую и безмозглую! — Он с силой толкнул Лилию к каменной стене и отшвырнул велосипед. Прижал ее руки к скале. — Я приехал сюда из США, и это животное существование нравится мне не больше, чем тебе. Драться я хотел, любишь ты меня или ненавидишь…
— Ненавижу!
— …но ты останешься со мной! И плевать на пистолет — управлюсь руками и камнями. Так что вешаться не придется, я сам…
От удара коленом пах взорвало болью… Когда он пришел в себя, Лилия — бледно-желтый силуэт во мраке — уже отчаянно пробивалась наружу сквозь ветки.
Он поймал ее за руку и бросил на землю. Она истошно вскрикнула.
— Batard![17] Больной, агрессивный…
Он упал на нее и зажал ей рот, сдавил изо всей мочи. Она укусила его за ладонь, впилась зубами, лягнула, стала бить кулаками по голове. Он прижал коленями ее ноги, поймал запястье. Она продолжала кусаться и лупить его свободной рукой.
— Суббота! Люди вокруг! Хочешь, чтоб нас обоих «вылечили», глупая сучка?
Она все еще бушевала.
Потом стихла, тяжело дыша; зубы разжались, отпустили.
— Garce![18] — произнес он.
Лилия попробовала шевельнуть ногой. Он придавил сильнее. Руку жгло так, будто вырвано мясо.
Она лежала под ним, побежденная, с раздвинутыми ногами, и он вдруг завелся. Захотелось сорвать с нее комбинезон и «изнасиловать». Сама просила подождать субботы! Может, тогда бросит всю эту ткань про Короля и про то, как она его, Скола, ненавидит, перестанет драться — именно этим они и занимаются — и поливать его французскими ругательствами.
Она смотрела ему в глаза.
Скол отпустил запястье и рванул комбинезон, там, где разошлась материя. Лилия принялась брыкаться с новой силой.
Он раздирал эластичную материю, обнажил перед, стал гладить мягкие полные груди, гладкий живот, лобок с несколькими близко поросшими волосками, ниже — влажные губы. Она била его по голове, вцеплялась в волосы, кусала ладонь. Он скользил по ее телу свободной рукой, ласкал пальцами, мял, возбуждаясь все больше. Разорвал комбинезон донизу. Она пнула его, попробовала скинуть, но он сел сверху, плотно придавив ногами к земле, прижался бедрами, поймал ладонь одной руки и пальцы другой.
— Тише… Тише…
Вошел наполовину.
Она брыкалась, извивалась, сильнее кусала руку.
Еще толчок — и внутри целиком.
— Тише, Лилия… — повторял он, — тише…
Выпустил руки и, лаская мягкую грудь, почувствовал, как напрягаются под пальцами соски.
— Тише, тише.
Двигался медленно, затем быстрее и резче.
Встал на колени. Она лежала, прикрыв глаза одной рукой, а другую закинув назад; грудь тяжело вздымалась.
Поднялся, встряхнул свое одеяло и накрыл ее по плечи. Присел рядом на корточки.
— Ты как?
Не ответила.
Посветил фонариком на ладонь. Из овала ярких ранок сочилась кровь.
— Иисус и Уэй.
Промыл руку водой с мылом и вытер. Пошарил вокруг.
— Ты брала аптечку?
Тишина.
Нашел ее сумку и здоровой рукой нащупал то, что искал. Сел на камень с аптечкой на коленях и пристроил фонарь на соседнем валуне.
— Животное, — процедила она.
— Я не кусаюсь. И не пытаюсь убить. Иисус и Уэй, ты же думала, что пистолет исправен!
Он распылил на ладонь заживляющий раствор, один слой, другой.
— Сochon[19].
— Уймись. Хватит.
Сорвал упаковку с бинта и услышал, что она встает. Зашуршала сбрасываемая одежда. Лилия подошла, взяла фонарь, вытащила из своей сумки мыло, полотенце и комбинезон и направилась в сторону камней, которые он навалил между скалистыми уступами в глубине укрытия, чтобы можно было перелезать на ту сторону к ручью.
Скол залепил в темноте рану, нашел на земле второй фонарь. Поставил велосипеды вместе, приготовил, как обычно, две постели, положил рядом ее сумку. Поднял обрывки комбинезона и убрал к себе пистолет.
Луна выплыла из-за скал и светила сквозь черную неподвижную листву.
Лилии все не было, и он испугался, как бы она не ушла пешком.
В конце концов вернулась. Убрала мыло и полотенце в сумку, выключила фонарь и залезла под одеяло.
— Ты была подо мной, и я завелся. Я всегда тебя хотел, а эти последние недели просто с ума сходил. Ты же знаешь, я тебя люблю.
— Дальше я пойду одна.
— Доберемся до Майорки — делай как знаешь; а до тех пор мы вместе, Лилия. И точка.
Она промолчала.
Скол проснулся от странных звуков — всхлипов и горестных стонов. Сел, посветил фонарем: она зажимала рот рукой, по вискам из-под сомкнутых век катились слезы.
Быстро подошел, присел, погладил по голове.
— О Лилия, не надо. Не плачь. Пожалуйста!
Наверное, он сделал ей больно. Может быть, внутри.
Она рыдала.
— Лилия, прости! Прости, любимая! Иисус и Уэй, лучше бы пистолет работал!
Она помотала головой, зажимая себе рот.
— Я думал, ты из-за меня. Тогда что? Не хочешь идти вместе? Хорошо.
Снова помотала головой.
Скол растерялся. Сидел рядом, гладил по голове, спрашивал, просил перестать, потом постелил себе рядом, повернул ее, прижал к груди. Она плакала. Когда он проснулся, Лилия смотрела на него, лежа на боку и подпирая голову рукой.
— Идти поодиночке нет смысла, — произнесла она. — Останемся вместе.
Скол хотел вспомнить, о чем они говорили перед тем, как он заснул. Кажется, ни о чем, она плакала.
— Хорошо, — ответил растерянно.
— Мне так стыдно за пистолет. Как я могла! Я была уверена, что ты соврал Королю.
— А мне стыдно за то, что я сделал.
— Успокойся, это совершенно естественно. Я тебя не виню. Как рука?
Он выпростал ее из-под одеяла и сжал. Было очень больно.
— Ничего.
Лилия взяла его руку и осмотрела бинт.
— Заживителем брызгал?
— Да.
Она глядела на него большими карими ясными после сна глазами.
— Ты правда поехал к острову и вернулся?
Он кивнул.
— Тres fou[20], — улыбнулась она.
— Вовсе нет.
— Да.
Снова посмотрела на руку, поднесла к губам и стала один за другим целовать кончики его пальцев.
Глава 14
В путь тронулись только в девять утра и, чтобы компенсировать свою лень, долго ехали быстро. День стоял странный, душный. На белый солнечный диск в зеленовато-сером мареве можно было глядеть не щурясь. Сбой управления климатом. Лилия вспомнила, что однажды, когда ей было двенадцать или тринадцать, такое приключилось в Кит.
— Ты там родилась?
— Нет, в Мекс.
— Да ну?! Я тоже!
Теней не было, и казалось, будто встречные велосипеды летят над землей, словно автомобили. Товарищи с опаской поглядывали на небо и при встрече хмуро кивали.
Когда они с Лилией сидели на траве, по очереди отпивая колу, Скол сказал:
— С этого момента лучше не торопиться. Не исключено, что на дорожке сканеры, надо быть аккуратнее.
— Сканеры из-за нас?
— Не обязательно. Просто потому, что это ближайший к острову город. Ты бы на месте Уни не подстраховалась?
Он боялся не столько сканеров, сколько какой-нибудь поджидающей их команды врачей.
— А вдруг нас ищут по фотографиям? — спросила Лилия. — Наставники, доктора…
— Вряд ли, столько времени прошло… Придется рискнуть. У меня пистолет и нож. — Он пощупал карман.
— Ты сможешь? — спросила она после секундной паузы.
— Да. Наверно.
— Хоть бы не пришлось.
— Ага.
— Не забудь солнечные очки.
— Сегодня? — Он посмотрел на небо.
— Из-за глаза.
— А, конечно. — Скол вытащил очки, надел и улыбнулся. — А вот тебе как быть, даже и не знаю. Разве что выдохнуть.
— В смысле? — спросила она и вдруг залилась краской. — Их под одеждой не видно.
— Первое, на что я обратил внимание, когда тебя встретил. Первое!
— Я не верю. Ты врешь! Правда ведь, врешь?
Он расхохотался и щелкнул ее по подбородку.
Ехали медленно. Сканеров на дорожке не видели. Команда врачей не остановила.
Все велосипеды в округе были новыми, однако никто не делал замечаний по поводу их старой модели.
К вечеру прибыли в 12082. Двинулись на запад, вдыхая запах моря и внимательно оглядывая дорожку.
Бросили велосипеды в леске и пешком вернулись в столовую, из которой можно было спуститься на пляж. Далеко внизу, сливаясь на горизонте с зеленовато-серой дымкой, простиралась синяя морская гладь.
Позади раздался детский голос:
— Товарищи не коснулись.
Лилия крепче сжала руку Скола.
— Не останавливайся, — сказал он. Они спускались по бетонным ступеням в неровном крутом склоне.
— Эй вы! — позвал мужчина. — Вы двое!
Скол сдавил руку Лилии, они обернулись. Товарищ стоял за сканером в начале лестницы, держа за руку голенькую девочку лет пяти-шести, которая почесывала голову красным совком.
— Вы коснулись сканера?
Они переглянулись.
— Конечно, — ответил Скол.
— Да, конечно, — повторила Лилия.
— Зеленый огонек не мигал, — возразила девочка.
— Мигал, сестренка, — серьезно промолвил Скол. — Иначе мы бы не пошли дальше, так ведь?
Он посмотрел на товарища и выдавил улыбку. Тот наклонился к девочке и что-то спросил.
— Нет, — ответила она.
— Пошли, — сказал Скол, и они повернулись, продолжая спуск.
— Маленькая злобная дрянь, — прошептала Лилия.
— Просто иди.
У подножия лестницы они остановились, чтобы снять сандалии. Наклоняясь, Скол бросил взгляд наверх: мужчина с девочкой исчезли, по ступенькам спускались другие товарищи.
Под странным туманным небом пляж был наполовину пуст. Товарищи сидели и лежали на одеялах, многие в комбинезонах; молчали или негромко переговаривались. Музыка из динамиков — «Воскресенье — день веселья» — казалась слишком громкой и неуместной. Стайка детей прыгала со скакалкой у воды: «В такой чудесный день мне повторять не лень: Вуд, Уэй, Иисус и я — все вместе мы Семья…»
Держась за руки, Скол и Лилия шли босиком на запад. И без того неширокая полоска пляжа становилась уже и безлюднее. Вдали, между прибоем и скалами, торчал сканер.
— Первый раз вижу сканер на пляже, — заметил Скол.
— И я.
Переглянулись.
— Туда и пойдем, — решил он. — Но позже.
Она кивнула. Подошли ближе.
— У меня сумасшедшее желание коснуться, — признался он. — В драку тебя, Уни! Я здесь!
— Не смей!
— Не бойся, не буду.
Развернулись и зашагали обратно к центру пляжа. Скинули комбинезоны, зашли в воду и как следует отплыли. Спиной к морю изучали береговую линию за сканером. Далекие серые скалы терялись в зеленоватом мареве. Из-за скал показалась птица, описала круг и полетела обратно. Исчезла в узкой расщелине.
— Наверняка там есть где спрятаться, — заметил Скол.
Раздался свисток спасателя; им махали.
Поплыли к берегу.
«Без пяти пять, товарищи, — донеслось из динамиков. — Мусор и полотенца — в корзины, пожалуйста. Вытряхивая одеяло, не мешайте соседям».
Оделись, поднялись по лестнице и направились в рощицу, где бросили велосипеды. Скол почистил компас, фонари и нож, а Лилия упаковала остальные пожитки в один узел.
Стемнело. Выждали еще с час и вернулись в столовую. Набрали в картонную коробку макси-кейков, напитков и спустились на пляж. Прошли сканер. Ночь стояла безлунная и беззвездная, все еще висел туман. Темноту нарушали лишь фосфоресцирующие искры, то и дело вспыхивавшие в набегающих на берег волнах. Скол нес коробку под мышкой и каждые несколько секунд светил фонариком. Лилия тащила узел с одеялами.
— В такую ночь неизлечимые не станут высаживаться на берег для торговли, — заметила она.
— Никого другого тоже не будет. Никаких одержимых сексом подростков. Это хорошо.
Впрочем, на самом деле, плохо. Что, если туман не рассеется много дней и преградит им путь на пороге свободы? Вдруг его создал Уни, нарочно, из-за них? Скол усмехнулся своим мыслям. Лилия права, он точно tres fou[21].
Они остановились, только когда, по их подсчетам, прошагали полпути между 082 и следующим городом. Бросили на песок вещи и осмотрели скалы. Не прошло и нескольких минут, как наткнулись на подходящую пещеру: низкую нору с обертками от макси-кейков и, как ни странно, обрывками доунификационной карты — зеленым «Египтом» и розовой «Эфиоп». Втащили узелок и коробку, расстелили одеяла и поели.
— Ты можешь? — удивилась Лилия, когда они легли. — После того, что было утром и прошлой ночью?
— Без терапии возможно все.
— Фантастика!
Позже он сказал:
— Даже если это конец и нас через пять минут поймают и «вылечат», все равно оно того стоило. Мы были живыми, собой, хотя бы несколько часов.
— Я хочу всю жизнь, а не несколько часов.
— Так и будет. Обещаю. — Он поцеловал ее в губы, погладил в темноте по щеке. — Останешься со мной на Майорке?
— Конечно. А почему нет?
— Ты не хотела. Помнишь? Ты даже до сюда идти со мной не желала.
— Иисус и Уэй, это было вчера! Конечно, останусь. Ты мой спаситель и теперь никуда от меня не денешься.
Они лежали, обнимаясь и целуясь.
— Скол!
Он был один. Сел, стукнулся головой, пошарил в поисках ножа, который накануне воткнул в песок.
— Скол, смотри!
Нащупав нож, он встал на колени и оперся на руку. Лилия — темный силуэт — сидела на корточках перед ослепительно-голубым выходом из пещеры. Он поднял нож, готовый защищаться.
— Нет-нет, — засмеялась она. — Иди посмотри! Ты не поверишь!
Щурясь на сияющее небо и море, Скол подполз ближе.
— Вон там, — радостно указала она на пляж.
Метрах в пятидесяти лежала, зарывшись носом в песок у воды, маленькая двухвинтовая лодка. Старая, с белым корпусом и красным буртиком. На буртике и частично выбитом ветровом стекле виднелись белые крапины.
— Давай подойдем ближе! — Опираясь на его плечо, Лилия начала было вставать, но Скол бросил нож, схватил ее за руку и потянул назад.
— Погоди.
— Что такое?
Он потер место ушиба и хмуро посмотрел на лодку, такую красно-белую, ничейную, появившуюся так кстати в ярком свете погожего, без намека на туман дня.
— Здесь какой-то обман, ловушка. Слишком все гладко. Мы ложимся спать, а наутро подана лодка. Правильно сказала, я не верю.
— Не «подана». Она здесь уже несколько недель. Смотри, сколько птичьего помета и как глубоко нос в песке.
— Откуда она взялась? Прибрежных островов тут нет.
— Может, неизлечимых, которые на ней пришли, поймали. Или товарищи с Майорки специально оставили ее для таких, как мы. Ты же говорил о спасательной операции.
— И за все время никто ее не увидел и не сообщил куда надо?
— Уни никого на эту часть пляжа не пускает.
— Подождем. Просто подождем и посмотрим.
— Хорошо, — ответила она неохотно.
— Слишком все гладко.
— А почему непременно должно быть трудно?
Не спуская глаз с лодки, они позавтракали и свернули одеяла. По очереди ползали в глубь пещеры в туалет, роя ямы в песке.
Волны, которые сначала лизали корму под буртиком, отступили с отливом. На ветровое стекло и поручни, покружив, сели птицы: четыре чайки и две какие-то коричневые.
— С каждой минутой все невыносимее в этой грязи, — пожаловалась Лилия. — Вдруг про лодку сообщили и сегодня ее заберут?
— Говори шепотом! Иисус и Уэй, почему я не захватил подзорную трубу!
Он безуспешно попытался соорудить ее из линз компаса, фонаря и свернутого в трубку картона от коробки.
— Сколько еще ждать?
— Пока не стемнеет.
Тишину пустынного пляжа нарушал только плеск волн, хлопанье крыльев да крики птиц.
Скол прокрался к лодке один, медленно и осторожно. Она оказалась старее, чем они думали: под облупившейся белой краской виднелись следы ремонта, буртик — в щербинах и трещинах. Скол обошел кругом, не притрагиваясь, высматривая при свете фонаря какой-нибудь — какой, он не знал — признак подвоха. Ничего не обнаружил — просто старая загаженная птицами лодка, непонятно по какой причине брошенная, со снятыми центральными сиденьями и на треть выбитым ветровым стеклом. Погасил фонарь, взглянул на скалы и… коснулся поручня, опасаясь, что вот-вот поднимется тревога. Скалы в слабом лунном свете остались темными и безлюдными.
Перелез внутрь и посветил на пульт управления. На вид достаточно просто: рычаги включения гребных и воздушного винтов, рукоять скорости, откалиброванная до ста узлов в час, ручка рулевого управления, еще несколько датчиков и переключатель контролируемого и независимого режимов, который стоял на отметке «независимый». Нашел на палубе между передними сиденьями отсек для аккумулятора и открыл крышку — заряжен до апреля 171-го, т. е. в запасе еще год.
Посветил на обшивку винтов. Один был завален прутьями. Скол смахнул их, вытащил все до одного, направил луч фонаря — винт новый, блестящий. Второй оказался старым: одной лопасти не хватает, другие побиты.
Сел за приборы и нашел зажигание. Миниатюрные часы показывали «5.11 пятн. 27 авг. 169». Включил один гребной винт, другой. Раздался скрип, затем тихое урчание. Выключил, посмотрел на датчики.
На скалистом побережье все было по-старому. Товарищи не выскочили из засады. Пустынная водная гладь сужалась серебристой дорожкой к почти полной луне. Никаких летящих к нему лодок.
Посидел еще несколько минут и вернулся к пещере.
Лилия встретила его у входа.
— Ну что, хорошая?
— Нет. Ее не бросили неизлечимые — внутри никакой записки, вообще ничего. Часы стали в прошлом году, а один винт — новый. Я не включал воздушный, из-за песка, но даже если он исправен, буртик в двух местах треснут, и не исключено, что она просто покачается и никуда не поплывет. Или доставит нас прямиком в 082, к маленькому прибрежному медцентру, хотя вроде бы и снята с телеконтроля.
Лилия молчала.
— Но попробовать можно, — продолжал Скол. — Если ее не бросили неизлечимые, то они не высадятся на берег, пока она тут. Может, нам просто невероятно повезло.
Он отдал ей фонарь, вытащил из пещеры коробку и узел, сунул их под мышки.
— А чем будем там торговать? — спросила Лилия, шагая рядом.
— Лодкой. Она в сто раз ценнее, чем фотоаппараты и аптечки. — Бросил взгляд на скалы. — Ну, докторишки! Вылезайте!
— Ш-ш-ш, перестань!
— Сандалии забыли.
— Они в коробке.
Скол положил вещи в лодку; они вместе соскребли с разбитого ветрового стекла птичий помет и смели ракушки. Подняли ее за нос и развернули к морю, потом взялись за корму и повторили манипуляцию. Делали так, пока она не оказалась в воде, покачиваясь вверх-вниз и неуклюже поворачиваясь. Скол придержал борт, чтобы Лилия залезла, потом толкнул лодку и забрался внутрь сам.
Включил зажигание и под тревожным взглядом сидящей рядом Лилии перевел рычаги гребных и воздушного винтов. Лодку сильно тряхнуло, их бросило из стороны в сторону. Под днищем залязгало. Скол схватился за рукоять рулевого управления и повернул рычаг скорости. Поднимая брызги, лодка набрала прыть; тряска и лязганье стали тише. Он прибавил скорость до двадцати, двадцати пяти. Лязг прекратился, тряска перешла в ровную вибрацию. Лодка скользила по волнам.
— Воздушный неисправен, — сказал он.
— Все равно мы движемся.
— Надолго ли? Она не рассчитана на такой ход, и буртик уже треснут.
Еще прибавил скорость, и лодка полетела, с шумом разрезая верхушки волн. Повернул рукоять рулевого управления — послушалась. Взял курс на север, достал компас, сравнил с индикаторами.
— Идем не в 082. По крайней мере, пока, — сказал он.
Она оглянулась, посмотрела вверх.
— Погони нет.
Скол прибавил скорость, и нос чуть задрался, но удары о волны стали сильнее. Вернул рычаг назад — теперь тот стоял на пятидесяти шести.
— На самом деле вряд ли больше сорока. Когда доберемся — если доберемся, — уже рассветет. Может, оно и неплохо. Во всяком случае, не ошибусь с островом. Неизвестно, насколько эта посудина отклоняется от курса.
Рядом с Майоркой было два острова: ЕВР91766, в сорока километрах к северо-востоку, где располагался комплекс по производству меди, и ЕВР91603, в восьмидесяти пяти километрах на юго-запад, с предприятием по переработке морских водорослей и климатологическим центром.
Лилия прижалась к нему, спасаясь от ветра и брызг из разбитого стекла. Скол держал руль, следил за компасом, морем в лунном сиянии и звездами над горизонтом.
Звезды растаяли, небо светлело, а Майорки все не было. Только море, безмятежное и бескрайнее.
— Если скорость сорок, — проговорила Лилия, — нужно семь часов. Прошло уже больше?
— Может, не сорок.
А может, он сделал слишком сильную поправку на восточное течение. Может, они проскочили Майорку и идут прямиком в Евр. Или Майорки не существует — ее убрали с доунификационных карт, потому что доунификационные товарищи «разбомбили» ее, стерев с лица земли, а зачем напоминать Семье про безумие и варварство?
Он по-прежнему держал курс на север, самую малость отклоняясь к западу, и немного снизил скорость.
Небо серело, а остров все не показывался. Они молча вглядывались в горизонт, избегая встречаться глазами.
На северо-востоке мерцала над водой последняя звезда. Нет, мерцала на воде. Нет…
— Смотри!
Лилия взглянула, куда он показывал, схватила его за руку.
Огонек описывал дугу из стороны в сторону, потом вверх-вниз, словно манил. Примерно в километре.
— Иисус и Уэй, — тихо сказал Скол и повернул руль.
— Осторожнее. Вдруг это…
Он перехватил руль другой рукой, достал из кармана нож, положил на колени.
Огонек погас, проступили очертания маленькой лодки. В ней махали чем-то бледным, что потом надели на голову — шляпой; замахали рукой.
— Товарищ, — сказала Лилия.
— Человек.
Скол держал курс прямо на лодку — кажется, весельную, — одна рука на рулевом управлении, другая — на переключателе скорости.
— Ты только на него глянь! — воскликнула Лилия.
Низкорослый мужчина с белой бородой и красным лицом под широкополой желтой шляпой был одет во что-то синее сверху и белое снизу.
Скол сбавил скорость, притерся к весельной лодке и выключил все три винта.
Незнакомец — старый, за шестьдесят два, и голубоглазый, фантастически голубоглазый — улыбнулся редкими коричневыми зубами.
— Драпаете от этих чучел? На свободу?
Его лодка качалась на поднятых ими боковых волнах. Внутри ездили сети и багры — рыболовные снасти.
— Да, — отозвался Скол. — Да! Мы ищем Майорку.
— Майорку? — Старик рассмеялся и почесал бороду. — Мальорку. Не Майорка, а Мальорка! Только теперь это Свобода. Мальоркой ее не зовут уже… бог знает сколько, лет сто, наверное! Свобода.
— Это рядом? — спросила Лилия.
— Мы друзья, — прибавил Скол. — Мы не будем мешать или «лечить»…
— Мы сами неизлечимые, — сказала Лилия.
— А то ж. Иначе чего бы вам тут делать? Я как раз по этой части — выглядываю таких, как вы, и подсобляю добраться в порт. Вон она, Мальорка-то. — Старик указал на север.
Теперь они отчетливо различили на горизонте узкую темно-зеленую полосу. На ее западной оконечности сияло что-то розовое — вершины гор в первых лучах солнца.
Скол и Лилия переглянулись, потом снова посмотрели на Майорку-Мальорку-Свободу.
— Держитесь крепче, — сказал незнакомец, — сейчас зацеплю конец и переберусь к вам.
Они повернулись на сиденьях лицом друг к другу. Скол отбросил нож и взял Лилию за руки.
Оба улыбались.
— Я боялась, что мы прошли мимо.
— И я. Или что ее вообще больше нет.
Поцеловались.
— Эй, руку дайте! — Старик цеплялся грязными пальцами за корму.
Поспешили к нему. Скол оперся коленями о заднее сиденье и помог перебраться на борт.
Одежда незнакомца была из ткани, шляпа сплетена из плоских желтых волокон. На полголовы ниже нормы, он издавал странный резкий запах. Скол потряс задубелую руку.
— Я Скол, а это Лилия.
— Наше вам… — улыбнулся отвратительной улыбкой голубоглазый бородач. — Я Даррен Констанса.
Пожал руку Лилии.
— Даррен Констанса? — переспросил Скол.
— Да, имя такое.
— Очень красивое! — похвалила Лилия.
— Сносное корыто, — произнес Даррен Констанса, осматриваясь.
— Воздушный винт не работает, — сказал Скол.
— И все-таки мы доплыли, — возразила Лилия. — Нам повезло, что мы ее нашли.
Даррен Констанса осклабился.
— А карманы у вас набиты фотоаппаратами и другой дребеденью?
— Нет, — ответил Скол. — Мы решили ничего не брать. Начался прилив и…
— Зря вы так. Вообще, что ли, ничего?
— Пистолет без генератора. — Скол вынул его из кармана. — Несколько книг и бритва там в узелке.
— Ну, хоть что-то. — Даррен Констанса взял оружие, повертел его, пощупал большим пальцем рукоять.
— На продажу будет лодка, — сказала Лилия.
— Надо было взять больше, — повторил Даррен Констанса, отворачиваясь и отступая.
Они переглянулись, готовые двинуться следом, и тут у него в руке блеснул другой пистолет.
— Этот старый, стреляет пулями. — Он сунул пистолет Скола в карман и отошел еще дальше к передним сиденьям. — Без генератора. Пиф-паф. Прыгайте, живо! Кому сказал? Сигайте в воду. В воду, безмозглые железяки! Или хотите пулю в лоб? — Он щелкнул чем-то сзади пистолета и наставил его на Лилию.
Скол толкнул ее к борту. Она перелезла через поручни и скользнула в воду. Пробормотала:
— Зачем он это?…
Скол прыгнул следом.
— Прочь от лодки! Гребите! Дальше!
Они отплыли на несколько метров — комбинезоны пузырились, — повернулись, держась на одном месте.
— Зачем вы это делаете? — повторила Лилия.
— Сама скумекай, железяка! — Даррен Констанса сел за пульт.
— Мы же утонем! Нам не доплыть! — крикнул Скол.
— А кто вас сюда звал? — Моторка прыгнула вперед, поднимая брызги и волоча за собой весельную лодку, высекавшую плавники пены.
— В драку тебя, злобная тварь! — заорал Скол.
Лодка развернулась в сторону восточного края далекого острова.
— Он взял ее себе! — воскликнула Лилия. — Он сам ее продаст!
— Больной, эгоистичный до-У… Вуд, Уэй, Иисус и Маркс, у меня в руке был нож, и я бросил его на пол! В порт он добраться помогает!.. Пират, вот кто он такой, злобный…
— Хватит! Перестань! — Лилия посмотрела на него в отчаянии.
— О Иисус и Уэй!
Они расстегнули комбинезоны, высвободились.
— Не выбрасывай! — приказал Скол. — Если связать рукава и штанины, они будут держать воздух!
— Еще лодка!
Где-то посередине между ними и островом с запада на восток быстро двигалась белая точка.
Лилия замахала комбинезоном.
— Слишком далеко! — произнес Скол. — Надо плыть!
Они обвязали рукава вокруг шеи и поплыли в леденящей воде. До острова было невозможно далеко — не меньше двадцати километров.
Если время от времени отдыхать, держась за надутые комбинезоны, то можно подплыть достаточно близко, и их заметят. Но кто? Товарищи вроде Даррена Констансы? Вонючие пираты и душегубы? Неужели Король был прав? «Надеюсь, вы туда доберетесь, — сказал он, лежа на кровати с закрытыми глазами. — Вы двое. Вам там самое место». Дракин сын!
Украденная у них лодка взяла правее, на восток, уходя от погони.
Скол размеренно греб, краем глаза поглядывая на Лилию. Хватит ли сил? Или они утонут, захлебнутся, опустятся в темную толщу воды… Он прогнал эти мысли, просто плыл и плыл.
Расстояние между лодками увеличилось. Вторая, видимо, прекратила погоню. Теперь она казалась крупнее и все росла.
Скол остановился и поймал барахтающуюся ногу Лилии. Она оглянулась, хватая воздух; он показал рукой.
Лодка развернулась и шла в их сторону.
Они потянули за рукава на шее и замахали комбинезонами, голубым и ярко-желтым.
Лодка повернула в одну сторону, потом в другую.
— Сюда! Помогите! Помогите! — кричали они, изо всех сил высовываясь из воды.
Лодка снова отклонилась в сторону, потом резко развернулась. Увеличиваясь в размере, она шла прямо на них и сигналила — громче, громче, громче!
Лилия привалилась на Скола, откашлялась. Он подставил ей под руку плечо.
Белый катер подошел вплотную, предстал во весь рост — с одним винтом, на корпусе большими зелеными буквами написано «ПИ» — и остановился, окатив их волной.
— Держите! — крикнул молодой светловолосый товарищ на борту.
Рядом с ними шлепнулся белый круг на веревке. Скол обхватил Лилию. Веревка натянулась.
— Я в порядке, — прошептала Лилия, — в порядке.
Скол вырвал у нее комбинезон и поставил ее пальцы на скобы в корпусе судна. Она полезла вверх. Товарищ перегнулся и поймал ее руку. Скол подтолкнул снизу. Потом забрался сам.
Они лежали на спине на теплой палубе под грубыми одеялами и переводили дух. Сначала одному, потом другому приподняли голову и поднесли к губам маленький металлический контейнер. Жидкость пахла, как Даррен Констанса. Она обжигала горло, но разливалась по желудку удивительным теплом.
— Алкоголь? — спросил Скол.
— Ничего, — ответил светловолосый, улыбаясь сверху нормальными зубами и навинчивая крышку на флягу. — От одного глотка мозг не сгниет.
Ему было лет двадцать пять: короткая светлая борода, вполне нормальные глаза и кожа. Бедра перетянуты коричневым поясом с пистолетом в кобуре того же цвета. Одет в белую тканевую рубаху без рукавов и желто-коричневые брюки до колен.
Товарищ положил флягу на сиденье и расстегнул ремень.
— Выловлю ваши комбинезоны. Отдышитесь пока.
Бросил ремень к фляге и перелез через борт. Раздался плеск, лодку качнуло.
— По крайней мере, они не все, как тот первый, — произнес Скол.
— У него пистолет.
— Он оставил его здесь. Если бы он был… болен, то побоялся бы.
Они молча, держась за руки, лежали под грубыми одеялами, дышали полной грудью и глядели в ясное голубое небо.
Лодка накренилась, и молодой человек забрался на борт с мокрыми комбинезонами. Его давно не стриженные волосы завитками прилипли ко лбу. Улыбнулся.
— Как вы, лучше?
— Да.
Встряхнул комбинезоны над водой.
— Простите, не успел защитить вас от этого тупаря. Большинство иммигрантов прибывают из Евр, и я в основном держусь к северу. Нам бы две лодки, а не одну. Или радар помощнее.
— Ты — полицейский? — спросил Скол.
— Я? — Молодой человек улыбнулся. — Нет. Я из Службы помощи иммигрантам, «ПИ». Это агентство, которое нам милостиво разрешили учредить, чтобы вводить вновь прибывших в курс дела. И помогать им добраться до берега, не утонув по дороге.
Он повесил комбинезоны на поручни и расправил мокрые складки.
Скол приподнялся.
— И часто такое случается?
— Кража лодок — распространенная местная забава. Есть и другие, еще более занятные.
Скол и Лилия сели. Молодой человек стоял к ним лицом, освещенный с одного бока розовыми лучами солнца.
— Жаль вас разочаровывать, но здесь далеко не рай. Четыре пятых населения — потомки семей, живших тут до Унификации или переселившихся сразу после. Выродившиеся, невежественные, подлые и самодовольные. К тому же презирают иммигрантов. Называют нас «железяками» — из-за браслетов, хотя мы их снимаем. — Он взял ремень с сиденья. — А мы зовем их тупарями. — Застегнул пряжку. — Только не вздумайте сказать это вслух! Сразу пятеро или шестеро начнут топтать вам ребра — еще одна их забава. Островом управляет некий генерал Констанса и…
— Так это же он украл у нас лодку! Даррен Констанса!
— Сомневаюсь, — улыбнулся молодой человек. — Генерал в такую рань не встает. Скорее всего, ваш тупарь пошутил.
— Дракин сын! — процедил Скол.
— За Констансой церковь и армия. Свободы очень мало, даже для тупарей, а для нас так совсем никакой. Мы обязаны жить в специальных районах, «желез-таунах», и не имеем права покидать их без веской причины. Каждому тупарю-полицейскому надо предъявлять документы, а работу можно найти только самую плохую, самую тяжелую. — Он взял флягу. — Хотите еще? Это называется виски.
Скол и Лилия покачали головой.
Молодой человек отвинтил крышку и налил в нее янтарную жидкость.
— Что еще я забыл? Мы не имеем права владеть землей или оружием. Я сдаю пистолет, как только схожу на берег. — Поднял виски. — Добро пожаловать на Свободу.
Они обескураженно переглянулись.
— Так называется остров. Свобода.
— Мы думали, они рады пополнению, — удивился Скол. — Легче защищать остров от Семьи.
Молодой человек закрутил крышку.
— Никто сюда не суется, кроме двух-трех иммигрантов в месяц. Последний раз Семья пыталась «вылечить» тупарей еще при пяти компьютерах. С тех пор, как запустили Уни, — ни разу.
— Почему? — удивилась Лилия.
Молодой человек смерил их взглядом.
— Кто знает? Существуют разные теории. Тупари считают, что либо «Бог» их защищает, либо Семья боится армии, горстки пьяных никчемных увальней. Некоторые иммигранты полагают, что остров в таком упадке, что Уни просто нет смысла его «лечить».
— А другие? — спросил Скол.
Молодой человек отвернулся и поставил флягу на полочку под пультом управления.
— Другие — и я в их числе — думают, что Уни использует и остров, и тупарей, и все скрытые острова в мире.
— Использует?
— Как? — удивилась Лилия.
— В качестве тюрем.
Скол и Лилия изумленно раскрыли глаза.
— Почему на пляже всегда оказывается лодка? Всегда, и в Евр, и в Афр, старая, но вполне пригодная. И почему так кстати в музеях находятся карты с заплатами? Разве не легче напечатать новые, совсем без островов? — Он окинул их пристальным взглядом. — Что бы вы сделали, если бы программировали компьютер на поддержание общества в максимально эффективном, стабильном и покорном состоянии? Как поступить с биологическими уродцами, «неизлечимыми», потенциальными смутьянами?
Они молчали. Молодой человек наклонился ближе.
— Все просто — надо оставить несколько «неунифицированных» островов там и сям, карты в музеях и лодки на побережье. Компьютеру не придется выпалывать сорняки — они исчезнут сами. Радостно проберутся в ближайший изолятор, где их встретят тупари и генерал Констанса. Лодки отнимут, а самих, беспомощных, запихнут в желез-тауны — да с такой жестокостью, до которой благородные ученики Вуда, Уэя, Иисуса и Маркса никогда не опустятся.
— Не может быть, — сказала Лилия.
— Многие думают, что вполне может.
— Уни специально дает нам сюда перебраться? — переспросил Скол.
— Нет, — возразила Лилия. — Слишком мудрено.
Молодой человек перевел взгляд на Скола.
— Драка! Я считал себя таким умным! — воскликнул тот.
— Я тоже. — Молодой человек откинулся на спинку сиденья. — Прекрасно тебя понимаю.
— Нет, невозможно, — повторила Лилия.
На секунду воцарилась тишина.
— Сейчас пойдем в порт. В «ПИ» с вас снимут браслеты, зарегистрируют и выдадут двадцать пять баксов подъемных, которые потом нужно будет вернуть. — Молодой человек улыбнулся. — Как ни крути, тут лучше, чем в Семье. Ткань носить приятнее, чем паплон! И даже гнилой инжир вкуснее макси-кейков. Можно рожать детей, выпивать, курить и, если гнешь спину, снимать пару комнат. Отдельные железяки даже богатеют — в основном юмористы. Если будете говорить тупарям «сэр» и носа не казать из желез-тауна, то все в порядке. Никаких сканеров, наставников, и ни разу за год «Жизнь Маркса» по телевизору.
Лилия улыбнулась. Скол тоже.
— Наденьте комбинезоны. Тупари приходят в ужас от наготы. Говорят, что это «греховно». — Молодой человек повернулся к пульту и взял курс на Свободу.
Они скинули одеяла, влезли в сырые комбинезоны и встали рядом с молодым человеком, глядя на остров, который играл зеленью и золотом в лучах восходящего солнца. Увенчанный горными кряжами, он там и сям был усыпан желтыми, розовыми и голубыми точками.
— Красота! — решительно заявила Лилия.
Скол, одной рукой обнимая ее за плечи, прищурился и молча смотрел вперед.
Глава 15
Они жили в городе Польенса, снимали угол в покосившемся доме в желез-тауне, где то и дело отключали свет и текла рыжая вода. У них был матрас, стол, стул и ящик для одежды, который служил вторым стулом. Соседи по комнате — Ньюманы, мужчина и женщина за сорок, а также их девятилетняя дочь — разрешали пользоваться своей плитой, выделили полку в «холодильнике» для хранения провизии и приглашали смотреть телевизор. Это была комната Ньюманов; Скол с Лилией платили за свою половину четыре доллара в неделю.
Вдвоем они зарабатывали девять долларов и двадцать центов. Скол устроился на железный рудник и с бригадой иммигрантов грузил на тачки руду. Рядом пылился не подлежавший починке погрузочный транспортер. Лилия работала на швейной фабрике, притачивала застежки к рубахам. Там тоже без движения стоял мохнатый от текстильной пыли станок.
Денег хватало на аренду жилья, еду, проезд на монорельсе, несколько сигарет и газету «Иммигрант на Свободе». Пятьдесят центов откладывали на одежду и всякие непредвиденные обстоятельства и еще пятьдесят отдавали Службе помощи иммигрантам в счет погашения займа в двадцать пять долларов. Питались хлебом, рыбой, картофелем и инжиром. Сначала мучились коликами и запорами, но вскоре привыкли к новой пище и получали удовольствие от разного вкуса и консистенции блюд. С нетерпением ждали завтраков и обедов, хотя готовить и мыть посуду надоедало.
Они изменились внешне. У Лилии несколько дней шла кровь. Ньюманы заверили, что для женщины без терапии это нормально. Ее тело приобрело выраженную округлость форм и гибкость, отросли волосы. Скол, благодаря физическому труду, загрубел и окреп; отпустил прямую черную бороду, которую раз в неделю подстригал ножницами Ньюманов.
Клерк Службы помощи иммигрантам дал им имена. Скола назвали Эйко Ньюмарк, а Лилию — Грейс Ньюбридж. Потом, когда они поженились, — без запроса в Уни, но с бумагами, пошлиной и клятвами перед «Богом», — имя Лилии изменилось на Грейс Ньюмарк. Однако они по-прежнему называли друг друга Скол и Лилия.
Они научились обращаться с монетами, торговаться с владельцами магазинов и ездить на обветшалом переполненном монорельсе. Наловчились уступать дорогу аборигенам и вежливо с ними разговаривать; запомнили «Клятву верности» и салютовали красно-желтому флагу Свободы. Прежде чем войти, стучались, говорили «четверг», а не вудверг, и «март», а не маркс. Напоминали себе, что «драка» и «злость» — слова приличные, а «трахаться» — грязное.
Хассан Ньюман сильно пил. Придя с работы, крупнейшей на острове мебельной фабрики, он вскоре начинал шумно играть с Гиги, своей дочерью, а потом просовывался сквозь разделяющую их занавеску с бутылкой в покалеченной руке — ему отрезало пилой два пальца.
— Эй, смурные железяки, где, злость возьми, ваши стаканы? Идите взбодритесь чуток.
Скол и Лилия выпили с ним несколько раз, но от виски путалось в голове, а тело не слушалось, и они чаще всего отказывались.
— Чего вы? — спросил Ньюман однажды. — Вы у меня снимаете жилье, верно, а все ж таки я не тупарь! Или что? Думаете, я жду от… ответную любезность? Я знаю, вы денежки считаете.
— Не в этом дело, — отозвался Скол.
— А в чем? — Хассан качнулся, но устоял.
Скол помолчал.
— Какой смысл убегать от терапии, а потом одурманивать себя виски? С тем же успехом можно оставаться в Семье.
— А-а. Ну да, понятно. — Широколицый, с налитыми кровью глазами и курчавой бородой, Ньюман насупился. — Погодите. Вот поживете здесь, тогда узнаете. Поживете — узнаете. — Он развернулся и полез сквозь занавеску к себе. Невнятно забормотал. Рия, его жена, ответила что-то примирительно.
Почти все в доме пили, как Хассан. Всю ночь через стены раздавались громкие голоса, сердитые или радостные. В лифте и коридорах пахло виски, рыбой и призванным заглушить эти запахи сладким освежителем воздуха.
По вечерам, покончив с домашними делами, Скол и Лилия поднимались на крышу подышать свежим воздухом или читали за столом «Иммигранта» и книги, найденные в электричке или взятые в небольшой библиотеке Службы помощи иммигрантам. Иногда вместе с Ньюманами смотрели телевизор — спектакли про глупые разногласия в семьях местных, которые часто прерывались объявлениями о различных марках сигарет и гигиенических средствах. Время от времени транслировали речи генерала Констансы или главы церкви, Папы Климента — тревожные речи про нехватку продовольствия, пространства и ресурсов. Хассан, раздухарившись после виски, обычно выключал их, не дослушав; на Свободе, в отличие от Семьи, телевизор можно было включать и выключать по желанию.
Как-то в руднике, ближе к концу пятнадцатиминутного перерыва на обед, Скол подошел к загрузочному транспортеру, размышляя, действительно ли он не подлежит починке, и если нет нужной запчасти, то нельзя ли обойтись без нее или чем-нибудь заменить. Бригадир из местных спросил, что он делает. Скол объяснил, стараясь говорить предельно уважительно, но тот все равно разозлился.
— Гребаные железяки! Вы все считаете себя такими чертовски умными! — Схватился за пистолет. — На место! Если приспичило думать, сообрази лучше, как жрать поменьше!
Не все местные были такими. Владелец дома проникся симпатией к Сколу и Лилии и пообещал им отдельную комнату за пять долларов в неделю, как только что-нибудь освободится.
— Вы другим не чета. Те только пьют да разгуливают по коридорам нагишом. Я предпочту брать на несколько центов дешевле и иметь таких жильцов, как вы.
— Вообще-то иммигранты пьют не без причины, — заметил Скол.
— Знаю, знаю. Мы ужасно с вами обращаемся, готов первый под этим подписаться. И все-таки вы же пьете? И нагишом ходите?
— Спасибо, мистер Коршем, — сказала Лилия. — Мы будем очень благодарны, если вы найдете нам комнату.
Они болели «простудой» и «гриппом». Лилия потеряла место на швейной фабрике, но нашла даже лучше — на кухне ресторана местных, недалеко от дома. Как-то вечером в комнату нагрянули двое полицейских: проверяли документы и искали оружие. Показывая удостоверение личности, Хассан что-то проворчал, и они повалили его на пол и избили дубинками. Вспороли матрасы и разбили несколько тарелок.
У Лилии пропали «месячные», что свидетельствовало о беременности.
Однажды вечером на крыше Скол курил и смотрел на северо-восток, где в небе разливалось тускло-оранжевое зарево от комплекса по производству меди в ЕВР91766. Лилия, снимавшая с веревки сухое белье, подошла и обняла его одной рукой. Поцеловала в щеку, прижалась.
— Все не так плохо. Мы скопили двенадцать долларов, со дня на день переедем в отдельную комнату, и не успеешь оглянуться, как родится ребенок.
— Железяка.
— Нет. Ребенок.
— Отвратительно. Мерзкое, животное существование.
— Другого не дано. Лучше привыкать.
Скол не ответил, по-прежнему глядя на оранжевый отблеск в небе.
«Иммигрант на Свободе» еженедельно публиковал статьи о певцах, спортсменах и иногда ученых из пришлых, которые зарабатывали сорок-пятьдесят долларов в неделю, жили в хороших квартирах, вращались среди влиятельных просвещенных местных и надеялись на большее равенство между двумя лагерями в будущем. Скол читал статейки с презрением, полагая, что владельцы газеты таким образом утихомиривают и убаюкивают иммигрантов, а Лилия принимала все за чистую монету и верила, что их собственный жребий в конце концов тоже станет менее тяжким.
Однажды в октябре, когда они прожили на Свободе чуть больше полугода, появилась статья о художнике по имени Морган Ньюгейт, который прибыл из Евр восемь лет назад и теперь обитал в четырехкомнатных апартаментах в Нью-Мадриде. Его картины, одна из которых, изображавшая сцену Распятия, была недавно подарена Папе Клименту, приносили по целых сто баксов каждая. По словам газеты, он подписывал их литерой «А», по своему прозвищу «Аши».
— Иисус и Уэй! — произнес Скол.
— Что такое?
— Я с этим «Морганом Ньюгейтом» учился в академии. — Он показал ей статью. — Мы дружили. Его звали Карл. Помнишь, у меня в Инд. было изображение лошади?
— Нет. — Она взяла газету.
— В общем, это он нарисовал. И всегда подписывался буквой «А» в кружочке.
Карл тогда назвал себя именно «Аши». Иисус и Уэй, значит, он тоже сбежал! «Сбежал», если можно так выразиться, на Свободу, в изолятор Уни. Но он хотя бы делает то, о чем всегда мечтал. Для него Свобода — действительно свобода.
— Ты должен ему позвонить, — сказала Лилия, не отрываясь от статьи.
— Хорошо.
Может, и нет. В самом деле, какой смысл звонить «Моргану Ньюгейту», который пишет всякие «Распятия» для Папы и уверяет братьев-иммигрантов, что жизнь с каждым днем становится лучше? Правда, не исключено, что он этого не говорил и газетчики наврали.
— Не «хорошо», а позвони. Он наверняка поможет тебе с работой.
— Да, наверное.
— В чем дело? Ты же хочешь другую работу?
— Звякну завтра по дороге в рудник.
Он не позвонил. Вонзал лопату в руду, поднимал, швырял, вонзал, поднимал, швырял… В драку их всех: пьющих железяк; железяк, которые верят в лучшее будущее; тупарей; безмозглую Семью; в драку Уни!
В воскресенье утром Лилия отправились с ним за два квартала, в дом, где внизу работал телефон, и, пока он листал изорванный вдрызг справочник, ждала рядом. Морган и Ньюгейт были очень распространенными среди иммигрантов именами, однако мало у кого из пришлых имелся телефон. Нашли только одного такого Моргана Ньюгейта, и проживал он в Нью-Мадриде.
Скол опустил три жетона и назвал номер. Экран был разбит, впрочем, какая разница — телефоны на Свободе давно уже не показывали картинку.
Ответила женщина. На вопрос, дома ли Морган, сказала, что да. Тишина затянулась, и Лилия, изучавшая в нескольких метрах рекламный плакат сани-спрея, подошла ближе.
— Его что, нет? — прошептала она.
— Алло! — произнес мужской голос.
— Морган Ньюгейт? — осведомился Скол.
— Да. С кем я говорю?
— Это Скол. Ли РМ, из Академии генетических наук.
Наступила пауза.
— Господи! Ли! Ты для меня запрашивал альбомы и уголь!
— Да. А еще сказал наставнику, что ты болен и нуждаешься в помощи.
— Верно, сказал, засранец! — рассмеялся Карл. — Вот так новости! Когда приехал?
— С полгода.
— В Нью-Мадриде?
— Польенсе.
— Что делаешь?
— Работаю на руднике.
— Иисус, какой отстой. — Карл помолчал. — Сущий ад, да?
— Да.
Он даже их словами говорит: «ад», «господи». Наверное, еще и молится.
— Жаль, что телефоны разбиты и нельзя на тебя посмотреть.
Скол вдруг устыдился своей враждебности. Рассказал Карлу про Лилию и будущего ребенка; Карл поведал, что в Семье был женат, однако сюда перебрался один. Не позволил Сколу поздравлять себя с творческими успехами.
— То, что я продаю, — ужасно. Миленькие тупарские дети. Но три дня в неделю пишу для души, так что жаловаться не на что. Слушай, Ли… нет, как там тебя? Скол? Слушай, Скол, надо встретиться. У меня есть мотоцикл, как-нибудь вечерком к вам заеду. Или… постой, ты в следующее воскресенье занят? В смысле, ты и твоя жена?
Лилия с нетерпением посмотрела на Скола.
— По-моему, нет. Не уверен.
— Ко мне придут друзья. И вы давайте, ладно? Около шести.
Лилия изо всех сил кивала, и Скол ответил:
— Постараемся.
— Обязательно приезжайте. — Карл продиктовал адрес. — Я рад, что ты сюда добрался. Все лучше, чем там, так ведь?
— Немного лучше.
— В общем, жду вас в воскресенье. Пока, брат.
— Пока. — Скол отключился.
— Мы поедем, да? — спросила Лилия.
— Ты представляешь, сколько стоит билет?
— О Скол…
— Ладно, ладно, поедем. Только я не приму никакой помощи. И ты не будешь о ней просить. Заруби себе на носу.
Всю неделю по вечерам Лилия приводила в порядок их лучшую одежду, отпарывала изношенные рукава от зеленого платья и ставила новую, менее заметную заплату ему на штанину.
Здание, на самой окраине нью-мадридского желез-тауна, находилось во вполне приличном состоянии, не хуже многих домов местных. В подъезде было чисто, почти не чувствовался запах виски, рыбы и освежителей, и лифт исправно работал.
В свежеоштукатуренной стене у двери Карла чернела кнопка: дверной звонок. Скол нажал. Ему, очевидно, было не по себе, и Лилия тронула его руку.
— Кто там? — раздался мужской голос.
— Скол Ньюмарк.
Щелкнул замок, дверь отворили, и Карл — тридцатипятилетний бородатый Карл с прежними сосредоточенными глазами — расплылся в улыбке и потряс руку Скола.
— Ли! Я уж думал, вы не придете!
— Нарвались на компанию дружественных тупарей.
— О Иисус. — Карл впустил их и запер дверь.
Скол представил Лилию.
— Здравствуйте, мистер Ньюгейт.
Карл, пожимая протянутую руку и глядя ей в лицо, произнес:
— Просто Аши. Здравствуй, Лилия.
— Здравствуй.
Карл повернулся к Сколу.
— Избили?
— Нет. Заставили прочесть «Клятву верности» и все такое.
— Ублюдки. Идем, угощу вас виски, и все забудется. — Он взял их под руки и провел через узкий коридор, сплошь увешанный картинами. — Отлично выглядишь, Скол.
— И ты. Аши.
Они улыбнулись.
— Семнадцать лет, брат, — сказал Карл-Аши.
В прокуренной комнате с коричневыми стенами разговаривали десять или двенадцать мужчин и женщин с сигаретами и бокалами в руках. При их появлении они смолкли и выжидательно повернулись.
— Знакомьтесь! Скол и Лилия. Мы со Сколом вместе учились в академии. Два худших генетика Семьи.
Присутствующие заулыбались, а Карл указывал на них по очереди и называл имена. Вито, Санни, Рия, Ларс… В основном иммигранты, бородатые мужчины и длинноволосые женщины с глазами и цветом кожи Семьи. Двое местных: бледная, очень прямая горбоносая женщина около пятидесяти, с золотым крестиком на черном платье, под которым, казалось, ничего не было («Джулия», — представил Карл, и она улыбнулась одними губами), и полная рыжая женщина помоложе в обтягивающем платье, отделанным серебристым бисером. Несколько человек могли быть и пришлыми, и аборигенами: сероглазый безбородый Боб, блондинка и молодой голубоглазый мужчина.
— Виски? Вино? — спросил Карл.
— Вино, пожалуйста.
Столик был уставлен бутылками и тарелками с одним или двумя ломтиками сыра и мяса. Тут же лежали сигареты и спички. Стопку салфеток прижимало сувенирное пресс-папье. Скол взял его в руки: АВС21989. Показал Лилии. Та улыбнулась.
— Ностальгия? — осведомился Карл, наливая вино.
— Да нет, — ответил он и положил пресс-папье на место.
— Что будешь пить?
— Виски.
Подошла, улыбаясь, рыжеволосая в серебристом платье, с бокалом в унизанной кольцами руке.
— Милочка, вы просто прелесть, — сказала она Лилии и добавила, обращаясь к Сколу: — Я считаю, вы все красивые. Может, в Семье нет свободы, но в смысле внешности она далеко впереди. Чего бы я только не дала, чтобы стать худой, смуглой и иметь такие глаза.
Она болтала дальше — про разумное отношение Семьи к сексу, — и Скол обнаружил, что стоит с бокалом и слушает, а Карл и Лилия разговаривают с кем-то еще. У рыжей вдоль век тянулись черные линии, зрительно продляя глаза.
— Вы намного более открытые, в сексуальном смысле. Вы получаете больше удовольствия…
Тут к его собеседнице подошла одна из иммигранток.
— А Хайнца разве не будет, Мардж?
— Он в Пальме, — повернулась к ней рыжая. — Обрушилось крыло отеля.
— Прошу прощения, — произнес Скол и отошел.
Он направился в другой конец комнаты, кивнул сидящим и отпил виски, разглядывая картину на стене, — коричневые и красные мазки на белом фоне. Виски на вкус лучше, чем у Хассана, не такой горький и обжигающий. Картина примитивна. Интересно потаращиться несколько мгновений, но никакой связи с действительностью. В нижнем углу характерная для Карла (нет, Аши!) «А» в кружочке. Любопытно: это одно из плохих полотен на продажу или, поскольку висит в гостиной, работа «для души», о которой он говорил с таким удовлетворением? Неужели Карл больше не пишет прекрасных мужчин и женщин без браслетов, как когда-то в академии?
Скол повернулся к соседям: трое мужчин и женщина, все иммигранты. Говорили о мебели. Послушал несколько минут, прикладываясь к виски, и отошел.
Лилия подсела к горбоносой Джулии. Они курили и разговаривали, точнее, Джулия говорила, а Лилия слушала.
Скол вернулся к столу и налил себе еще. Зажег сигарету.
Ему представился мужчина по имени Ларс, директор школы для детей иммигрантов в Нью-Мадриде. Его привезли на Свободу ребенком, и он прожил на острове сорок два года.
Подошел Аши, ведя за руку Лилию.
— Пойдем, покажу мастерскую, Скол.
Они вышли из гостиной в коридор с картинами.
— Знаешь, с кем ты сейчас разговаривала? — спросил Карл.
— С Джулией.
— С Джулией Констанса, двоюродной сестрой генерала. Терпеть его не может. Одна из учредителей Службы помощи иммигрантам.
Мастерская была просторной и светлой. На одном мольберте стояло незаконченное изображение местной женщины с котенком, на другом — сине-зеленая мазня. Вдоль стен — еще полотна: оранжево-коричневые, сине-лиловые, черно-фиолетовые, оранжево-красные…
Карл объяснил, чего добивается, указывая на особенности композиции, контрастность и тонкие оттенки цвета.
Скол отвернулся и пил виски.
— Эй вы, железяки! — сказал он достаточно громко, чтобы его слышали. — Хватит трепаться про мебель. Послушайте минуту! Знаете, что нам надо? Драться! Это я не ругаюсь. Драться в буквальном смысле. Драться с Уни! Потому что во всем виноват Уни! В том, что тупари такие, как есть, потому что им не хватает пищи, пространства, связи с внешним миром; в том, что чучела такие, потому что их одурманивают ЛПК и накачивают транквилизаторами; в том, что мы такие, потому что Уни согнал нас сюда, чтобы не мешали! Виноват Уни — он заморозил мир, чтобы ничего не менялось. Нужно бороться! Оторвать от стула свою глупую избитую задницу и драться!
Аши улыбнулся и потрепал его по щеке.
— Брат, ты маленько перебрал. Слышишь меня, Скол?
Конечно, он перебрал, конечно, конечно! Но алкоголь не отупил, а освободил. Дал волю всему, что копилось долгие месяцы. Виски — это здорово! Виски — это восхитительно!
Он отвел руку Аши.
— Я в порядке. Я понимаю, что говорю. — Посмотрел по сторонам на оборачивающихся с улыбкой гостей. — Нельзя смиряться, нельзя приспосабливаться к тюрьме! Аши, ты рисовал товарищей без браслетов, таких красивых! А теперь — какие-то цвета, просто мазня!
Его пытались усадить, Аши с одной стороны, взволнованная и смущенная Лилия — с другой.
— И ты тоже, любимая. Смиряешься, приспосабливаешься.
Он сел, потому что так было легче и удобнее, можно развалиться.
— Нужно драться, а не приспосабливаться. Драться, драться, драться! Драться надо, — сказал он сидящему рядом сероглазому безбородому мужчине.
— Господи, до чего же ты прав! — ответил тот. — Полностью с тобой согласен! Бороться с Уни! С чего начнем? Поплывем на лодках, прихватив до кучи армию? Но море, возможно, отслеживают со спутника, и нас будут поджидать врачи с ЛПК. У меня идея получше: возьмем самолет — говорят, на острове есть один, который даже может летать, — и…
— Боб, не дразни, — произнес кто-то. — Он новенький.
— Оно и видно, — отозвался мужчина и встал.
— Есть какой-то способ, есть. Должен быть.
Скол подумал о море и острове. Мысли путались.
На место мужчины села Лилия. Взяла его за руку.
— Нужно бороться, — сказал он ей.
— Знаю, знаю, — грустно поглядела она.
Аши поднес к его губам теплую чашку.
— Это кофе. Выпей.
Кофе был очень горячим и крепким; он сделал глоток и оттолкнул.
— Производство меди. В 91766. Ее же как-то доставляют на берег. Значит, есть суда или баржи. Можно…
— Все это уже было, — перебил Аши.
Скол посмотрел, думая, что он шутит, смеется над ним, как тот сероглазый без бороды.
— Все, что ты говоришь, о чем думаешь — «драться с Уни», — говорено-переговорено. Пытались раз десять. — Он снова поднес к его губам кофе. — Выпей еще.
Скол отстранил чашку, потряс головой.
— Неправда.
— Правда, брат. Давай, выпей…
— Неправда!
— Правда, — подала голос женщина на другом конце комнаты. — Правда.
Джулия. Джулия, кузина генерала.
— Каждые пять-шесть лет группа тебе подобных — иногда всего два-три человека — отправляется взрывать Уникомп. На лодках, субмаринах, на постройку которых уходят годы; на тех самых баржах. Они берут с собой оружие, взрывчатку, противогазы, химические бомбы, приборы. У них есть план, который, конечно же, сработает. И они никогда не возвращаются. Я финансировала две последние экспедиции и теперь содержу семьи их участников, так что я знаю, о чем говорю. Надеюсь, ты достаточно трезв, чтобы понять это и избавить себя от бесполезных мук. Принять и приспособиться — единственное, что можно сделать. Будь благодарен за то, что имеешь: красавица жена, ребенок и немного свободы, которой в будущем, мы надеемся, станет больше. Добавлю, пожалуй, что ни при каких обстоятельствах впредь не стану финансировать подобные предприятия. Я не так богата, как некоторым кажется.
Горбоносая Джулия смотрела на него своими маленькими черными глазами.
— Они никогда не возвращаются, — продолжил Аши. — Может быть, добираются до берега, может, до 001. Может быть, даже проникают в купол. Но не более, потому что они пропадают, все до единого. А Уни исправно работает.
Скол снова взглянул на Джулию.
— Мужчины и женщины, точно такие же, как ты. Сколько я себя помню, — добавила она.
Он посмотрел на Лилию. Она с состраданием сжала ему руку.
Аши протянул чашку. Скол отстранил его руку и покачал головой.
— Не надо кофе.
Он сидел без движения. На лбу внезапно выступила испарина, он наклонился, и его стало рвать.
Скол лежал в постели рядом со спящей Лилией. За занавеской на другой половине храпел Хассан. Во рту было кисло, и он вспомнил, как его тошнило. Иисус и Уэй! Да еще на ковер — первый за полгода!
В памяти всплыли слова той женщины, Джулии, и Карла, то есть Аши.
Скол еще полежал, потом встал и на цыпочках прошел за занавеску мимо спящих Ньюманов. Попил воды и, не желая тащиться в другой конец коридора, тихо помочился в раковину и тщательно смыл.
Лег на спину рядом с Лилией и натянул одеяло. Снова стало нехорошо, голова гудела. Он закрыл глаза, подышал какое-то время медленно и неглубоко, и дурнота прошла.
Не открывая глаз, размышлял.
Через четверть часа затрезвонил будильник Хассана. Лилия повернулась. Он погладил ее по голове.
— Как ты? — спросила она, садясь.
— Вроде ничего.
Зажегся свет, они сощурились. Хассан вставал, кряхтя, зевая и пуская газы.
— Поднимайся, Рия. Гиги, пора вставать!
Скол лежал на спине, касаясь рукой щеки Лилии.
— Прости, моя дорогая. Я сегодня позвоню ему и извинюсь.
Она взяла его руку и дотронулась до нее губами.
— Ты не мог иначе. Он понял.
— Попрошу его помочь с работой.
В ее взгляде мелькнуло удивление.
— Вся дурь из меня выветрилась, начисто. Как виски. Стану работящим и радостным железякой. Смирюсь и приспособлюсь. И когда-нибудь у нас будет квартира больше, чем у Аши.
— Такой мне не надо. А вот если бы две комнаты…
— Обязательно. Через два года. Две комнаты за два года. Обещаю.
Она улыбнулась.
— По-моему, надо переехать в Нью-Мадрид, поближе к богатым друзьям. Этот Ларс руководит школой. Ты знала? Вдруг ты сможешь там преподавать. И ребенок, когда подрастет, будет туда ходить.
— Что я могу преподавать?
— Что-нибудь. Не знаю. — Скол опустил руку ей на грудь. — Например, как отращивать такие красивые грудки.
— Надо одеваться, — улыбнулась она.
— Пропустим завтрак. — Он потянул ее вниз и накрыл своим телом, обнимая и целуя.
— Лилия! — позвала Рия. — Как вчера прошло?
Лилия высвободила рот.
— Потом расскажу!
Идя по туннелю в шахту, он вспомнил Уни и туннель дедушки Яна, по которому спускали блоки памяти.
Замер на месте.
Туннель, по которому спускали настоящие блоки памяти. А наверху муляжи, розовые и оранжевые кубики, к которым попадаешь через купол на лифте, и все думают, что это и есть Уни. Все, включая — а как иначе?! — мужчин и женщин, которые в прошлом отправлялись его взрывать. А Уни, настоящий Уни — на нижних этажах, и добраться к нему можно по туннелю дедушки Яна с той стороны Пика Любви.
Он никуда не делся — может быть, вход закрыт или даже замурован метровым слоем бетона, и все же он существует. Никто, тем более рациональный компьютер, не станет заделывать туннель целиком. И дедушка Ян говорил про место для новых блоков памяти, а значит, туннель еще понадобится.
Туннель в Уни.
За Пиком Любви.
Имея хорошие карты, человек с головой наверняка сможет рассчитать его точное или почти точное местоположение.
— Эй ты там! Пошевеливайся!
Скол торопливо зашагал вперед, все думая, думая…
Туннель.
Глава 16
— Если речь о деньгах, ответ отрицательный. — Джулия Констанса стремительно шла между гремящих станков и глядящих на нее женщин-иммигранток. — Если о работе, то можно поговорить.
Скол шагал рядом.
— Аши уже помог с работой.
— Значит, все-таки деньги.
— Сначала информация. Потом, может быть, и деньги.
Он отворил перед ней дверь.
— Нет, — сказала она, входя. — Отправляйся в «ПИ». Это их обязанности. Какая информация? О чем?
Винтовая лестница покачивалась под их весом.
— Мы можем где-нибудь присесть на пять минут?
— Если я сяду, половина острова завтра останется голой. Тебе это, может, и подходит, а мне нет. Какая информация?
Скол сдержался. Посмотрел на ее орлиный профиль.
— Те две операции против Уни, которые вы…
— Нет. — Она остановилась и повернулась к нему лицом, держась рукой за центральную ось лестницы. — Если речь об этом, я точно не стану слушать. Я раскусила тебя, как только ты появился в гостиной. Этот характерный неодобрительный взгляд. Нет. Меня больше не интересуют планы и расчеты. Поищи других спонсоров.
Пошла вверх.
Скол поспешно ее догнал.
— Они собирались идти через туннель? Просто скажите: хотели они идти через туннель в Пике Любви?
Джулия открыла дверь наверху лестницы; он придержал ее и вошел следом в большое чердачное помещение, где валялись кое-какие запчасти для станков. Сквозь дыры в остроконечной крыше выпорхнули птицы.
— Они входили вместе с остальными. — Джулия направилась к двери на другом конце. — С экскурсиями. По крайней мере, такой был план. Хотели спуститься на лифте.
— А потом?
— Нет никакого смысла…
— Просто ответьте. Пожалуйста!
Она кинула на него сердитый взгляд.
— Там вроде бы есть большое смотровое окно. Они собирались его разбить и бросить внутрь взрывчатку.
— Обе группы?
— Да.
— Может, им и удалось.
Джулия, уже взявшись рукой за дверь, озадаченно остановилась.
— Это не настоящий Уни, а макет для туристов. И возможно, ложная мишень для несогласных. Они спокойно могли его взорвать, и ничего бы не случилось, кроме того, что их схватили бы и вылечили.
Она смотрела на него в упор.
— Настоящий Уни ниже. На трех этажах. Я видел его раз, когда мне было десять или одиннадцать.
— Рыть туннель — это просто сме…
— Не надо ничего рыть. Он уже есть.
Джулия закрыла рот, быстро отвернулась и толкнула дверь в следующее, ярко освещенное помещение, где неподвижно стояли несколько станков с материей на рамах. На полу была вода, и двое мужчин возились с длинной трубой, которая лежала поперек остановленного конвейера с обрезками ткани, очевидно, оторвавшись от стены. Другой конец все еще крепился к стене, и рабочие пытались поднять трубу обратно. На лестнице у стены стоял иммигрант, готовый ее принять.
— Помоги им, — бросила Джулия и принялась подбирать куски материи с мокрого пола.
— Если я буду так расходовать свое время, ничего не изменится. Вам это, может и подходит, а мне нет.
— Помоги! Ну же! Потом поговорим! На наглости ты далеко не уедешь!
Скол помог закрепить трубу на стене, а затем вышел с Джулией на открытую огороженную площадку. Под ними, сверкая в лучах утреннего солнца, простирался Нью-Мадрид. Вдали синела полоска моря в точках рыбацких лодок.
— Что ни день, то новая напасть. — Джулия вытащила из кармана серого фартука сигареты, предложила Сколу, чиркнула обычной дешевой спичкой.
Закурили.
— Туннель там есть. Через него спускали блоки памяти, — произнес Скол.
— Не исключено, что в других группах, которые я не финансировала, о нем знали.
— Вы можете выяснить?
Джулия затянулась. При ярком солнечном освещении она выглядела старше: шея и лицо в сетке морщин.
— Да, наверно. Ты-то сам откуда знаешь?
Он рассказал.
— Я уверен, его не засыпали. Километров пятнадцать длиной. И он еще понадобится. Там предусмотрено место для новых блоков памяти, когда Семья вырастет.
— Я думала, у колоний свои компьютеры, — удивленно посмотрела она.
— Да, — подтвердил Скол. И вдруг понял: население Семьи увеличивается только в колониях; на Земле, где можно иметь максимум двоих детей, да и то не всем, оно, наоборот, уменьшается. Раньше он никак не соотносил данное обстоятельство со словами дедушки Яна. — Может, под оборудование для телеуправления.
— А может, твой дед — ненадежный источник информации.
— Прорыть туннель была его идея. Он существует, я знаю. Это реальный и, возможно, даже единственный способ добраться до Уни. Я хочу попробовать и прошу о помощи, насколько возможно.
— То есть тебе нужны мои деньги.
— Да. И помощь. Нужно подобрать команду с соответствующими навыками, раздобыть необходимую информацию, оборудование. Связаться с людьми, которые обучат нас тому, что мы не умеем. Надо подготовиться тщательно и не торопясь. Я хочу вернуться.
Она прищурилась на него сквозь сигаретный дым.
— Ты не полный дебил, надо сказать. Какую работу нашел тебе Аши?
— Мыть посуду в казино.
— Боже святый!.. Приходи сюда завтра без четверти восемь.
— В казино у меня свободно утро.
— Сюда приходи! Будет тебе свободное время.
— Хорошо, — улыбнулся он. — Спасибо.
Джулия отвернулась и поглядела на сигарету. Затушила ее о перила.
— Я не буду финансировать операцию. Не целиком. Ты понятия не имеешь, какие это деньги. Взрывчатка, например. В прошлый раз, пять лет назад, она встала мне в две с лишним тысячи. Одному богу известно, во сколько обойдется теперь. — Она сердито взглянула на окурок и швырнула его через перила. — Дам, сколько смогу, и познакомлю тебя с людьми, которые оплатят остальное, если польстишь им как следует.
— Спасибо. На большее я и не рассчитывал. Спасибо.
— Боже святый, ну вот я опять, — повернулась к нему Джулия. — Чем старше становишься, тем отчетливей видишь, что ничуть не меняешься. Когда-нибудь сам поймешь. Я у родителей единственный ребенок и привыкла получать желаемое, в этом вся беда. Пошли, работа не ждет.
Они спустились по ступенькам во двор.
— Нет, в самом деле. Я могу привести сколько угодно благородных мотивов, почему трачу время и деньги на таких, как ты: христианское желание помочь Семье, любовь к справедливости, свободе и демократии, — а истина в том, что я избалованный ребенок, не знавший ни в чем удержу. И меня сводит с ума, просто бесит, что я не могу поехать на этой планете куда захочу! Или за ее пределы! Ты не представляешь, как я ненавижу этот чертов компьютер!
— Еще как представляю! — засмеялся Скол. — Очень знакомое чувство.
— Настоящее чудовище из преисподней.
Обогнули здание.
— Да, чудовище. — Скол выбросил окурок. — Во всяком случае, в нынешнем виде. Хотелось бы выяснить, нельзя ли его перепрограммировать, а не уничтожать. Если бы Семья управляла им, а не наоборот, все было бы не так уж и плохо. А вы правда верите в рай и ад?
— Не трогай религию, иначе вернешься к своим тарелкам в казино. Сколько тебе платят?
— Шесть пятьдесят в неделю.
— Шутишь?
— Нет.
— Даю столько же. Но если кто-нибудь спросит, скажи, что пять.
Скол дождался, пока Джулия навела справки. Предположение, что участники предыдущих экспедиций знали о туннеле, не подтвердилось. Он принял окончательное решение и поделился планами с Лилией.
— Ты с ума сошел! Ни один из них не вернулся!
— Они не туда целились.
Лилия покачала головой, потерла лоб.
— Я… у меня просто нет слов. Я думала, ты успокоился. И мы наконец наладим жизнь.
Она развела руками, показывая на комнату, их комнату в Нью-Мадриде: стены, которые они покрасили, смастеренную им книжную полку, кровать, холодильник, изображение смеющегося ребенка, написанное Аши.
— Солнышко, я, может быть, единственный на всех островах, кто знает про туннель и настоящий Уни. Я просто обязан действовать. Как же иначе?
— Хорошо, действуй. Спланируй, организуй — отлично! И я тебе помогу! Только зачем отправляться самому? Пусть идут другие, у кого нет семьи.
— Я буду рядом, когда родится малыш. Подготовка займет много времени, и потом меня не будет, наверное, всего неделю.
Она широко раскрыла глаза.
— Неделю! Как у тебя все просто! Ты ведь можешь… уйти навсегда! Тебя могут поймать и вылечить!
— Мы научимся воевать. У нас будет оружие и…
— Пусть идут другие!
— Как я могу просить, а сам не делать?
— Попроси и все. Просто попроси.
— Нет. Я тоже должен.
— Ты хочешь. Не должен, а хочешь.
Скол помолчал секунду.
— Ладно, хочу. Да. Представить себе не могу, что Уни взорвут без меня. Я хочу сам бросить бомбу или дернуть рычаг или что там еще. Сам.
— Ты болен. — Лилия подняла с колен шитье, нашла иголку и принялась за работу. — Я серьезно. Ты помешался на Уни. Он не сослал нас сюда. Нам просто повезло. И Аши прав: Уни убил бы нас, как убивает в шестьдесят-два, он не стал бы разбрасываться лодками и островами. Мы от него сбежали, то есть уже победили. А ты в своем безумии хочешь вернуться и победить его еще раз.
— Он нас сюда сослал, потому что программировавшие его товарищи не могли оправдать убийство молодых.
— Ткань! Они оправдали убийство пожилых, они бы убили и младенцев. Мы сбежали. А теперь ты хочешь обратно.
— Как же наши родители? Через несколько лет их убьют. А Снежинка, Воробейка? Вся семья, если на то пошло!
Лилия яростно вонзала иглу в зеленую ткань — рукава платья, которые она переделывала в распашонку для малыша.
— Пусть другие идут. У кого нет семьи.
Позже, в постели, он сказал:
— Если все-таки что-нибудь случится, Джулия о тебе позаботится. И о ребенке.
— Большое утешение. Спасибо. Огромное спасибо. И Джулию поблагодари.
Так и пошло с той ночи: ее обида и его нежелание уступить.